Впервые я увидел Тому Зандер в 37 школе рабочей молодёжи и – да, это именно тот случай – потерял голову! «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих! Так поражает молния, так поражает финский нож!» — писал Михаил Булгаков в романе «Мастер и Маргарита», - в ту пору я был уверен, что это истинная любовь. Но сражён наповал был только я, царица же Тамара, как звали окружающие её мужчины независимо от возраста и сословия, оставалась равнодушна и неподвластна к проявлению таких обыденных, как она считала, чувств, ещё несколько лет. Тогда ей было шестнадцать, в отличие от Суламифи у Куприна «в сильном расцвете 13-ти лет» - на этом все различия и заканчивались - «…Невыразимо прекрасно её смуглое и яркое лицо. Тяжелые, густые темно-рыжие волосы, в которые она воткнула два цветка алого мака, упругими бесчисленными кудрями покрывают ее плечи и разбегаются по спине и пламенеют, пронзенные лучами солнца, как золотой пурпур. Самодельное ожерелье из каких-то красных сухих ягод трогательно и невинно обвивает в два раза ее темную, высокую, тонкую шею…», - именно такой, как Тамара, я представлял себе Суламифь, когда зачитывался Куприным! Она ни на кого из лиц мужского пола не реагировала в плане даже знаков внимания не только в школе – у нас, в основном, прозябали алкоголики и наркоманы – но, как рассказывали подружки одноклассницы, и на работе. По словам этих же девушек, они с мамой жили в крохотной квартирке, выделенной из гигантской коммуналки, на улице Мира, по соседству со школой. Отец её, бывший военмор, сгинул где-то в южных морях, перейдя старпомом на гражданский сухогруз. Был он или еврей, или немец – не помню точно – а мама её была маланка из Румынии, трудилась уборщицей на заводе. Работала Тома то ли лаборанткой, то ли техником в ГИПХе – Государственном институте прикладной химии – престижнейшей конторе Ленинграда тех лет, но платили там мало. Жили они бедно даже по тем временам, с мужчинами не дружили, в отличие от меня, которого все окружающие девушки сразу же возводили в ранг своей лучшей подружки, а потом заламывали от горя руки и посыпали головы пеплом, вопрошая в слезах: «Как же это могло случиться?!». Так же было и в 10А классе 37-й ш.р.м., причём
девчонки быстро успокаивались и друг на друга и на меня не обижались, руководствуясь мудрой поговоркой: «Бог дал, Бог взял…». Я и Томе предложил свою дружбу, и она не возражала против товарищеских отношений, но, не более того, и - никаких провожаний до подъезда, никаких киношек, никаких посиделок с тортиками. Но я был терпелив и настойчив и уверен, что тактика моя Троянской лошади обязательно увенчается успехом, до тех пор, пока Тома сама не сказала, чтобы я не терял на неё время, что я интересен ей как хороший, нестандартный мальчик, но не более того, а если мне надоели вечерницы наши, то она может познакомить меня с молодыми интересными женщинами с её работы. Я чувствовал себя в роли игрока в покер, открывшего «фуль» против «каре» тузов своего vis-a-vis, но попытался сделать хорошую мину при плохой игре, что, впрочем, вызвало безудержное веселье с её стороны. Мы вместе закончили школу, мне милостиво разрешено было звонить, но «без глупостей всяких», я радовался, когда узнавал, что она поступила на вечернее отделение Радиополитехникума с углублённым изучением английского, что на работе в ГИПХе её ценят и перевели из лаборатории в административный персонал, назначив помощником референта Гендиректора Гидаспова, и что английский очень может ей пригодиться в будущих командировках за границу. А я учился в ЛЭТИ на I курсе, бегал на все студенческие вечеринки, особенно на джем-сейшены многочисленных битовых и джазовых групп землячеств из социалистических, и не очень, стран. И вдруг звонит Тома и просит достать ей билет на музыкальный вечер землячества Германии – там будет парень, который, со слов своего отца, позвонившего ей, может сообщить ей что-то важное об её отце. Сказано – сделано: я отвёл её в перерыве за кулисы актового зала – я подрабатывал тогда в нашем радиоузле – нашёл патлатого парнишку а-ля «битл» в цветастой рубахе до пят и оставил их в мастерской. Она вышла оттуда бледная, но не заплаканная, попросила проводить её домой. На прощание, у дверей подъезда, поблагодарила коротко, чмокнула в щёку, взбежала по лестнице и крикнула сверху мне, от счастья ошалевшему: «Игорь, какой ты счастливый – у тебя отец есть!»…
