Создание и тестирование экспериментальных психоактивных препаратов — обычное дело для выпускников фармакологических и химических ВУЗов. Если, конечно, вы получаете за это гранты, имеете хорошую лабораторию и публикуетесь в престижных изданиях. Но что делать, когда ничего этого нет, а быть полезным науке все-таки хочется? В таких случаях появляются теневые химики, медики, биологи, которые собираются в закрытые группы по интересам и пытаются самостоятельно синтезировать новые биоактивные вещества. Мы нашли несколько таких «подпольщиков» и расспросили их о том, как и над чем они работают, что составляет материальную базу их исследований, какие они ставят перед собой цели и какое отношение вся эта деятельность имеет к науке. Все наши собеседники предпочли не раскрывать свои настоящие имена.
Первую часть интервью можно прочитать здесь.
В целом ваше «комьюнити» сохраняет высокую конфиденциальность. Бывало ли такое, что вам доставалось за свою деятельность?
Y (Москва): Уже упомянутый паблик *** пережил достаточно много реинкарнаций. Первые его версии вообще блокировались на первых сотнях подписчиков из-за обилия методик синтеза фенамина (синтетический аналог адреналина — Прим. N+1). К последним, насколько помню, просто по некоторым причинам теряли доступ.
Размышлениями на этот счет поделился еще один участник нашей беседы. Z (Москва): На самом деле я одно время частенько паранойил, что Большой Брат не дремлет. Даже писал в поддержку в ВК, пытаясь узнать, что же допустимо, а что — нет. Но они мне ничего не могли ответить. Я знаю со слов знакомого, что в одной из таких тематических групп сидит пара сотрудников ФСКН. Просто им, видимо, очень нравится контент. Не могу сказать, что там вообще есть что-либо, за что создателям следовало бы бояться. То, что я вижу на просторах ВК, куда страшнее. Количество школьников, в открытую поедающих аптечные препараты и делящимися «трипами», совершенно зашкаливает. Вот с такими вещами действительно надо бороться. Я считаю, что акцент следует делать на предупреждении вреда и профилактике физических или психических побочных эффектов. Когда человек ну никак не может отказать себе в употреблении. Важно, чтобы потребителей беспокоило не «как ворить омфитомин», а скорее то, что делать с полученным опытом, как предотвратить возникновение побочных эффектов и т.д.
Кстати, о предупреждении вреда. Что делать с культурой информирования, и нужно ли вообще рассказывать населению о ПАВ?
Z (Москва): Я четко обозначаю позицию насчет этого. Собственно, она идентична позиции создателей зарубежного сайта erowid.org, который является международным ресурсом, содержащим информацию практически по всем ПАВ, которые когда-либо использовались человеком. К слову, актуальную информацию оттуда черпают и федеральные органы, и исследовательские организации. Их слоган: «Know your Body — Know your Mind — Know your Substance — Know your Source» (пер. «Познай свое тело — Познай свой разум — Знай свое вещество — Знай свой источник» — Прим. N+1). Я считаю, что это правильно и разумно.Бессмысленно отрицать, что вещества оказывают значимое влияние на социум. Бороться с беспорядочным и массовым (зло)употреблением только законодательными запретами не совсем эффективно, поэтому дополнительной мерой здесь должно выступать просвещение, объективное информирование. Привитие ответственности за свое тело и дух. В этом нет пропаганды, но есть информационная помощь. Лично мой основной посыл для «исследователей сознания» заключается в том, что ПАВ как таковые — это тупик, если речь идет о саморазвитии. Настоящий духовный рост с веществами невозможен, хотя, бесспорно, такие вещи как психоделическая терапия в медицине имеют колоссальное значение и потенциал.
Считаете ли вы себя в некотором роде продолжателями дела Александра Шульгина? Шульгин, однако, работал в официальных условиях: он активно взаимодействовал с DEA (поначалу) и открыто публиковал свои результаты. Можно ли сейчас талантливому химику пойти по этому пути?
Х (Санкт-Петербург): Можно, но не в России — у нас практически закрыты все пути для занятия неофициальной наукой. А Шульгин жил в другое время и в другой стране. Но в целом, насчет продолжения его дела — почему бы и нет?
Чего ждать от теневой фармокологии в будущем? Как что-то, происходящее в теневых лабораториях, может влиять на «мейнстримовый» исследовательский процесс? Есть ли примеры такого влияния — пусть даже не из личного, а из мирового опыта?
Х (Санкт-Петербург): Все идет к большей селективности, исследованию новых сигнальных путей, рецепторных молекул-мишеней, уменьшению побочных эффектов. Будущее фармакологии — антидепрессанты без побочных эффектов и антипсихотики, не снижающие когнитивные способности. Конкретно неофициальные исследования уже послужили науке. Например, создание фенибута, известного отечественного препарата. В.В. Перекалин, автор вещества, изначально занимался фосфорорганикой, но во внеурочные часы изучал работу этого производного ГАМК (гамма-аминомасляной кислоты). Фенибут — легкий транквилизатор, раньше входил в стандартную аптечку космонавта. Найти его в обычной аптеке не составит труда (западной фармацевтике фенибут практически неизвестен. — Прим. N+1).В целом же, понимание работы мозга на уровне биохимии открывает огромные перспективы для лечения психических и неврологических заболеваний. Например, терапии болезни Альцгеймера.
