Один из важнейших элементов кино — конфликт: люди будут пристально наблюдать за сюжетом, в центре которого разворачивается драма. И даже современные массовые фильмы, как бы они ни хотели казаться только игровыми экшнами, не могут обойтись без столкновения персонажей с разными этическими установками. А еще кино, как известно, служит моральным учителем для своего зрителя: рассказывает о тех или иных социальных нормах, ставит вопросы о справедливости устройства мира.
Травля, этот дисбаланс отношений, в пределах которого кто-то страдает от незаслуженного преследования, оказывается для кинематографа идеальным конфликтом. Поводом для буллинга может стать все что угодно, жертвой такого рода насилия может оказаться каждый — значит, любой из смотрящих потенциально в состоянии соотнести киноисторию с личными переживаниями. А еще рассказанные в кино случаи травли глубоко дидактичны: в конце концов, никто не захочет ассоциировать себя с экранным агрессором.
Правда, если бы фильмы имели такую власть над умами людей, то виктимблейминг, феномены моббинга, сталкинга и шейминга давно превратились бы в недостойный современного человека атавизм. Впрочем, вкупе с другими артефактами массовой культуры, которые транслируют ценности взаимного уважения, кино может как минимум указать на ужасы регулярного и целенаправленного насилия. Имеющий уши да услышит.
Кэрри (1976)
Одноименный фантастический роман Стивена Кинга, мастера мистических ужастиков, был неоднократно экранизирован. Первая экранизация принесла Кингу всемирную известность, и, в отличие от следующих адаптаций, быстро побила рекорды по кассовым сборам. Если отмести присущую писателю любовь к парапсихологии, то оригинальный роман оказывается довольно знакомой историей о школьном буллинге, рассказанной как будто жертвой травли. Существует много слухов о том, насколько критично автор относился к своему творению. И сюжет, дескать, казался ему эмоционально неинтересным, и мотивы героев никак не выглядели естественными, а некоторые сцены так вообще вызывали омерзение. Однако картина, полная физиологических подробностей, фонтанов свиной крови и ужасающих примеров домашнего (как минимум психологического) насилия, все-таки неплохо демонстрирует механизмы травматизации того, кого третируют, унижают и оскорбляют.
В ней, правда, есть элемент сказки, без которого Кинг не был бы Кингом. Главная героиня в итоге мстит всем обидчикам, взрывая школьную котельную, пожарные гидранты, обрывая линии электропередач и прерывая силой мысли жизнь обижавшей ее матери. Она оказывается не просто сильной личностью, способной противостоять травле, но буквально стихийным бедствием, мстящим всем вокруг. Реальные жертвы травли нередко также склонны винить в творящихся несправедливостях окружающих (и часто абсолютно заслуженно), но они, кажется, крайне редко применяют телекинез для физического их уничтожения.
Приключения Флика (1998)
Еще один нетривиальный способ поговорить о травле — нарисовать мультфильм про муравьев. Который, заметим, тоже показал большие кассовые сборы. Мультик, конечно, добрее хоррора, но, если вдуматься, рассказывает он по-прежнему об ужасах несправедливого преследования.
Во-первых, в течение почти всего экранного времени протагонист картины, муравей-изобретатель Флик сталкивается с деятельностным непониманием: сначала сородичей, не оценивших его новой машины для сбора урожая (из-за применения которой, к слову, весь урожай погиб), а затем и других насекомых. Во-вторых, весь сюжет построен на нормализации насилия. Муравьи существуют под пятой жестокой саранчи, ежегодно прилетающей собирать дань в виде съестных припасов. Именно из-за того, что такой порядок вещей, который саранча называет «circle of life», признаваем и муравьями, Флик становится изгоем. Конечно, после периода остракизма герой обретает новых верных друзей, а вместе с ними — и уверенность в себе; в конце концов, спасает родную колонию от захватчиков и даже влюбляет в себя принцессу.
Однако дидактичен не этот happy end. А транслируемое убеждение, что любой фрик на самом деле — особенный, и эта своеобычность может стать ключом к жизненному успеху. А еще, что любое маленькое, по сути, бесправное и ничего не решающее существо имеет полное право бороться за свободу, счастье — свое и окружающих. И эта борьба оказывается эффективным методом и для проработки травм, оставшихся после травли, и для избавления от стокгольмского синдрома и извечной виктимности.
Эксперимент 2: волна (2008)
Институциализация травли — один из признаков эскалации социальной несправедливости. Когда в изгоев превращают целые группы людей, когда их лишают статуса человека, мы имеем дело не с моббингом, но преступлением против человечества, с тотальной, хотя и будто бы направленной на конкретные страты, дискриминацией. Собственно, фильм «Эксперимент 2: Волна», снятый по мотивам книги, которая, в свою очередь, написана по горячим следам действительно проведенного в американской школе эксперимента, показывает, как легко люди переходят к диктатуре, когда им даруется право унижать других.
