Баба Аня умерла в феврале от рака. Энергичная и язвительная, бодрая тетка сгорела за несколько месяцев. Иногда люди применяют метафору - «сгорела как свеча» - и тут метафора подходила. Баба Аня на глазах становилась бестелесной, серой и в конце концов исчезла…
Так вышло, что родить детей ей так и не довелось, и всю нерастраченную нежность долгие годы она вколачивала в свою глуповатую, неотесанную племянницу и ее семью. Людей добрых, но убогих. Но главное, конечно, доставалось деду. Ее активная, строгая и немного агрессивная забота делала из нашего деда джентльмена. Всегда выбрит, всегда в костюме, и всегда в безупречной рубашке. Так уж вышло, что эта острая на язык тетка любила нашего деда, и по-настоящему заботилась о нем.
Правда, это ни в какой мере не распространялось на нас - всех его прежних детей и внуков. Всегда была заметна выстроенная бабой Аней, прозрачная, но прочная граница. «Вот дед, и он мой. И дальше мое тепло и приветливость не распространяются». Все мы, наши родители - дети деда, и внуки - всегда чувствовали себя у него в доме чуть сильнее «в гостях», чем это бывает у родного дедушки. Баба Аня строго следила, чтобы никто не чувствовал себя слишком уж «как дома». Вероятно в чрезмерной близости она чувствовала угрозу. И это была не злоба и не ревность. Скорее, вполне осмысленная стратегия и здравый смысл.
Дед женился на ней в какие-то незапамятные времена, наверное в середине пятидесятых, и было ощущение, что баба Аня была всегда. Не ласковая, не родная, но ладная и активная, острая на язык баба Аня. Он не была бабушкой для нас.
Умирала она мужественно. Стойко дожидалась медсестру со шприцом морфия. Принимала вечерний укол, и умиротворенно вздохнув, засыпала. Лицо ее было серым.
Когда я приходил навестить деда, то просто сидел и молчал, говорить было нечего. В комнате стояла серая мгла, которую не мог пробить свет люстры. Дед был странным. Он не выглядел грустным, но был каким-то пустым, бестелесным.
Ходил по квартире заложив руки за спину, позевывая, и в каждой фразе его чувствовалось попытка удержать состояние обыденности или даже скуки. Спрашивал и говорил неинтересное. Создавая вокруг себя кокон из скуки и обыкновенности, так он держал на расстоянии страх и пустоту, которые стояли в одном шаге.
Как-то в конце ночи, под самое утро, баба Аня умерла. Тихонечко застонала. Дед подошел к ней со словами: - Аня, Аня! И осекся, осознав, что ее только что не стало.
Она была Тамбовской крестьянкой. В сороковые, после освобождения полуострова и выселения татар, ее семья приехала в Крым. Так несколько деревень тамбовских крестьян оказались в деревне под Белогорском. Их поселили в селе, которое они назвали Муромское, а рядом были традиционно немецкие села - Льгово и Золотое поле. Там и жили самые настоящие немцы, еще те, Екатерининские. Их никуда не выселяли. Это были совсем наши немцы.
Где-то после после выселения татар из Крыма, после тюрьмы и тяжелого развода с нашей родной бабушкой, дед чудом сумел вернуться в Крым. Возможно ему помогло то, что он был ветераном, и прошел Малую землю. Там они и познакомились - Баба Аня и дед. Дело давнее и деталей теперь не знает никто. В семье не принято было говорить на эту тему.
Хоронить Бабу Аню решили в Муромском. Это всего шестьдесят километров от Феодосии, где последние сорок лет жил дед. И это были дни, каких в Крыму не бывает почти никогда. О таких днях вспоминают и говорят: "Это было еще до того, как был мороз и выпал снег". Минус пятнадцать, сильный туман и зеркальный лед на всех горизонтальных поверхностях, включая, конечно и дороги.
Как добраться до Муромского вместе с гробом, собравшиеся родственники решили быстро. За отсутствием других вариантов для перевозки праха бабы Ани к месту упокоения, в перевозчики определили меня. И это вы сейчас, свысока, думаете: - А что такого? Всего 60 километров! А я вот, когда понял, что придется везти гроб с телом , не сразу смог с этим смириться.
