Тяжелое одеяло матового темно-синего неба накрывает собой весь город N. Ни белых пятен облаков, ни пронзительных солнечных лучей. Воздух влажный, а ветер несет из соседнего леса запах молодых сосен.
Кирпичное здание гимназии: не новое, но практически без трещин, гордое, сознающее свой высокий статус. Два развевающихся флага; перпендикулярно под ними, у главного входа, за микрофоном - директор, бойкая женщина с хищными зелеными глазами. Она, вроде бы, что-то говорит.
Напротив нее колышется океан школьников и родителей. Школьники пестрят свеженашитыми на форму эмблемами, многие держат в руках букеты цветов. Родители взволнованно и радостно обмениваются репликами.
Марат стоит вместе со своими друзьями-одноклассниками. Он почти не виделся с ними летом, и они успели значительно измениться. Парни стали еще выше, сильнее и странным образом раздуваются от накопившихся в них одновременно мужества и самоиронии. Они говорят громко, но тяжело, им будто даже хочется перейти на шепот, а в глазах мутнеет подростковая усталость - не физическая, а та, похожая на подрагивающее ножками раздавленное насекомое. Эти взгляды оживают только когда случайным образом (но стабильно часто) падают на стоящую в небольшом отдалении компанию девушек.
Голос директора становится громче, и ему удается пробиться через туман разговоров.
“Особенно важным… для одиннадцатиклассников… придется постараться… вознаградит… как вы знаете... Единый Государственный Экзамен”, - последние три слова пушечным ядром вырываются из директора и разбивают стоящую перед ней толпу: толпа замолкает, но, как желе, колышется, дрожит и переливается. После короткой тишины снова раздается шепот: громче, еще громче, еще и еще, наконец ничего уже нельзя разобрать, директор призывно машет рукой и под гимн испуганных перешептываний и переглядываний гимназисты плетутся в классы.
…
Свежий класс: свежие стены белеют, свежие парты пахнут. Стулья, правда, старые: новые то ли привезли и увезли, то ли не довезли, то ли украли в процессе. Мертвая как пластмассовый китайский газон зеленая доска. Мел.
Марат задумчиво смотрит на говорящую классную руководительницу. Что-то про питание, про расписание, про деньги. Воздух снова разрезают хищные слова:
“Как сказала… экзамены… трудно… в ваших руках… хотите или нет… постарайтесь!”
Услышав последнее слово, Марат переводит взгляд и осматривает одноклассников: многие ли из них постараются? Да, хорошие и отличные оценки были у большинства, но ведь экзамен - совсем другое дело. Экзамен жесток и беспощаден: он пишется в чужой школе, в окружении камер и враждебных чужих учителей, на специальных бланках, которые заполняются по строгому, не допускающему помарок образцу. Проверка происходит не в городе N, а в столице, в совсем другом мире, в котором царят другие законы и обычаи. Даже у всемогущего директора, которую отправили в ссылку в гимназию из N-ской мэрии за чрезмерное взяточничество, там нет никакой власти.
“Чего ухмыляетесь, господин Набиуллин?” - это, кажется, к нему, ведь у него фамилия Набиуллин. Верно, к нему.
“Да так, просто” - лжет Марат. Он ухмыляется своему превосходству над одноклассниками: он готовился практически все лето. Не очень усердно, но все-таки обстоятельно. А значит, дорогие одноклассники, господин Набиуллин впереди вас. Не поймите превратно, он вас любит и вполне искренне, но тем более приятно ему думать о предстоящем торжестве, тем более вздрагивает он от сладостных мыслей о победе в этом странном соревновании, которое он сам для себя придумал.
…
Неизвестно откуда взявшийся листок с результатами экзамена прошлого года по математике эстафетной палочкой переходит по рукам. Невысокий Марат кошкой протискивается между высоких спин одноклассников и цепляет бумажку; лучший результат - 94 балла. Марат разочарованно выскальзывает обратно в пространство коридора, в спину ему доносится: “всего лишь!.. ну, такое себе… мда… ты-то хоть на восемьдесят напиши, олень!.. нет, все рано слабо!.. да, слабенько! слабая параллель..”
Спустя несколько часов, в одиночестве, он размеренными шагами идет домой, но листок не выходит у него из головы:
“Почему же так мало? Нет, конечно, это не мало, но все-таки! Ведь пишут же люди на сто баллов, так почему в том году не написали? Один! Один человек на 94, а остальные еще хуже, гораздо хуже! Правда такие слабые?”
Он идет параллельно дороге, не видя огромные тучи черных птиц, пролетающих над стоящими с обеих сторон стенами девятиэтажек. Черное-черное небо готовится исторгнуть из себя массу холодной, мертвой воды. Ветер усиливается.
