Женщина сметала пыль в комнате и тряпкой случайно зацепила какой-то рычажок на китайском магнитофончике. С извечного «Маяка» приёмник сорвался на молодёжную радиостанцию FM-диапазона. Женщина прислушалась к наскоро состряпанной песенке.
- Она хотела бы жить на Манхэттене… Сёма! Ты слышишь, о чём поют эти шлимазлы? Манхэттен… Я тебе скажу, это не запросы – это что-то с чем-то! Ей мало, что она в Москве, так ей Манхэттен подавай! Нет, эти гои совсем распоясались. Мало того, что они устроили нам-таки кризис, так им ещё и Деми Мур в подруги надо. Сёма! Ты будешь смеяться, но Дэми Мур никто не спрашивает. На, Дэмочка наша Мурочка, слушай мои секреты. Да какие там могут быть секреты? Как эта стервь, на дне рожденья Розы Львовны, давала Жорику из пятьдесят восьмой? Боже шь мой, это уже давно не секрет, причём настолько не секрет, что все устали об этом говорить. А этот поц? Просто ди-джей на радио… Нет, ну как меняются люди! Я в своё время просто кончала от голоса этого… Как его… Диктор со всесоюзного радио… Сёма, ну ты помнишь, ты меня всё к нему ревновал? Пока на проводах Доры Соломоновны и Абраши нам его не представили. Рядом с ним ты со своей плешью был волосат, как горилла. Я тогда была сильно поражена: как в таком тщедушном еврейском теле гнездится мощный гойский голос? Но зато ты сразу успокоился – против тебя у него не было никаких шансов. Ну, может, только теоретические… Сёма! Зачем ты сбиваешь меня с мысли? Я тебе говорю за Манхэттен. Скажи мне, ну кому она там нужна? Штейны – на Брайтоне, Циперовичи – в Канаде, Оштрахи – в Хайфе, дураки Резники – вернулись, кто ж на Манхэттене? Сёма, ты не помнишь? Вот и я забыла. Ой… Ну надо же… На Манхэттене – Рубины, но я тебе скажу, что это такие жлобы, что родной маме дверь не откроют. И что она с этого хочет? Стоять под дверью и ждать, пока её всю не обсмотрят в глазок? Прости меня, Сёма, но она просто дура. Связалась со своим ведущим, и таки терпи. Я ведь терплю. И не надо на меня кричать!
Женщина резко повернулась и ушла на кухню греметь посудой. По щеке Сёмы сползала слеза. Он лежал на панцирной кровати, обложенный подушками и был полностью парализован уже третий год.