Суть оригинального психологического эксперимента была проста. Учитель предлагал школьникам, убежденным в невозможности возрождения авторитаризма, построить в рамках занятий движение «Волна», членство в котором предполагает подчинение жесткой дисциплине, борьбу с несогласными и отыгрывание прочих узнаваемых атрибутов автократии. Для пущего драматизма действие фильма перенесено в современную Германию. За неделю школьники, вначале как будто нехотя согласившиеся поиграть «в фашизм», превращаются с той или иной степенью очевидности в настоящих штурмовиков, готовых защищать своего «лидера» и «убеждения».
Кто же здесь объект травли? Кажется, только те, кого ученики исключают из своих рядов (всего 2 девушки, решившие, что эксперимент отдает чем-то странным) и те, кого они не готовы по разным соображениям принимать в состав «Волны». Но вообще-то можно усмотреть элементы травли и в действиях учителя. Пожелав наглядным образом рассказать историю о «банальности зла», он продемонстрировал, что фашизм не остался «в его эпохе», но коренится буквально в каждом. Соответственно, любой может стать агрессором и должен этого стыдиться. Звучит довольно токсично.
Даласский клуб покупателей (2013)
Есть такой расхожий штамп — «фильм основан на реальных событиях». В данном случае реальны не только события и некоторые персонажи разворачивающейся на экранах драмы. Вполне реальна и та стигматизация, с которой сталкиваются люди, которым однажды, как и героям «Даласского клуба покупателей», поставили диагноз ВИЧ/СПИД.
Казалось бы, невежественное отношение к страшной, только обнаруженной болезни, которое царило в середине 1980 годов, в 2013 году должно было выглядеть глубоко архаично. Однако и до сих пор ВИЧ-фобия часто связана со стигматизацией заболевших. По-прежнему распространено мнение, будто заболевшие «сами виноваты», вели себя неосторожно, «заслужили» свои страдания. С одной стороны, такое отношение можно счесть защитной реакцией, в конце концов, что-то подобное нередко можно услышать и от некоторых канцерофобов. С другой стороны, вирусная инфекция претендует на роль «прецедентной болезни», «знакового» недуга, занимая в современной культуре — репрезентациях, разговорах — столь же значимое место, что и чахотка или сифилис у романтически настроенных интеллектуалов рубежа XIX-XX веков. Только теперь к публичным дискуссиям присоединяются медики и правозащитники, значит, романтизма (и заодно фантазий на тему этиологии заболевания) должно стать меньше, а осведомленности — больше.
Проблема в том, что рациональные аргументы, результаты исследований и даже свидетельства в виде историй болезни и длительной качественной жизни конкретных пациентов — не то средство, которым можно победить фобию. Страх способен извратить даже самые разумные доводы. А стигматизация «больных», как показывает фильм, идет рука об руку с гомофобией, трансфобией и вообще моральным порицанием как ханжеским жестом.
Три билборда на границе Эббинга, Миссури (2017)
Создается ощущение, что в этом фильме вообще нет положительных персонажей. Как будто убитая горем Милдред Хейз, пытающаяся добиться от полиции расследования убийства и изнасилования дочери, терроризирует представителей властей и заодно значительную часть жителей небольшого городка. Ее бывший муж, скорбящий по дочери, проводит время в компании юной любовницы и всячески мешает экс-супруге, которую еще и пытается поколотить по старой памяти. Полицейские вроде бы и не прочь насильника и убийцу разыскать, но постоянно покрывают своего коллегу — гомофоба и расиста. А тот, третируемый собственной матерью, вполне может «перевоспитаться», но только под давлением трагедии. И только в том случае, если «перевоспитание» означает нанесение вреда — пусть и трактуемого как «заслуженный» — неким третьим лицам.
Ситуацию усугубляет тот факт, что для персонажей каждый поступок — не предмет моральных обсуждений, а единственная возможная реакция на происходящее. Но зрители не могут не задаваться вопросами. Насколько верно превращать травлю в инструмент борьбы за справедливость? Оправдывает ли праведный гнев криминальные действия? И как нащупать грань между местью, поиском справедливости и законностью? Финал фильма открыт. Кажется, режиссеру абсолютно неважно, чем именно закончится возмездие миссис Хейз. Ее действия одновременно и демонстрация эффективности «теории малых дел», и свидетельство того, что человек способен на зло и несправедливость, превосходящие по степени интенсивности все издержки системы, против которой он борется.
Чему же научится зритель, рассматривая картину как нетривиальное воспроизводство реальных жизненных коллизий, а героев — как кривое зеркало своих деяний? Хочется ответить, как герои другой картины, тоже весьма абсурдной в своем изображении жестокости: «I guess we learned not to do it again. I'm fucked if I know what we did».