зимой и летом
носила тоненькие браслеты,
серебряные, звенящие ветром.
наматывала свои километры –
самолетами, поездами и автостопом.
пила американо с миндальным сиропом,
в придорожных заправках покупала сосиски в тесте.
и кто-то был рядом, но никогда не вместе.
любила банданы красного цвета.
так было зимой и летом, зимой и летом.
ад начинался с первыми весенними днями,
также осенними – как будто отняли
что-то, без чего она не была человеком.
забивалась в темное место – как клочья снега
забивались под елки. У себя в аду она слушала только мертвых,
говорила исключительно с ними.
на ее руках исцарапанных и на джинсах потертых
проступали карты нездешних рек темно-синим.
пахло болотом ее в аду, гнилым да стоячим,
ничего там не было настоящим,
проступали фиолетовым синяки на руках и груди,
словно кто-то безнадежно хватал за руки,
словно слышала голоса в бесконечном стуке
межсезонных дождей, и они молили спасти.
но она не могла спасти.
и она все думала: «мама, мама,
неужели мы с тобой искупили мало,
мамочка моя, зачем ты меня рожала
в это горе горькое, в осиные жала,
в половину жизни и половину смерти,
я же девочкой маленькой твоей – в белом конверте
на руках у тебя лежала.
мама, зачем ты меня оставила, недолюбила, недоспасла?
мама, укрой меня, в аду моем нет тепла».
и мать ее – зеленое плодородное поле -
не спит ночами, плачет от боли,
карта ада проступает у нее под кожей,
и видит она все то же, и чувствует то же.
и тянется мама к ней через мир, через желтое солнце,
ястребом к ней несется.
но ад в другой стороне, по другую сторону,
и дорогу ей заступают волки да вороны,
а и дорога становится глиняной кашицей.
а она все бежит, и все-то ей кажется,
что вдали на лугу ее дочка сидит и смеется,
и к веснушчатой коже прилипло солнце,
и самая она счастливая, самая лучшая.
и не случилось ничего плохого — ни в коем случае,
и они не расстались, не потерялись в разных мирах.
и не существует ад, не существует страх.
и обязательно — не существует смерть.
и бежит, но ей не успеть.
11.08.2017