“Да не может быть. Большинство, конечно, дураки, но не все! Значит, ленились. Значит, все действительно очень серьезно”.
Капли воды падают на его кепку и тонкими струйками стекают по козырьку. Он застегивает распахнутую куртку и накидывает капюшон. В небе больше нет ни одной птицы, а вокруг - ни единой живой души.
“Отлично! Тогда будем готовиться лучше. На русский мне плевать, физика - легкая, а вот математику я сдам на сто баллов, и пусть они все обосрутся! Еще пойду фоткаться на портрет, чтобы висеть со стобалльниками на доске почета, а!”
Молния прорезает небо и уже через секунду раздается оглушающий удар грома. Тяжелые капли дождя бьют Марата со всех сторон, но он выпрямляет спину и, с наслаждением вдыхая влажный воздух, размеренно продолжает путь.
…
Русская зима год от года становится слабее и непонятней, но февральские морозы все еще крепки. Под бездной ночного неба лежит все тот же город N, его длинные дома похожи на гигантских червей из “Дюны”, которые зачем-то выбрались из пустыни и были застигнуты снежной бурей в страшной чужой земле; они засыпаны снегом, скованы цепкими льдами. Ледяные порывы ветра гуляют между двадцатипятиметровых тел, с пугающим, неживым свистом ветер заходит в каждую щель, каждую старую рану.
Во всем доме горит только одно окно, да и то очень тускло: Марат, сгорбившись и закутавшись в плед, сидит за заваленным книгами письменным столом, на котором же стоит небольшая теплая лампа, от которой не так сильно болят глаза. В комнате вокруг него причудливо застыли тени, словно не веря, что их мимолетное существование задержалось на несколько часов. И правильно делают, что не верят, ведь тень - не физический объект.
Марат уже находится в том состоянии, когда решать больше невозможно, но, не желая отпускать ускользающий день, он включает видео с полным длинноволосым профессором, светящимся интеллектом и живостью ума, и, слушая его прерывающийся голос, вспоминает прошлые двадцать четыре часа.
Ему есть, что вспомнить: первый пробный экзамен. Пока еще в своей школе, в своем классе и даже на своем месте за второй партой в среднем ряду, но все равно случилось то, чего он так боялся: психика подвела.
Любое предстоящее важное событие в жизни, даже не зависевшее от него напрямую, а зависевшее - в еще большей степени всегда ввергало его в панику. Она начиналась за несколько дней и пробивалась через напускную уверенность тонкими холодными ручейками шуток и ухмылок, но по мере приближения к кульминации росла все более и более, целыми водохранилищами сливаясь в его душу, затопляя ее и уничтожая все живые мысли. В ночь перед “пробником” он намеренно хотел лечь пораньше, но только неподвижно лежал в кровати в мертвом оцепенении без всякой надежды на сон. Когда ему в конце концов удалось заснуть, то это похоже было на смерть человека, уже находящегося в коме, ведь для внешнего мира ровным счетом ничего не изменилось, но внутри него бушевавшие воды ни на секунду не ослабляли натиск. Уцелевшие остатки разума, однако, не смогли мирно переждать это ужасающее наводнение на единственном островке веры в себя и свою подготовку, а начали между собой жесточайшую кровавую резню, представшую перед спящим в виде немыслимых здоровому разуму чудовищ.
Марат проснулся в холодном поту и совершенно без сил. Разумеется, на два часа раньше будильника.
Он попытался позавтракать, но смог только выпить половину чашки чая. Стоило ему коснуться рукой бутерброда, яблока, любой другой еды, как по его телу пробегала судорога. Он пробовал преодолеть себя, но, только еда оказывалась в рту, его сразу начинало тошнить, пустой желудок лез наружу, перед глазами все плыло и он с отвращением выплевывал полуразжеванные куски.
Полностью разбитый, с острой болью в животе и каким-то высоким, похожим на ультразвук шумом в голове, он и не надеялся что-то решить. Но все-таки экзамен был пробный, математику Марат любил, а задачи были интересными, и он неожиданно для себя самого смог отвлечься, забыть про свое тело, забыть, где и почему он находится и, как он понял после в разговоре с друзьями, написал лучше их всех. Примерно на 85 баллов.
…
Разумеется, это был беспощадный удар по самолюбию господина Набиуллина. Хуже того, это был удар несправедливый. Он не принадлежал к тому типу ленивых отличников, слишком умных для школьной программы и потому сладостно зевающих на уроках и совсем никак не готовящихся, но он не был и “глупым” отличником, который орудием беспощадной зубрежки ведет отчаянную войну против окружающих его наук.
