После царствования Елизаветы Петровны, старавшейся править, подобно своему великому родителю, и краткого пребывания на троне чудаковатого Петра III, в России наступила эпоха Екатерины II Великой. «Век золотой Екатерины», - так воспел ее Игорь Тальков. Для правящего класса это определение было верным. Для всей страны однозначно оценить итоги ее правления очень трудно.
Правление Екатерины II было очень русским – в смысле «русскости» эпохи. И личность самой императрицы позволяет видеть в ней воплощение России второй половины XVIII века – полуазиатской деспотии, желающей быть европейской страной. Отчасти этому мешали совсем не европейские нравы, отчасти – непонимание, как можно жить по-другому. И, конечно, страх: любые изменения пугали неизвестностью. А подчиненные группы населения – казаки, украинцы, инородцы, и, конечно, крепостные – постоянно демонстрировали готовность к бунту.
При Екатерине II Россия успешно решила внешнеполитические задачи. Когда-то грозная Османская империя была разгромлена русскими войсками, и Россия заняла земли нынешней Южной Украины – они стали Новороссией. Было уничтожено Крымское ханство, триста лет терзавшее юг России. В ходе войны 1788-90 гг. Россия отразила Швецию; после этой войны шведы окончательно отказались от попыток вернуть господство над Балтикой. В 1772, 1792 и 1795 гг. Россия, Австрия и Пруссия разделили ослабевшую и погрязшую в междоусобицах Речь Посполитую: империи Екатерины II достались гигантские территории – Правобережная Украина (за исключением Галиции, отошедшей Австрии), Белоруссии и Литвы. Коренные польские земли отошли к Пруссии. В 1783 г. под российский протекторат перешла Восточная Грузия (Картлийско-Кахетинское царство); Россия закрепилась в Закавказье.
При Екатерине II Россия стала намного более европейской страной, чем ранее: это было связано как с присоединением бывших польских владений (6,5 миллионов жителей), так и небывалым притоком иностранцев. Екатерина II предоставлением различных льгот и привилегий привлекала немецких и голландских крестьян, поселившихся в Поволжье и в Новороссии, а также греков, сербов, болгар, армян, итальянцев и албанцев, расселившихся преимущественно в Новороссии. В отличие от предшествующих времен, иностранные переселенцы в России были представлены не только представителями элиты, но и тысячами крестьян и ремесленников.
На вновь присоединенных землях бывшего Крымского ханства (в его состав входила и земли будущей Новороссии) были построены новые порты – Одесса, Херсон, Николаев, Севастополь и Керчь. Теплые черноземные степи, где при турецком владычестве кочевали татарские и ногайские орды, быстро превращались в распаханные поля – впервые в истории Россия стала крупным экспортером хлеба. Развивалась и промышленность: Россия, пусть и на короткое время, превратилась в крупнейшего в мире производителя и экспортера чугуна.
Однако именно при Екатерине II крепостное рабство в России достигло максимального развития. Жестокость помещиков увеличилась до невероятных размеров; помещики в массовом порядке начали строить собственные мануфактуры, заставляя трудиться на них своих рабов. Частым явлением стало лишение крепостных всего имущества, включая земли, жилье и скот: их переводили на казарменное положение и вынуждали трудиться только на хозяина – в точности, как чернокожие рабы в Бразилии, Гаити или Луизиане. В силу такой правовой, социальной и экономической раздвоенности России, которая становилась почти европейской по форме, но оставалась ордынской по сути, промышленного подъема, наподобие английского или французского, в нашей стране не произошло. В крепостнической системе была не нужна техническая революция: печальным примером стали паровые машины сибирского инженера Ивана Ползунова, которые оказались невостребованными. Только приезжие крестьяне-иммигранты из Европы использовали современные сельскохозяйственные орудия (в частности, плуги). Помещики, несмотря на европейские камзолы и французскую речь, не собирались эти новации заимствовать: зачем, если на полях бесплатно горбатится масса рабов? А крестьяне о плугах и прочей технике не знали: они не могли покидать свои деревни, а учиться им было негде и не у кого.
Великая императрица немало сделала для развития страны. Императорский указ от 1775 г. разрешил заниматься производством всем слоям населения, а небольшие предприятия были освобождены от налогов. В результате к концу XVIII века в России насчитывалось более 1200 только крупных предприятий. Царица понимала и то, что крепостной труд непроизводителен, и поэтому сразу после восшествия на престол она запретила приписывать крепостных к заводам (правда, запретить труд рабов на помещичьих фабриках она не могла). В силу этого российская промышленность развивалась вширь, а не вглубь, и Промышленная революция в Европе к концу правления Екатерины II обусловила вновь ускорившееся отставание России.