Во первых, из транспортных средств у меня был только фантастический автомобиль - микроавтобус марки «ЕрАз». Это значит, изделие Ереванского автозавода.
Вид у него был таков, как если бы «Волгу» 21-й модели с размаху впечатать в стену, слегка подкрасить и оставить как есть. Таким он и был, мой «Еразик». Серый, неуклюжий, похожий на древний артефакт. А моим водительским правам было меньше года.
Этот транспорт и водительские права как раз и отделяли 22-летнего меня и мою молодую семью от черты бедности. Впрочем, от черты это все нас не отделяло. Мы с семьей и «Еразиком» балансировали как раз на этой самой черте. Перевозка мелких грузов и случайная торговля не давали провалиться ниже.
И вот представьте себе утро похорон. Сначала крики и беготня с аккумулятором преклонного возраста, который не вынес ночного заморозка. Потом запуск мотора «с толкача», с участием всех присутствующих. Я даже представил себе, что сказала бы сама язвительная баба Аня, наблюдай она за всей этой чехардой.
- Побойтесь бога, люди! Вы что, собираетесь на этом прахе автомобиля везти прах приличной женщины? - спросила бы она у ошалелых людей, которые пихали грязный бок грузовичка, оскальзываясь на блестящем от льда асфальте.
Если бы кто-то наблюдал со стороны за приготовлениями к поездке, то вряд ли бы счел все происходящее грустным. Это было смешно. Но никто не смеялся. Гроб бабы Ани стоял на табуретках у подъезда, и молчаливо напоминал, что все как-бы под контролем. У Бабы Ани и правда, обычно все было под контролем, но к сожалению, не в этот раз.
Дед вынес во двор красную ковровую дорожку, чтобы постелить в фургоне. Гроб, обитый кумачом, поставили сверху. Чтобы усопшую не беспокоили ухабы, домовину обвязали веревкой. Дед и несколько родственников, не задумываясь о риске, расселись на скамеечках, приделанных по бортам, и выразили готовность ехать.
Было жутко холодно и очень мрачно. Все валилось из рук и не складывалось. И вместе с тем вся утренняя возня резко противоречила обычной атмосфере похорон. Страшненький автомобиль, который не разваливался только благодаря толстому слою смерзшейся грязи. Бегающие туда-сюда родственники. Крики, советы водителю и комментарии в духе:
- Соли, соли возьмите! Дайте парню в машину пачку соли! Пусть он протирает лобовое стекло, а то оно сразу замерзнет! Пледы! Пледы постелите! Застудите задницы в этом скворечнике! Гроб надежно стоит? Да он у вас прыгать будет по всей машине!
К счастью, всему приходит конец. Кто-то заканчивает дела на этой планете, а кто-то заканчивает приготовления к поездке на его похоронА.
Мы с «Еразиком», дедом и несколькими смелыми родственниками двинулись в путь. Отопление в автомобиле армянского автомобиля было чисто номинальным и стекло моментально прихватило морозом. Смотреть на дорогу пришлось через небольшую оттаявшую «полынью». Дворники едва шевелились, лишь размазывая по стеклу липкую испарину тумана, по свойствам очень похожую на маргарин.
И конечно, шины у моего «Еразика» были летние. Если сказать прямо, сезонность этих шин описывалась простой фразой - «хорошо, что у этого автомобиля вообще имеются колеса!". Эти покрышки как-то раз удалось "подрезать" на свалке городской автоколонны и их протектор был гладким и шелковистым как коленка ухоженной красавицы. Эта особенность оснащения приводила к тому, что «Еразик» при любых попытках затормозить, ускориться или шевельнуть рулем, конвульсивно дергался и неприлично виляя задом разворачивался поперек дороги.
Именно поэтому при температуре в салоне минус 15 градусов (в точности как на улице),с меня градом катился пот, и куртка на спине потемнела от влаги. Грустное путешествие не заканчивалось еще более трагичной развязкой только потому, что на дорогах было совершенно пусто. У местного населения не было ни бензина, ни желания выезжать на каток в который превратились все крымские дороги. В 1997 году Крым все еще никому не был нужен. Украина о нем еще не вспомнила, а Россия уже основательно забыла. Государственные институты работали в конвульсивном режиме, поэтому дороги песочком никто не посыпал.
