Мы стояли на берегу Невы возле поселка Саперный. Людям приходилось нелегко не только от непрекращающихся боев, но и от обычного голода. В этом была особенность Ленинградского фронта, снабжение которого всем необходимым шло с перебоями. Помню, какой-то старик вышел из своей хаты в этом Саперном, протащился сто метров и прилег. Потом, когда его карманы осмотрели в поисках документов, нашли высохший кусочек хлеба. Видно, на крайний случай берег, а лучше бы съел. На полевой кухне нас тогда обычно гороховым супом кормили. Только что это был за суп! Вода желтоватого цвета и несколько горошин плавают. Если добавить немного снега, супа становилось значительно больше, и тогда можно было приступать к обеду.
И, не смотря на это, наша пушка не хотела ехать по снегу самостоятельно. После такой "сытной" трапезы нужно было еще её тащить, дорогую и распрекрасную. Иногда, правда, нам давали немного хлеба, и мы его сосали по кусочку, как леденцы. Однако война продолжала идти своим чередом, с хлебом, или без него. Была поздняя осень 42-го года, и наша дивизия приступила к прорыву гитлеровской блокады в районе станицы Павлово-на-Неве. Пехота зарылась в землю метрах в двухстах от первой линии немецкой обороны. Мы свое орудие поставили поблизости. Командование планировало начать артподготовку сразу после рассвета, пока не рассеялся туман, и сразу после этого бросить все имеющиеся силы на прорыв. Наша пехота должна была сидеть на изготовку в первой траншее, чтобы сразу вступить в бой, как только замолчат гаубицы.
Уж не знаю, какая там заморочка в нашем штабе случилась, или у артиллеристов облом произошёл, но в назначенное время обстрел немецких позиций не начался. Утренний туман рассеялся и фрицы увидели, что наша первая траншея битком забита бойцами. Фрицы начали шквальный минометный обстрел, разбавляя веер мин пулеметными трассами. Примерно через пятнадцать минут большинство из тех, кто ждал начала атаки в первой траншее, были больше непригодны для продолжения войны. Оставшиеся бойцы, конечно, потом пошли вперед, но теперь их численности совершенно не хватало не то что для прорыва, а даже для более-менее приличной атаки. У многих перестали стрелять винтовки, забитые глиной и песком. Вместо порыва получились вязкие позиционные бои, а продвижение вперед за сутки не превышало ста метров.
Через равнину, по которой шло наступление, проходила железнодорожная ветка. И насыпь железной дороги многократно переходила из рук в руки. То у одних гранаты закончатся, то у других патроны. Все это происходило, естественно, с достойными потерями с обеих сторон. Мы толкали наше орудие вслед за пехотинцами и подавляли огневые точки немцев. Медленнее, чем планировалось, но наш полк продвигался вперед. В один из дней налетели «Юнкерсы Ю-87», после чего из всего нашего расчета я остался один. Пушка прилегла на бок, далеко отбросив одно свое колесо. Я осмотрелся и увидел, что слева от нашей позиции показались немецкие автоматчики, которые шли цепью с явным намерением ударить во фланг роте бойцов, которых поддерживало наше орудие. Но я ничем не мог помочь нашим. Все, что осталось от нашей пушки, было теперь явно непригодно для борьбы с самой исключительной нацией в мире.
Шишкарев Константин, командир артиллерийского взвода под Ленинградом. «Когда утренний туман совершает предательство».