Екатерина II, родившаяся в Германии, безусловно, стремилась сделать Россию европейской страной. Новое административное деление страны, упорядочение судебной системы, организация полиции по всей стране, определенные шаги по расширению систем образования и социального обеспечения – все это отдаляло Россию от ордынского варварства и приближало к европейской цивилизованности.
Советские историки напрасно утверждали, что увлечение императрицы французскими просветителями и переписка с Вольтером были позерством и пустыми капризами. Это не так. В 1766 г. были созваны Дворянские собрания – органы сословного самоуправления, а в 1767 г. собралась «Комиссия для составления нового уложения»: новое законодательство должно было заменить устаревшее Соборное уложение 1649 г. Таким образом, царица, вслед за Петром I и «верховниками» Анны Иоанновны намеревалась принять законы европейского типа. Екатерина II составила для комиссии «Наказ» - инструкцию о том, в каком направлении составлять свод законов. Этот документ был компиляцией из различных произведений философов-просветителей. Большую часть статей императрица позаимствовала из работ Шарля Монтескье «О духе законов» и Чезаре Беккариа «О преступлениях и наказаниях», остальные – из работ Дени Дидро и Жана Д`Аламбера из знаменитой «Энциклопедии».
Комиссия должна была стать своеобразным представительным органом власти – наподобие французских Генеральных штатов. В комиссию выбирались дворяне – от уездов, горожане – от городов, и свободные крестьяне (черносошные, однодворцы и ясачные). Комиссия состояла из 564 депутатов, из которых 28 были от правительства, 161 от дворян, 208 от горожан, 54 от казаков, 79 от крестьян и 34 иноверца. Крепостные представительства не имели. Тем не менее в первых вариантах «Наказа» предусматривались законодательные ограничения крепостничества, от которых императрица в ходе переработки документа отказалась, сохранив самые общие порицания наиболее жестоких форм рабства. О том, что царица намеревалась отсечь о работы в комиссии наиболее реакционные группы, свидетельствует тот факт, что духовенство было лишено права участвовать в выборах.
Общество, давно отвыкшее от представительной власти и от свободного обсуждения, тем не менее отнеслось к созданию комиссии с большим энтузиазмом: депутаты привезли в Москву 1441 наказ от избирателей, причем больше всего – от крестьян (1066). Депутаты энергично лоббировали закрепление законами интересов своих сословий, и, разумеется, все три основных сословия отчаянно спорили между собой. О работе комиссии известно крайне мало; широкую известность получили только выступления депутата от дворян Козловского уезда Григория Коробьина, заявившего при чтении указов о беглых: многочисленные побеги объясняются тем, что помещики угнетают своих крестьян непомерными податями, отдачей внаймы за свои долги и отнятием у них их собственных доходов. Не требуя отмены крепостничества, депутат потребовал ограничить законами размеры оброка и власть помещиков над собственностью крепостных. Это вызвало ожесточенную перепалку между депутатами, причем многие их них встали на сторону Коробьина. Городские и крестьянские депутаты жаловались на тягости и беззакония, изрядно напугав большинство дворян (хотя некоторые из них, как видно на примере Коробьина, выступали заодно с горожанами и крестьянами).
И Екатерина II испугалась. Пугаться было чего: депутаты комиссии оказались не в состоянии прийти к единомыслию, что делало ее работу бессмысленной. Действительно, при остром противостоянии дворянства и «третьего сословия» во Франции, всего двумя десятилетиями спустя, делегаты от горожан и крестьян созвали собственное Национальное собрание и начали революцию. Екатерининская Россия не была к этому готова (отсутствовали традиции самоуправления и парламентаризма), и конфликт, внешне похожий на французский, просто обессмыслил работу выборного органа. И он исчез: не был разогнан или упразднен, а просто депутаты-офицеры поехали на начавшуюся войну с Турцией, и комиссия прекратила работу. Больше ее не собирали. Впрочем, никто этого и не требовал, что свидетельствует о неготовности общества к представительной системе.
Принять новое законодательство не удалось: его основой осталось закоснелое Соборное уложение 1649 г., текст которого в связи с изменениями в русском языке и использованием новой грамматики уже и прочесть-то стало трудно. Правда, реформаторские идеи и после этого не были полностью отринуты Екатериной II: в 1785 г. императрица издала Жалованные грамоты дворянству и городам, создав органы самоуправления европейского типа. Правда, они были малоэффективными, поскольку свыше 90% населения составляли крестьяне, больше половины которых были крепостными. Кроме того, бюрократизация управления, нечеткость законов и правовой нигилизм порождали коррупцию и произвол таких масштабов, что самоуправление влачило жалкое существование, подавляемое губернаторами, сенаторами, командирами воинских частей и прочим невыборным начальством. Но оно все же существовало после екатерининских указов непрерывно вплоть до катастрофы 1917 г.
