Детские воспоминания жестоки, они не знают полутонов. И, сколько б ни пытался взрослый человек, он не сможет вытравить из своей головы упрямые многотомники «детских файлов»... Особенно, если не возьмётся их всерьёз трясти и лопатить.
Потратить полжизни, чтобы избавиться от одного воспоминания? Люди часто так делают.
Теплые тени, прохладный мартовский ветер, полдень, короткий дождь, мокрая и ржавая колючая сетка - забор между двориками старого Ташкента, разделяющий половины дома.
Тата стоит в резиновых сапожках перед кустом смородины и смотрит через забор, туда, где взрослая девушка, местная красавица, рыжеволосая Ната громко смеётся, глядя в полуоткрытый рот очередному своему воздыхателю. Плечистый мужчина с бачками, в расклешенных брюках и полосатой рубашке с удлиненными углами воротника, не мигая, впился взглядом в Наташино лицо, руки его напряжены, кулаки сжаты, словно перед ним не девушка с матово-розовыми щеками и голубыми глазами, а спарринг-партнёр, от которого может прилететь любой неожиданный и болезненный удар.
Наталья прекрасно владеет своим холодным и насмешливыми лицом. Плечи ее неподвижны, голова немного запрокинута назад. Татка видит ее гордый профиль - как у камеи.
Куст смородины источает резкий аромат после дождя, его глянцевые листья покрыты крупными каплями, в них тысячный раз отражается облупившаяся стена дома, курносое Таткино лицо, набухшие грозди сирени ...
Хлопает дверь, на ходу застёгивая куртку, с крыльца сбегает Лёня, любимый Таточкин дядя, тряхнув пепельными кудрями. Он треплет племянницу за щеку, дежурно машет соседке и ее собеседнику... Тата замечает вмиг потемневшее, словно огнём охваченное, Наташино лицо. Цепкий зрачок обращён в ту сторону, куда своей обычной размашистой походкой уходит Леонид...
Тата растёт, их ржавый забор покрасили в бардовый цвет, дедушка купил синий запорожец, и он теперь стоит под навесом в их дворе. Умер старый Григорий Миткин, отец Наташи, а мать, тетя Надя, сидит днями на крыльце и вяжет нескончаемые свои «дорожки», чтобы потом продать их на базаре.
Лёня, студент последнего курса ТашМИ, будущий хирург, веселый и добрый парень, любимец всего двора, упрямо не замечает грубоватых намеков и откровенных взглядов своей вульгарной и порядком располневшей соседки, Натальи.
Осень, облетает вишня, Леонид чинит тёте Наде крыльцо, а полногрудая Наташа, с отяжелевшим, но все еще прекрасным, лицом, стоит рядом. Ее негнущаяся спина выдаёт боль, в глазах затаилась злая обида. Оба молчат. Наконец, Наташка хрипло смеётся и «каркает» на весь двор, что точно знает, Лёнька - импотент.
Леонид пожимает плечами и продолжает стучать своим молотком.
Таткино детство кончилось, когда Лёня разбился на трассе по пути в Беговат. Он был уже не тем веселым кудрявым парнем, а коротко стриженным уставшим врачом, отцом семейства. Ехал далеко, к пациенту из области, у которого после выписки начались осложнения, уснул за рулём и выехал на встречку под колёса молоковоза.
Искореженный УАЗ пилили автогеном, чтобы достать водителя. Лёня был расплющен, неузнаваемо изуродован и его хоронили в запаянном гробу. Новый их многоквартирный дом даже на выглянул из окон, когда Таткин папа и брат Лёниной жены с гробовщиками несли его к грузовику. Никто, кроме старушки Ксении Александровны, тоже переехавшей сюда с Пушкинской улицы, не вышел проститься.
