2 мая 1930 года к одиноко стоящему на 1429-м километре Мурманской железной дороги бараку под номером 25, где жили рабочие-ремонтники, подъехал на мотодрезине дорожный мастер Воронин. И обнаружил там 11 трупов. Все они, в том числе четыре женщины и 9-месячная девочка, были зарублены топором. Из ближайшей к бараку проруби на реке Коле извлекли еще четыре тела. Убийства, совершенные в 20 километрах от Мурманска, стали для нашего края самым жестоким и страшным преступлением за всю его историю.
Рыдали глотки труб
Поначалу выглядело оно и самым загадочным. Для чего понадобилось столь чудовищное зверство? Кто его совершил? Откуда пришли преступники? Куда делись потом? Вопросов было много. Ответить на них предстояло быстро и точно. Чтобы по возможности не допустить новых жертв.
Между тем кровавая бойня в железнодорожном бараке буквально взорвала размеренную трудовую жизнь заполярной столицы. 5 мая о трагедии коротко оповестила читателей «Полярная правда», уведомив, что «следственные органы принимают решительные меры к розыску преступников», а «окрисполком обеспечивает семьи убитых материальной поддержкой, дети отправляются в Александровский детский дом». Одновременно по всему Мурманскому округу Ленинградской области прокатилась волна «летучих» митингов с требованием найти и покарать убийц.
Днем позже вопрос «об убийстве 15 человек железнодорожных рабочих» рассматривался на заседании бюро Мурманского окружного комитета ВКП(б). Тогда же, 6 мая, состоялись похороны погибших, на которые, по словам корреспондента Семена Банка, «пришел весь Мурманск».
Описал Банк и прощание с жертвами кошмарного злодеяния: «Пятнадцать алых гробов опустились в могилу. Кто-то плакал, кто-то бился в истерике, а остальные… Я видел, как один здоровый парень, видимо, стыдясь минутной слабости, грязным рукавом стер набежавшую слезу.
Медные глотки труб рыдали в траурном марше. Потом глухо стукнул ком земли, второй, и, как мелкая барабанная дробь, комья глины застучали по крышкам гробов. Сухой треск винтовок на несколько секунд прервал стук падающей земли. Похороны кончились».
Реакция мурманчан на случившееся заслуживает отдельного подробного рассказа. Помимо вполне естественных в этой ситуации простых человеческих чувств, таких как сострадание и жалость, негодование и гнев, она определялась еще и, как сказали бы ныне, актуальной политической повесткой эпохи.
Пути классового врага
Судите сами. 1930-й стал для нашей страны не только годом окончания строительства Турксиба и введения всеобщего бесплатного начального обучения, но и годом сплошной коллективизации, проводимой столь рьяно, что для смягчения ситуации понадобилась вышедшая 2 марта статья Сталина «Головокружение от успехов», в которой вождь осудил «перегибы на местах».
14 марта - всего за полтора месяца до чудовищных событий на перегоне Шонгуй - Кола в Хибины прибыл первый эшелон со спецпереселенцами. 7 апреля появился указ о расширении системы исправительно-трудовых лагерей. В том же 1930-м возник печально знаменитый ГУЛАГ - Главное управление лагерей.
Если еще учесть, что преступление было совершено накануне одного из главных советских праздников - Первомая, классовая подоплека напрашивалась сама собой. И ее не замедлили обнаружить.
«Когда страна вздыбилась в невиданной стройке, - пафосно повествовала «Полярка» в статье «Вместо некролога», - когда пролетариат и крестьянство быстро и уверенно овладевают буржуазной техникой, когда одна шестая зем. шара победоносно сражается с капиталом пяти шестых, когда революционная ярость угнетенных масс Запада и Востока поднимается на последнюю схватку с капиталом - тогда, естественно, обостряется классовая борьба, тогда духовенство в тесном контакте с буржуазией в отчаянной предсмертной схватке сражается со своими рабочими, готовит нападение на СССР».
От международных проблем плавно переходили к внутренним: «Происки классового врага у нас в стране разнообразны. От вредительства до обреза, от мелкой ядовитой сплетни до открытого нападения - вот пути классового врага». Тут же происшедшее объявлялось «невиданной вылазкой» враждебных сил, имевшей целью «внести панику среди трудящихся, сорвать ход ремонтных работ».
Ответ на убийство перевыполнение плана
Как показали дальнейшие события, большевистское чутье не подвело заполярных журналистов. Преступники оказались выходцами из кулацких семей. В каком-то смысле погибших в 25-м бараке можно считать жертвами «великого перелома», происходившего в ту пору на селе и обернувшегося сломом традиционного крестьянского уклада, а для многих и просто сломом жизни. Впрочем, забегая вперед, отмечу, что эти конкретные бандиты к маю 30-го давно оторвались от земли и перешли к грабежам и разбою.