В екатерининскую эпоху была и попытка принятия конституции. Ее автором был крупный сановник Никита Панин – поклонник конституционной монархии шведского образца (он долгое время был послом в Швеции). Еще при правлении Петра III Панин стал воспитателем наследника престола, сына царя Павла I. В отличие от своих предшественников – «верховников», Панин не скрывал своих конституционалистских идей, и лично убеждал Екатерину II даровать России конституцию. Надо сказать, что императрица некоторое время склонялась к этому шагу.
Екатерина II попросила представителей своего ближайшего окружения прочитать конституционный проект и высказать свои мнения. Ее насторожил тот факт, что все они одобрили проект, что заставило императрицу заподозрить, что нововведение усилит их позиции и уменьшит ее собственную власть. Так оно и было: как и проект «верховников», конституция Панина должна была создать аристократическую конституционную монархию, т.е. она недалеко ушла от пресловутой английской Хартии вольности XIII века. Решающим оказалось суждение генерал-фальцехмейстера Вильбуа: «Я не знаю, кто составитель проекта, но мне кажется, как будто он под видом защитника монархии тонким образом склоняется более к аристократическому правлению. Обязательный и государственным законом установленный Императорский Совет и влиятельные его члены могут с течением времени подняться до значения соправителей. Императрица по своей мудрости отстранит все то, из чего впоследствии могут произойти вредные следствия. Ее разум и дух не нуждаются ни в каком особенном Совете, только здравие ее требует облегчения от невыносимой тяжести необработанных и восходящих к ней дел. (…) Императорский Совет слишком приблизит подданных к государю, и у подданного может явиться желание поделить власть с государем» (Павленко Н.И. Екатерина Великая. Молодая гвардия, 2007 г., интернет-версия).
Панин как раз и хотел «поделить власть с государем», и Екатерина II, вне сомнений, понимала это и безо всякого Вильбуа (как до нее понимала Анна Иоанновна). Другое дело, что императрица – ведь родом из Германии все-таки! - поначалу не видела в этом ничего плохого; наоборот, конституционное правление избавило бы ее от многих забот и уменьшило бы тяжкое бремя монаршей ответственности. Но Вильбуа ей весьма прозрачно намекнул на «затейку верховников», суть которой была вовсе не в том, что дворяне жаждали неограниченной самодержавной власти: они хотели сохранить систему неформальных рычагов влияния, нигде не прописанных сдержек и противовесов - привычную ордынскую систему произвола. И этого же хотели при Екатерине II. Пришла к власти Екатерина II посредством военного переворота (как и Анна Иоанновна, и Елизавета Петровна). Уважая Панина и подобных ему интеллектуалов, царица опиралась на гвардейских офицеров, а это были люди совершенно другого свойства – сродни тем, кто заставил Анну Иоанновну порвать кондиции. Пойти против их воли она боялась. Кроме того, любой конституционный орган просто обязан был задать императрице вопрос: на каком основании она отстранила от власти законного императора, да еще расследовать обстоятельства его смерти. Помимо этого, Екатерина II пришла к власти как временная правительница империи – до совершеннолетия сына Павла Петровича (по-видимому, она составила соответствующий документ, который был впоследствии уничтожен). Но сына она не выносила и передавать ему власть не собиралась. А любой конституционный орган, естественно, заставил бы ее это сделать. По всем этим причинам Екатерина II надорвала текст конституции Панина, что сделало его юридически недействительным, и спрятала подальше: проект противоречил как ее личным интересам, так и интересам могущественной военной группировки, приведшей ее к власти.
Кроме того, Екатерина II всю свою сознательную жизнь прожила в России, отлично усвоила российские нравы и правила игры и научилась пользоваться ими с большим искусством. А эти нравы при конституционном правлении тотчас стали бы невозможными: чего стоит одна только система правления с помощью фаворитов (любовников), совершенно немыслимая в правовом государстве! Ведь фавориты не только исполняли приказы царицы: они получали колоссальную власть, огромные деньги и имения, чего не потерпел бы никакой парламент. Но, по-видимому, императрица не только боялась изменить эти нравы - наверняка они ее лично устраивали, и чем дальше, тем больше.
Панин, доказывая необходимость принятия конституции, имел в виду в первую очередь исправление нравов: ведь конституция – это кодификация нравственных основ и правил. А Панин писал, что в России – власть «временщиков, куртизанов, ласкателей, превративших государство в гнездо своих прихотей», где каждый «по произволу и кредиту интриг хватал и присваивал себе государственные дела». «Лихоимство, расхищение, роскошь, мотовство и распутство в имениях и в сердцах, - продолжал он, - В управлении действует более сила персон, чем власть мест государственных». Панин считал, что «...власть государя будет только тогда действовать с пользой, когда будет разделена разумно между некоторым малым числом избранных к тому единственных персон» (Оболенский Г.Л. Император Павел I. http://militera.lib.ru/bio/obolensky_gl/index.html).
