– Николай Максимович, как считаете, достигли бы вы уровня своей славы без публичности? Без интервью?
– Без интервью можно было достичь, но не без публичности. Грета Гарбо тоже выходила к журналистам, но молчала. Каждый молчит по-своему. Кому-то нечего сказать, а у кого-то это просто поза. Конечно, счастье, когда тобой интересуются, большинству никогда этого не достичь.
– Вы достигли всего, о чем мечтали?
– Конечно, нет. Я оставил карьеру классического танцовщика, когда понял, что физический ресурс по-настоящему исчерпан. Меня часто спрашивают: «Вам не снится балет?» Нет. У меня нет никакой ломки, мне не снится, что я танцую, мне не хочется на сцену. Если честно, сам удивляюсь, не думал, что так будет.
Знаете, года через три после того, как я закончил балетную карьеру, я пришел в театр. И обнаружил, что забыл сменные кроссовки — в театре не ходят в уличной обуви. В сумке лежали балетные туфли, еще с тех времен. Я их надел. И ровно в этот момент у меня заболела все: спина, ноги, абсолютно все. Снял, и мне стало хорошо. Так что усталость физическая была уже гигантская. А я никогда в жизни не исполнял ничего, в чем физически не был лучше остальных. Но цену я себе знаю, и знаю, кем являюсь в историческом контексте — и этого театра, и искусства в целом.
– О чем вы больше всего жалеете сегодня?
– Что не повезло с хорошим временем в театре. Что творчество приходилось имитировать самому — и имитировать, и инициировать. Я сделал бы в десять раз больше при попутном ветре, если бы театром руководил кто-то грамотный. Но на самом деле, наверное, жалеть ни о чем не надо. Очень хорошо сказал мой ученик: «Николай Максимович, я тоже хочу так, как вы: репетировать 10 минут, а кланяться 45».