Когда-то в далеких теперь 70–х вооруженные силы СССР пополнились новым видом военнослужащих – прапорщиками, которых сразу же окрестили «золотым» фондом Советской армии. Прапорщики стали героями многочисленных анекдотов и, к сожалению, уголовных дел, ибо некоторые из них питали неотвратимую и губительную страсть к народному имуществу, поэтому в одном из анекдотов правый погон им предлагалось заменить на лямку для застегивания мешков, чтобы более удобно их переносить. Далеко конечно не все представители этого института были грешны, и многие добросовестно несли воинскую службу.
Среди пары десятков прапорщиков нашего батальона особо выделялся старший прапорщик Кильчак, по прозвищу Киля. Это был высокий малый с длинными как у шимпанзе руками и в огромной шитой фуражке – «аэродроме». В отличие от некоторых офицеров и прапорщиков части, Киля всегда был безукоризнен в форме одежды и гладко выбрит. Частенько вечером в канцелярии Килиной роты собирался узкий круг прапорщиков и младших офицеров: выпить, перекинуться в карточную игру «храп», а заодно и послушать Килины эротические рассказы.
Надо сказать, что язык «страшного прапорщика», как любил себя величать при сослуживцах и собутыльниках Киля, являл собой чудную морфологическую смесь украинского, русского и военно–матерного с добавлением слов, которые то ли по незнанию, то ли умышленно, коверкал Киля. Например, осьминога он называл «восьминог», солдат «бандерлогами», а уж по части описания своих «боевых» подвигов над женщинами всего Советского Союза и свежими сводками с разных районов города Читы он не имел себе равных. Все районы и улицы были помечены прапорщиком, словно доминантным самцом–хищником, десятки осчастливленных Килей продавщиц, стюардесс, официанток, и даже одна женщина прапорщик–вертухай, служившая на местной зоне, были героинями его канцелярских рассказов. «Размовлять» обычно он начинал, приняв на грудь пару тройку сотен граммов, глаза загорались, щеки наливались пунцовым румянцем, а во рту озорно поблескивала золотая фикса. Часам к девяти вечера, когда сотоварищи были уже изрядно поднабравшись, Киля, сохранявший на удивление бодрость духа, кликал солдатика – водилу ГАЗА 66-го и уезжал «попарить племянника», что в переводе означало, что на прапорщика нахлынуло любовное чувство. Вот как-то так нескучно протекали его служивые денечки, и по расписанию уже подошла весна, старослужащие его роты стали готовиться на дембель, а это значило, что парадная форма бойца к отъезду домой должна быть как минимум не хуже чем у Маршала Советского Союза.
Но к вящему удивлению половины дембелей, они не смогли обнаружить своей парадной формы в ротной каптерке. Парадная форма стоила довольно дорого по тем временам, и продать ее увольнявшимся в то же время военным строителям соседних частей, богатых на уроженцев Средней Азии, не составляло труда. Тут то и кончилась Килина буржуйская жизнь. Как-то он не подсуетился и не закрыл пропажу, и дело запахло трибуналом. Бывшие сослуживцы-собутыльники, как водится в таких случаях, сначала радостно употребляющие за чужой счет, теперь только зло подшучивали над Килей:
– Ну, ты как, со своей-то с зоны договорился на счет отдельной камеры? А то гляди, «погонников» в тюрьме ой как не любят!
В одно мгновение закончились веселые Килины посиделки, и он ходил по части как невидимка в осунувшемся как-то сразу кителе. Но дело было спущено на тормозах, деньги на дембельские мундиры и они сами были возвращены счастливым обладателям, и Килю просто уволили. Он счастливый, оставшись на свободе, опять проставился бывшим собутыльникам и объявил, что двинет во Владик, где подастся в моряки. Наверно дивчины Владивостока были ему рады...