Приближалось седьмое ноября, очередная дата великой совейской благодати, праздник всесоюзного значения, а молодёжи лишний повод потусить в своё удовольствие. Я пригласил Тому, она пришла с приятельницей, в финале вечеринки что-то сказала ей на ухо – та рассмеялась от удовольствия и вдруг обняла меня за шею и прижалась всем телом с такой силой, что мне было не шевельнуться - Тома велела не провожать её, схватила пальто и опрометью выскочила за дверь – краем глаза я увидел, как хищно блеснули глаза моего дружка Равиля Кутуева и он, сломя голову, бросился за ней…
Все разъехались, мы с Милой, её приятельницей, перемыли посуду и уселись на кухне напротив друг друга: «Ты пойми – начала Мила – на нас, женщин, давить нельзя! Такие, как мы с Томкой, решают тонкие вопросы взаимоотношений между полами сами, без вас мужиков! Хочешь, докажу? Пойдём в спальню, чего сидишь!». Утром встали, она завтрак приготовила, попросила не провожать – жених ревнивый может у дома сторожить – на прощание я спросил, знает ли о нас, грешных, Тома? Конечно, был ответ, так и было задумано, кроме появления
на сцене хана Батыя, его погоню за Томкой не учли. Только через несколько минут после её ухода до меня дошло, что это значит. Набираю Томку – не снимает трубку, звоню Равке – он, как кот блудливый мурлычет, как им было вчера хорошо, что на моём месте таких девушек мировых не бросают, и, что, если бы Тома татаркой была или приняла бы ислам, то он бы на ней, как честный правоверный мусульманин, обязан был бы жениться, после того, что вчера между ними произошло. Я взревел, что морду ему набью, что с успехом, правда без переломов и синяков, и выполнил в институтском туалете, после того, как придя на лекции, застал Кутуева окружённым пускающими слюни от его сладострастных рассказов одногруппниками, как у них с Томой всё хорошо прошло под лестницей в кладовке на половых тряпках, которые её мама, уборщица, там сушить развесила. Пообещав Чингиз-хану более тяжёлые увечья, если хоть ещё раз пасть откроет, пошёл на обязательные лабораторные в ужаснейшем настроении, а вечером дозвонился до Томы – она смеётся, говорит, что не думала, что я могу человека хоть пальцем тронуть - Рафик, конечно, звонил ей уже, жаловался - думала, что я треплюсь насчёт секции бокса. Нет, говорю, не треплюсь, кстати, завтра в Спортивном клубе армии соревнования на первенство «Буревестника», не хочет ли она поприсутствовать? Хочет, был ответ, диктуй адрес. Бой был тяжелейший, досталось мне на орехи в двух раундах от соперника тяжелее и старше меня, тренер хотел было полотенце выбросить – еле уговорил в перерыве не делать этого – в третьем раунде попал я всё-таки чисто, на последнем издыхании, по «хрустальному» подбородку акселерата и уложил его на брезент ринга. Про девушек и про мам в такие моменты не вспоминается – всё врут фильмы и писатели махровые - есть только ярость дикая, глаза застилающая, которая тут же проходит, когда понимаешь, что победил. Лежу без сил в раздевалке, приходит Тома: «Вставай, одевайся, на улице машина ждёт, поехали!», «Куда?» - глупо спрашиваю, «Ну, уж не к нам с мамой, наверное?!» - осерчала фанатка бокса новоиспечённая. В машине спросила, есть ли дома обезболивающее, перекись, вата и пластырь, получив всё это по приезде, занялась моей физиономией и рёбрами. Потом говорит вдруг: «Ингвар, можно я останусь?» – она всегда, когда волновалась, меня по фамилии называла – «От тебя в таком состоянии вряд ли вред али польза какая ожидается!». Утром я спал, когда она тихонечко смылась, но оставила записку: «Дома у тебя первый и последний раз мы это проделали... Следующий раз будет у меня дома, когда Я этого захочу. Позвоню сама. Целую, Тамара». Начались отношения, в которых каждая из сторон старалась всеми силами укрепить свой менталитет. Мама Томина часто подрабатывала где-то в ночь, и та мне заранее за день, за два звонила. Я очень хотел познакомиться с мамой, просить Томиной руки как положено, чин чинарём. В ответ слышал смех заливистый: «А у меня ты спросил, женишок с первого курса? На что жить будем?». И она была права, по большому счёту, оба учились ещё, а вдруг дети? Много раз просил её ко мне переехать, отвечала неизменно, чтобы даже и не думал. Так промелькнули институтские годы, начались командировки на Севера и Дальний Восток, у меня появились другие интересы, другие женщины…
В 73-ем Тома пригласила меня на свадьбу: жених блистал в ослепительно белой форме кавторанга с парадным кортиком, невеста - в платье жемчужного цвета - мама её до этого счастливого момента не дожила – но бледна неестественно и печальна, а в конце вечера, в перерыве между «Горько!», улучив момент, шепнула мне: «Какие же мы с тобою дураки, Ингвар!». Такие дела…
Подписывайтесь на мой канал!