Вернемся к теме. Резолюции собраний производственных коллективов, прежде всего транспортных, вторили прессе. «Рассматриваем акт убийства как политический акт, как акт мести врагов рабочего класса, - сообщали сотрудники морского агентства Совторгфлота. - В то время как рабочий класс вместе с компартией и Соввластью демонстрировали свои достижения, свои успехи на хозяйственном фронте строительства новой трудовой жизни, враги рабочего класса подлым убийством решили внести панику в наши ряды, рассчитывая этой паникой вызвать затруднения на железнодорожном транспорте».
«Возмущены наглым выпадом бандитов, пытающихся помешать социалистической стройке, в надежде парализовать важнейший участок нашего хозяйства - транспорт», - заявляли рабочие Мурманского железнодорожного узла.
На самом деле, преступники, как выяснилось впоследствии, вовсе не горели желанием нарушить работу железной дороги. Просто потому, что покинуть Кольский полуостров планировали на поезде. Но тогда об этом еще никто не знал. Полная неизвестность способствовала распространению самых диких слухов. Первоочередной задачей было не допустить паники, а потому вместе с требованиями «найти и обезвредить» повсеместно раздавались призывы «теснее сомкнуть ряды».
«Мы требуем от всех граждан активной помощи следственным властям в раскрытии этого убийства и поимки убийц. Призываем всех рабочих Мурманска, и особенно транспорта, к спокойствию».
«Приложим все силы в деле оказания помощи органам следствия для розыска бандитов, дадим решительный отпор шептунам, помогающим классовому врагу. Товарищи рабочие! Классовый враг не дремлет. Зорче, бдительнее на социалистических аванпостах».
«Нашим ответом на зверское убийство будет усиление классовой бдительности, перевыполнение промфинплана, еще большее сплочение трудящихся».
Подвергнуть пытке
Такова была официальная реакция. Насколько она соответствовала настоящему мнению народа, можно судить по сводке оперпоста транспортного отдела ОГПУ станции Мурманск, хранящейся в Государственном архиве Мурманской области. Главной задачей подобных обзоров было объективно донести до вышестоящего начальства, о чем говорят и что делают люди. Разумеется, с точки зрения соответствия их разговоров и действий интересам советской власти, как они понимались на тот момент.
«В связи с убийством 15 человек рабочих в казарме 1429-го километра, - указано в сводке, - наблюдается почти поголовное возмущение рабочих и служащих по поводу бандитского налета и зверской расправы с беззащитными рабочими.
Означенное возмущение охватило все слои рабочих и служащих, и нет ни одной станции, где бы этим зверским убийством не возмущались, причем в большинстве случаев рабочие высказываются, что таким зверям, кои совершили убийство, расстрела мало, и их необходимо подвергнуть самих пытке.
Это мнение было высказано рабочими Конного двора… в количестве до 15 человек, которые, окончив работу на конном дворе и уходя домой, широко это обсуждали. Точно такое же мнение вынесли во время беседы служащие ст. Кола… где в конторе… собралось перед отправкой дачного поезда до 20 человек».
Заселиться отказались
Как видим, официоз и беседы «за жисть» во многом совпадают. Но был еще один факт. О нем не писали в газетах, его не включали в резолюции по причине вполне очевидной - он мог разлагающе подействовать на широкие народные массы. Ибо в основе его лежал страх: страх перед смертью, перед неизвестностью и, в конечном счете, перед преступниками, которые все еще гуляли на свободе. А следовательно, - кто знает - могли однажды вернуться.
«Наблюдается… печальное явление, - информировала сводка, - поскольку живых в упомянутой выше казарме 1429-го километра оставлено не было, за исключением рабочего Лебедева, бывшего в день убийства на ст. Шонгуй, то, несмотря на проведение ряда бесед с рабочими и предложения администрации и профсоюза заселиться вновь в этой казарме, рабочие категорически от этого отказывались.
В результате отказа рабочих администрация Отдела пути вынуждена временно рабочее отделение на этом перегоне организовать в доме убитого колониста Заборщикова, а казарму и надворные постройки с 1429-го километра перенести на 1432-й километр».
В общем, для того чтобы люди Мурмана могли спокойно жить и трудиться, чтобы они не покрывались холодным потом при мысли, что трагедия может повториться где-нибудь еще, необходимо было как можно скорей раскрыть преступление. Тем более что ситуацию взял на контроль лично Киров - первый секретарь Ленинградского обкома партии.
Вскоре состоялось постановление Мурманского окружкома ВКП(б), которым предписывалось «ведение следствия по данному делу поручить окротделу ОГПУ». Подключилась и окружная прокуратура: поиском преступников занялись мурманские следователи Александр Борисов и Савва Лагацкий. Но местных сил катастрофически не хватало. И 8 мая окружной прокурор Денисов направил в Ленинград телеграмму с просьбой о помощи.
Заканчивалась она словами: «Прошу немедленно командировать старшего следователя». В тот же день на Кольский полуостров выехала группа сотрудников Ленинградского транспортного отдела ГПУ во главе со старшим следователем Львом Шейниным. Ему-то и суждено было установить истину. И не только установить, но и увековечить ее для потомков.
(Окончание следует.)