Y (Москва): На самом деле мир взаимоотношения человека и веществ сейчас не стоит на месте, и реальное положение вещей уже иное, чем кажется психонавту из 2007-го. Мы подступаем к рубежу, когда контроль со стороны государства старыми методами и инструментами становится более чем затруднителен. Можно сходить в аптеку, купить два безрецептурных препарата и собрать из них какое-нибудь психически активное вещество. Или принять совместно два неактивных препарата и получить внезапный сильный эффект. Я уверен, через некоторое время на сером рынке появятся дрожжи, синтезирующие тетрагидроканнабинол, и закваска для сыра, производящая диметилтриптамин (дрожжи, синтезирующие морфин,уже существуют — прим. N+1). Требуется либо построение страшного тоталитаризма в этом отношении, что повлечет проблемы для ученых, которым и так хватает списка прекурсоров с марганцовкой; либо нас ждет пересмотр отношения к психоактивным веществам. Но пока наше государство идет более по пути дезинформации и тотальных запретов, вплоть до абсурда.
То есть в нашей стране заниматься психофармакологией нельзя?
Х (Санкт-Петербург): Как я уже говорил, в России существует проблема: нельзя выйти на тот уровень, чтобы сделать свою работу полностью официальной. То есть опубликоваться, продвинуть результаты испытаний через регистрационно-разрешительные органы, найти инвесторов, чтобы те оплатили испытания уже не на десятке мышек, а провели комплексное тестирование безопасности препарата. Ведь заниматься чем-то, что проходит мимо грантов, никто не будет. Приходится выступать в соавторстве с зарубежными коллегами. Большая часть результатов «публикуется» через несистематизированные источники, вроде базы изомердизайна.
Y (Москва): Ну, и буквально на днях стало известно о выходе приказа, касаемо публикаций в иностранных изданиях. В общем-то, он создает серьезные преграды для ученых. Теперь подача публикаций должна проходить проверку. Смотрят, не узнает ли враг какие-либо секреты, на которых могло бы заработать наше государство. Короче говоря, как-то все довольно грустно.
Тогда какое отношение ваша деятельность имеет к науке, если вы не публикуетесь?
Y (Москва): Вообще говоря, мы выкладываем результаты своих исследований, например здесь. Публиковаться в авторитетных изданиях пока только собираемся, но ведь то, что мы делаем — это вполне себе исследовательская работа, со вполне годными результатами. В планах одного моего коллеги — продвинуть последнюю нашу разработку через журнал Neurochemistry. Хотя, когда у нас появятся серьезные публикации, мы уже не будем сумрачным андеграундом, а скорее просто крутыми хорошими ребятами (ссылки на уже опубликованные работы наш собеседник не предоставил — прим. N+1).
И напоследок, расскажите о своих достижениях в области «фармы». Есть ведь таковые?
Y (Москва): Вполне есть. Линейка высокопотентных NMDA-антагонистов с низкой психотомиметичностью, то есть без выраженного наркогенного эффекта. Скорее как наркозный препарат. Эта разработка была отправлена в Англию в один из серьезных исследовательских институтов. Там сейчас, насколько мне известно, ее изучают. Потом линейка рацетамовых ноотропов, две серии. Сверхпотентные стимуляторы, предположительно неселективные TAAR1-агонисты и еще много всего, в чем конкретно я уже не принимал участие.
Х (Санкт-Петербург): Некоторое время назад я работал над психостимулятором с длительным сроком активности. О нем даже Стивен Чэпмен, создатель огромного реестра психоактивных веществ, сделал запись в своей базе, после того, как мы ему об этом веществе любезно сообщили. Открытие произошло случайно. Были два человека, которые думали, что на столе сушится совершенно безопасное вещество, чьи дозировки и эффекты давно известны, но они ошиблись. Я был достаточно далеко, когда они позвонили мне по скайпу и сказали: «Нас уже два дня держит, что делать? И вообще — есть еще?». В итоге эффекты длились трое суток.Вещество получило название MDEAR, метилендиоксиэтиламинорекс. Дальше я написал о препарате профессору Дэвиду Николсу — соавтору и коллеге Александра Шульгина. Он разработку оценил, но ответил, что из-за избыточного вазоконстриктивного действия (сильно повышенного давления) данный препарат вряд ли будет широко применяться. И от дальнейших его испытаний мы отказались.
Y (Москва): Есть еще одна важная вещь — опиоид, не угнетающий дыхание. Я убежден, что это действительно значимое изобретение. Смерть от передозировки опиоидов почти всегда обусловлена именно остановкой дыхания. Речь не только об уличном использовании. Это ограничивает и медицинское применение, например, когда у человека проблемы с дыхательной недостаточностью, а его надо оперировать. В недавней разработке моих коллег заключен одновременно и опиоид, и стимулятор дыхания, также, по-видимому, есть некоторая серотонергическая активность. Публикаций, где четно бы описывался механизм работы нового соединения, пока нет, однако известны дельта-опиоиды со схожим фармакофором (то есть со схожей электронной структурой, отвечающей за «действие» вещества — прим. N+1).
К слову, недавно стало известно о синтезировании американскими учеными нового опиоидного анальгетика, который также лишен побочных эффектов. В чем сходства и различия вашей разработки и зарубежной?
Y (Москва): Оба фрагмента, из которых выходит действующее вещество, широко распространены в фармпромышленности, их не нужно делать, и синтез в конечном итоге простой. Но у нас не пептид, а низкомолекулярное соединение. Наш продукт не вызывает угнетения дыхания вообще, и он гораздо проще по структуре. При фармацевтическом производстве его хватило бы на всех нуждающихся пациентов, тогда как модифицированные пептиды — это все-таки сложно и дорого.
Беседовала Мария Исламова