У Марата был особенный, редкий и завораживающий тип интеллекта: он был гением небольших догадок. Его рассуждения были похожи на растущий виноград: он выбирал из тысяч доступных направлений - и всегда верно. Краткий анализ, небольшая, но прекрасная догадка, маленький кусок решения, - и по новой, пока задача не будет распутана.
Легкие задачи никогда не представляли для него трудности: человек, много месяцев ежедневно решающий сотни подобных проблем, по первому же слову в тексте задачи уже мог сказать ответ (и поэтому Марат так сильно презирал лентяев, имеющих трудности с этой частью экзамена). Но вот сложные задачи…
Они всегда были построены на догадке - но на одной, необходимой в самом начале, единственной, большой, даже великой, мудреной и обязательной. “Догадался - победил”, - говорил тот самый профессор. Но если догадка не приходила, да если не приходила сразу в нескольких задачах, то позорные 85 баллов были неизбежными.
А догадка не приходила практически никогда. Это было глупо и обидно: созданный для другого, эту планку Марат преодолеть не мог. Никакая подготовка, никакие обучающие видео, репетиторы, талантливые учителя и ничто иное в мире не способно было изменить его способ мышления. Он сознавал эту проблему, но вместо своей одаренности, своей уникальности видел только зияющую дыру недостатка, которая в его глазах обесценивала все остальное, делала его уродливым интеллектуальным инвалидом. Он не мог переделать себя, отчаяние и разочарование вихрем чередовались с новыми порывами силы воли, он занимался все яростней, все беспощадней к самому себе - и все напрасно.
…
Жаркое 2 июня 2017 года. Уже остались в унитазе заботливо приготовленные матерью два завтрака. Уже оставлены у классной руководительницы телефон, кошелек и ключи, пройдены рамки металлоискателя, уже позади два лестничных пролета и длинный коридор. Уже свершилась вторичная проверка документов у кабинета, уже найдена парта, уже…
“Уже, уууже, уууужееее” - почему-то засевшее в голове Марата слово повторяется в тысячный раз и начинает расплываться в какую-то масляную лужу. Не в силах прекратить этот кошмарный звук внутри головы, он с силой стискивает себе череп, но звук становится только громче и еще более нечеловеческим. “Да что за чертово “уже”, что за слово, что это вообще значит!” - кричит Марат про себя, и дьявольская тарабарщина обрывается оглушающей тишиной.
В тишине и оцепенении Марат сидит еще пятнадцать минут, пока висящие на стене часы не показывают ровно десять часов и не раздается омерзительный, полный железа звонок. Две учительницы синхронно раздают файлы с ненавистными бумажками, называющиеся “контрольно-измерительными материалами”, от которых веет концлагерем.
Пятнадцать сидящих за партами школьников начинают специальной черной пастой по строгому образцу заполнять полученные бланки.
“Спокойно, спокойно, СПОКОЙНО!!!” - опять внутренне кричит Марат, глядя на свою дрожащую кисть. Он десятки раз писал свое имя, фамилию, отчество, школу, класс, паспортные данные, и ни разу не ошибся.
Он берет в руки ручку, начинает писать и, написав фамилию, понимает, что пропустил букву “а”. Вышло “Нбиуллин”, очень смешно в другой ситуации, но здесь, в этом месте, в это время, смех не просто отрицается: его не существует настолько, что даже выражение “смеха нет” было бы оскорбительной глупостью, потому что нет самого слова “смех”.
Еще раз прочитав “Нбиуллин” и черную надпись внизу листа “исправления на бланке категорически запрещены”, он поднимает дрожащую руку и дрожащим голосом просит одну из учителей подойти.
-Да, что у вас случилось? - произносит она доброжелательно.
-Случайно… вот случайно пропустил букву.
-Хм… вы просто напишите сверху, думаю, ничего страшного в этом нет, - говорит она и ждет, пока он внесет исправление.
Это “думаю” ужасно, она перекладывает всю ответственность на Марата, и если его работу аннулируют, то он даже не сможет защитить себя, мол, учителя в аудитории сказали так сделать. Жестокосердный мерзавец, придумавший чертову надпись, запрещающую исправления, едва ли сам хоть раз в жизни видел школьника, у которого останавливается сердце и ручка падает из рук от случайной помарки.
Но Марат сейчас не думает об этом. Он только пытается аккуратно надписать сверху злополучную “а”, но всей левой частью туловища он чувствует взгляд стоящей рядом учительницы. Нет, она не злая и не желает ему зла, но она смотрит, и этого вполне достаточно, чтобы теперь по всему его телу пошла мелкая дрожь, а голова будто оказалась между двумя бьющими по ней деревянными балками.