Сначала нужно было вырваться из города по скользкому Симферопольскому шоссе. И я, напрягаясь спиной и ерзая из стороны в сторону, пытался попасть автомобилем в габариты проезжей части. Это удавалось лишь отчасти, поэтому езда была подобна волнообразному скольжению от обочины к обочине.
Где-то внутри, горячим шепотом я бесконечно уговаривал встречные автомобили - «пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста». Уговаривал, чтобы встречных вообще не было.
Наверное в той поездке я израсходовал существенную часть своего везения, отпущенного на жизнь. Потому что все мы, баба Аня и родственники, оказались на кладбище целыми. Только дорога заняла часов семь и в один момент, спускаясь в село Золотое поле по изрядному серпантину, я узнал что это такое - «не контролировать ситуацию».
На спуске «Еразик» повел себя нервно, вздрогнул корпусом, закинул зад и вдруг перестал отвечать на поступавшие от водителя запросы. Вращение рулем и шурование педалью тормоза не оказывало никакого влияния на плавное движение с горки. В пути автомобиль начал медленно вращаться.
Хорошо помню, как двигаясь спиной вперед, смотрел в вытянувшееся лицо дяденьки, который на обочине толкал буксующую "копейку". Мы с «Еразиком» мягко прошелестели в нескольких сантиметрах от шокированного дяденьки.
А потом горка закончилась, и «Еразик», сделав плавный пируэт остановился, сориентировав свой корпус моим белым лицом по ходу движения. Руки и ноги мои тряслись, и я не рискуя глушить машину, все-таки вылез наружу, чтобы подышать воздухом. От пропитанной потом куртки валил пар.
Ступив на дорогу я сразу растянулся на земле, приложившись затылком об лед. Это был каток высшего качества, гладкий и сверкающий. Сквозь слой этого «стекла» был виден асфальт - красивый, будто кора дерева в янтаре. В деревню мы прибыли в сумерки. Стремительно темнело и поэтому вся компания, не откладывая, отправилась на кладбище.
Кладбище села Муромское расположено на огромном, очень высоком и крутом холме. Грунтовка, которая туда ведет, головоломно петляет по склону. Сразу же выяснилось, что мой «Еразик» подняться на эту кручу по обледеневшей тропе просто не способен…
Но кто же бросит все и уйдет, если в машине лежит мертвый человек, которого обязательно нужно похоронить. От усталости я уже плохо соображал. Мы стояли кружком в свете фар и вокруг меня люди глухо спорили и переругивались. Из глаз текли слезы, потому что погода вмазывала по лицу резкими порывами колючего ветра со снежком. Потом кто-то побежал за трактором. А я безучастно ждал, ничего не соображая.
Через час, уже ночью, мой «Еразик» прикрутили к гусеничному раздолбанному трактору негнущимся стальным тросом, и криво, немного боком, насильно поволокли на вершину холма. «Еразик» хотел бы сорваться с троса и сбежать от этой экзекуции, но он ничего не мог поделать.
А потом в свете фар произошло поспешное погребение бабы Ани. Земли почти не было, в окрестностях Белогорска грунт сплошь состоит из крупных булыжников известняка и белой как мука, пыли. Все так сильно устали и замерзли, что никто не плакал. Атмосфера была скорее деловитая, чем печальная. Бросив по небольшому камню на могильный холмик, все с облегчением залезли в машину.
Спускались мы причудливым способом. Толстый стальной трос прикрутили к «Еразу» сзади, и трактор сдерживал движение машины вниз, больше похожее на медленное падение.
Едва усевшись на скамейку у поминального стола, уже глухой ночью, я провалился в сон. И снилась мне сверкающая льдом дорога и красный гроб в свете фар, на крышку которого гулко падают камни. А баба Аня злым шепотом костерила родственников: - С ума посходили, на ночь глядя похоронА устроили!
Фото для иллюстрации позаимствовано с сайта kolesa.ru