Панину вторил и выдающийся публицист, историк князь Михаил Щербатов, написавший в 1786-87 гг. трактат «О повреждении нравов в России». «Воистину могу я сказать, что естли, вступя позже других народов в путь просвещения, и нам ничего не оставалось более, как благоразумно последовать стезям прежде просвещенных народов; мы подлинно в людскости и в некоторых других вещах, можно сказать, удивительные имели успехи и исполинскими шегами шествовали к поправлению наших внешностей, но тогда же гораздо с вящей скоростию бежали к повреждению наших нравов и достигли даже до того, что вера и божественный закон в сердцах наших истребились, тайны божественные в презрение впали. Гражданские узаконении презираемы стали. Судии во всяких делах нетоль стали стараться объясняя дело, учинить свои заключении на основании узаконеней, как о том, чтобы, лихоимственно продавая правосудие, получить себе прибыток или, угождая какому вельможе, стараются проникать, какое есть его хотение; другие же, не зная и не стараяса познавать узаконении, в суждениях своих, как безумные бредят, и ни жизнь, ни честь, ни имения гражданския не суть безопасны от таковых неправосудей. Несть ни почтения от чад к родителям, которые не стыдятся открытно их воли противуборствовать и осмеивать их старого века поступок. Несть ни родительской любви к их исчадию, которые, яко иго с плеч слагая, с радостию отдают воспитывать чуждым детей своих; часто жертвуют их своим прибытком, и многие учинились для честолюбия и пышности продавцами чести дочерей своих. Несть искренней любви между супругов, которые часто друг другу, хладно терпя взаимственныя прелюбодеяния, или другия за малое что разрушают собою церковью заключенный брак, и не токмо стыдятся, но паче яко хвалятся сим поступком. Несть родственнические связи, ибо имя родов своих ни за что почитают, но каждый живет для себя. Несть дружбы, ибо каждый жертвует другом для пользы своя; несть верности к государю, ибо главное стремление почта всех обманывать своего государя, дабы от него получать чины и прибыточные награждения; несть любви к отечеству, ибо почти все служат более для пользы своей, нежели для пользы отечества; и наконец несть твердости духу, дабы не токмо истину пред монархом сказать, но ниже временщику в беззаконном и зловредном его намерении попротивиться.
Толь совершенное истребление всех благих нравов, грозящее падением государству, конечно должно какие основательные причины иметь, которые во первых я подщуса открыть, а потом показать и самую историю, как нравы час от часу повреждались, даже как дошли до настоящей развратности» (Щербатов М.М. О повреждении нравов в России. http://old-russian.narod.ru/sherb.htm).
Эта самая «развратность» победила конституционные начинания и правовые новации при Екатерине II. Она постепенно отказалась – не в первый и не в последний раз в истории России – от прогрессивных замыслов времен своей молодости. И когда в 1790 г. в Санкт-Петербурге вышла знаменитая книга Александра Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» с резкой критикой крепостничества, это вызвало у царицы взрыв негодования (и, наверное, ужаса). Она собственноручно написала на полях экземпляра книги, что автор – «бунтовщик, хуже Пугачева», а саму книгу назвала «прежалкой повестью». Хотя те же заметки на полях показывают, что она вовсе не считала ложью то, о чем повествовал Радищев. В результате книга была запрещена, в России появилась отсутствовавшая ранее цензура, а сам Радищев приговорен к смертной казни, замененной, впрочем, сибирской ссылкой. В заочной полемике с Радищевым императрица писала: «…неоспоримо, что лучшей судьбы наших крестьян у хорошего помещика нет во всей вселенной» (А.Б.Зубов: «Крепостное состояние в Императорской России и его уроки сегодня» (лекция), https://www.youtube.com/watch?v=ezeU6w2BfXg). Интересно, верила ли она сама в это? Вряд ли.
Вообще с годами нравственный и интеллектуальный уровень императрицы неуклонно падал. При том, что фаворитизм в принципе грязен и недостоин правителя, со временем эта варварская система деградировала до полной непристойности. Если такие фавориты, как Григорий Орлов и особенно Григорий Потемкин, много сделавшие для себя лично, немало делали и для России, то последний фаворит, Платон Зубов, был абсолютным ничтожеством, не создал абсолютно ничего полезного для государства, но вел себя как наглый, развращенный и себялюбивый восточный властелин. Личностная деградация Екатерины II в очередной раз свидетельствует о том, что в рабском обществе не может быть свободных людей, и даже императрица стала добровольной рабыней тупого и наглого раба своих страстей. Какая уж тут конституция, какое правовое государство…
Царствование Екатерины II, начавшееся с радикальных конституционных идей и законодательных инициатив, закончилось настоящим разгулом крепостничества, беззакония, коррупции и бесправия.