Проскочили 150-летие со дня кончины кн. В.Ф. Одоевского. Читатель – существо забывчивое. «Городок в табакерке» еще более-менее помнят. Как «любомудра», философа-метафизика, первого идеолога славянофильства, Одоевского знают хуже, как музыковеда – тем паче. А футурологический роман «4338-й год», написанный в 1835 г., кажется, никто и в глаза не видел. Остановимся на нем. Итак, на дворе 4338-й год, что явствует из названия. Россия главенствует в мире по всем направлениям. Главный герой романа, китайский студент Цунгуев, посещает в Санкт-Петербурге «Главную школу». Роман составляют письма китайца соотечественникам. Приведем два фрагмента.
«Удивительная ученость, и еще более удивительная изобретательность в этом народе! Она здесь видна на каждом шагу... и часто, признаюсь, со стыдом вспоминал я о состоянии нашего отечества; правда, однако ж, и то, что мы народ молодой, а здесь, в России, просвещение считается тысячелетиями: это одно может утешить народное самолюбие... Мы, без шуток, сделались бы теперь похожими на этих одичавших американцев, которые, за недостатком других спекуляций, продают свои города с публичного торгу, потом приходят к нам грабить, и против которых мы одни в целом мире должны содержать войско. Ужас подумать, что не более двухсот лет, как воздухоплавание у нас вошло во всеобщее употребление, и что лишь победы русских над нами научили нас сему искусству!.. Конечно, мы, китайцы, ныне ударились в противоположную крайность - в безотчетное подражание иноземцам; все у нас на русский манер: и платье, и обычаи, и литература; одного у нас нет - русской сметливости, но и ее приобретем со временем. Да, мой друг, мы отстали, очень отстали от наших знаменитых соседей; будем же спешить учиться, пока мы молоды и есть еще время».
«Вышедши наверх к нашему аеростату, мы увидели на ближней платформе толпу людей, которые громко кричали, махали руками и, кажется, бранились.
«Что это такое?» - спросил я у Хартина.
«О, не спрашивайте лучше, - отвечал Хартин, - эта толпа - одно из самых странных явлений нашего века. В нашем полушарии просвещение распространилось до низших степеней; оттого многие люди, которые едва годны быть простыми ремесленниками, объявляют притязание на ученость и литераторство; эти люди почти каждый день собираются у передней нашей Академии, куда, разумеется, им двери затворены, и своим криком стараются обратить внимание проходящих. Они до сих пор не могли постичь, отчего наши ученые гнушаются их сообществом, и в досаде принялись их передразнивать, завели также нечто похожее на науку и на литературу; но, чуждые благородных побуждений истинного ученого, они обратили и ту и другую в род ремесла: один лепит нелепости, другой хвалит, третий продает, кто больше продаст - тот у них и великий человек… «Скажите, - спросил я, - откуда могли взяться такие люди в русском благословенном царстве?»
«Они большею частию пришельцы из разных стран света; незнакомые с русским духом, они чужды и любви к русскому просвещению: им бы только нажиться, - а Россия богата… надобно надеяться, что с большим распространением просвещения исчезнут и эти пятна на русском солнце».
Князь Одоевский основал ряд детских приютов, Максимилиановскую и Елизаветинскую больницы. В 1846 г. создал в Петербурге Общество посещения бедных: три женских рукодельни, детский «ночлег» и школа, квартиры для пожилых женщин, семейные квартиры для неимущих, «социальный» магазин. Общество помогало не менее чем 15 тысячам бедняков. Ежегодный доход составлял 60 тысяч.
В конце жизни Одоевский сетовал: «Ложь в искусстве, ложь в науке и ложь в жизни были всегда и моими врагами, и моими мучителями: всюду я преследовал их, и всюду они меня преследовали».