Когда-то в их махалле умерла скоропостижно молодая женщина, ее звали Гюзаль. Она танцевала в кругу аплодирующих ей гостей на свадьбе у сестры, вдруг остановилась с расширившимися глазами, хватая ртом воздух, и рухнула на руки мужа. Инфаркт в тридцать лет. Гюзаль, Гуля, как все ее называли, была очень хороша собой, - таджичка с голубыми глазами и каштановыми волосами, высокая и стройная.
Два сына - Сакдулло и Абдулло и супруг Азиз стояли над гробом молча, с чёрными непроницаемыми глазами, - словно в них налили ночь, по самую макушку, и она давит, распирает изнутри, обездвиживает, тянет их к земле. Рядом плакал и выл на разные лады многонациональный частный сектор, на таджикском, узбекском, армянском, грузинском, русском языках. «О зохен вей!», - восклицала соседка тетя Сима, ей басом вторил старый сапожник, бухарский еврей, Моисей Исаич. «Господи Боже... а-а-а.. Гуля, ты зачем раньше мамы и папы умерла-а-ии! Кто теперь детей твоих вырастииит?» - кричала Антонина Ивановна, продавщица из булочной напротив.
Прошёл год, потом два, пять лет. Тата, просто одетая тридцатилетняя женщина, пришла однажды в салон красоты- чуть ли не впервые после похорон. Села в кресло, опустила локти и сжала своими необработанными маникюром длинными пальцами стальные подлокотники кресла. Перед ней стояла похудевшая, шикарная Наташа Миткина, все такая же огненно рыжая, с ножницами в руках, скептически оглядывая ее волнистые волосы, убранные на затылке в хвост.
Взгляды их встретились.
-Тата!- вскрикнула Наталья, - Это ты?
На лбу у неё взбухла вена, зрачки глаз сузились и замерцали.
- Ваши с Лёней пепельные волосы ни с чем не спутаешь!
Тата кивнула, к горлу подступил комок.
Как важно бывает помянуть дорогого человека с тем, кто с ним знаком с детства, чтобы оживить в сердце все воспоминания, запахи, звуки той прошлой счастливой жизни, услышать скрип зеленой калитки, Лёнины шаги, немного неровные, но такие узнаваемые, стук входной двери, смех, возглас: «Аллё, кто дома?»...
Наталья уже овладела собой и бесцеремонно разглядывала Тату, подняв тонкую, прихотливо нарисованную бровь:
- Я Лёньку вашего как то встретила, лет семь назад. Какой был кретин, такой и остался... Ездит на старом УАЗике буханке... Только пузо нарастил и синяки под глазами распустил. Пьёт, что ли?
Очень странно испытывать чувство благодарности к тем, кто безответственно и жестоко обошёлся с тобой, буквально проткнул тебе душу.
Тата в салоне красоты пласт за пластом топит пещеру своего могущественного и тёплого детства, вылезает из под тяжелого одеяла горя.
Она перемалчивает, перебаливает , но не встает с пыточного кресла той модной парикмахерской на Ц-1: «Стриги, стриги мой ужас и страх своими бесчувственными и глупыми руками» - думает она.
Потом, когда Наталья уже делала укладку, Тата отчетливо и ясно поняла, что никто не должен её жалеть... Так просто оказалось «отпустить» прошлое и разрешить ему ту безболезненную и счастливую жизнь, которая способна вызвать лишь благодарность...
Наташа, хмурая и делано равнодушная, крутит Тате кудри... Она несчастлива, думая, что Леонид жив где то там, без неё...
Тата думает, что можно зло смеяться над полнотой, одутловатым Лёниным лицом, так врезавшимся в память, питать обиду - и быть счастливой! Юношеская любовь не умерла...
Тата видит в зеркале Наталью и испытывает к ней и зависть, и острую жалость. Она не станет тем палачом, что навсегда разделит её мир на черную и белую половину. Здесь, в этом зеркальном помещении Лёня до сих пор жив.
- Отпусти его, - просит Тата, - он так устал...
Наташа грустно смотрит сквозь бледное Таткино лицо в своё прошлое... И улыбается.