Проходит около десяти секунд и, решившись наконец, он выводит какую-то уродливую загогулину, которую можно принять за добрую половину алфавита.
“Ну, думаю, нормально” - произносит учительница и отходит, и только тогда у Марата перестает трястись голова. Он аккуратно дорисовывает свой иероглиф и с шумом выдыхает. С его брови на бланк падает холодная капля пота.
Экзамен начинается. Марат перелистывает страницы с заданиями, но, испугавшись испугаться ими, возвращается к первой странице. Он прочитывает текст первого задания и, прочитав, застывает на мгновение и затем ловит себя на мысли, что он не помнит ни слова из прочитанного.
“Так. Успокойся. Соберись”, - произносит какой-то чужой усталый голос в его голове.
Марат медленно, чуть ли не по слогам читает задание.
“Да. Иван Иваныч купил автомобиль. И продал. А, ну конечно, да, выходит сто сорок.”
Дважды он проверяет и текст задачи, и вычисления: все сходится. Он смотрит на наручные часы, лежащие перед ним. Прошло семь минут.
“Время!”
Через десять минут все двенадцать задач первой тестовой части решены. Не рекорд - но близко к этому. “Шестьдесят баллов в кармане”, - усмехается господин Набиуллин, - “хорошо, что я не тупой”.
С яростью он накидывается на задания второй части, но сразу после несложного уравнения, как всегда, следует первая геометрическая задача. И она явно не относится к типу “легких”.
Все черновики Марата покрываются уродливыми и красивыми набросками, под всеми углами, со всех ракурсов пытается он взглянуть на смеющийся над ним куб и какие-то пересекающие его плоскости, но неопределенность, которую и надо разрешить, рушит каждый из этих чертежей. Он просит еще несколько черновых листков, но уже на втором понимает бесполезность своей деятельности. Он закрывает глаза и кладет голову на сложенные на парте крест-накрест руки и, продираясь через тысячи мешающих видений, пытается представить себе фигуры из задачи, однако та неопределенность вновь мешает ему, плоскости разъезжаются в стороны и свободно ездят по ребрам куба, который сам становится то больше, то меньше, неистово втягивая в себя окружающие его тетраэдры, а потом, словно кит воду, выплескивая их обратно.
Наконец Марат прекращает это бесполезное занятие и снова смотрит на часы: сорок минут потрачены зря. Более того, он устал, а пустой живот начинает покусывать боль.
Однако останавливаться нельзя и он не останавливается, но через одну задачу он спотыкается вновь, пытаясь разобраться в производстве бетона двумя заводами. Нет, сама задача не является сверхординарной, и Марат быстро угадывает верное решение. Но…
“Да, черт бы побрал эти заводы!”
В квадратном уравнении, которое и должно дать ответ, получается дискриминант меньше нуля. Значит, ответа не будет и в целом листе предшествующих рассуждений и расчетов есть ошибка. Значит, надо все проверить.
И он проверяет каждое слово, каждую букву и цифру, каждый знак, не встречает нигде ошибки и с отчаянием начинает заново выполнять громоздкие вычисления в столбик. Какие-то сходятся, а какие-то нет, он считает снова и снова, и запутывается в цифрах все больше и больше. Да, представьте себе, какой-то гений преподавания решил, что и после одиннадцати классов школьники еще не доросли до такого великого изобретения инженерной мысли, как калькулятор. И поэтому Марат через несколько десятков минут доходит до стадии сознания, на которой он не просто не может решать, но едва ли способен отличить пятерку от тройки. Он отпрашивается и на шатающихся ногах выходит в туалет, где хоть как-то возвращает себя к реальности ледяной водой, а затем перед зеркалом дает себе тяжелую пощечину.
Это испытанное средство помогает. Вернувшись за парту, он немедленно находит ошибку: поделив на X в предпоследнем действии, он сократил его только с одной стороны...
…
Но, наверное, читателю уже давно стало скучно - кому интересны страдания какого-то школьника на экзамене? Это ведь так буднично, все проходят через это в том или ином виде. Детальные описания задач утомляют еще больше “и вообще излишни”, а попытка рассказать о проблемах в порядке проведения ЕГЭ - разве она может кого-то тронуть? Противники экзамена (коими являются практически все) с первого года его внедрения имеют устоявшуюся точку зрения: они понятия не имеют, что представляет из себя экзамен, в упор не видят его очевидных преимуществ, и придумывают ему глупые недостатки вместо вполне существующих губительных настоящих - так зачем же им это читать?..
Да и есть ли смысл программно писать о каком-то экзамене, когда я вижу, как этот город говорит мне совсем другие вещи и показывает другие истории? Могу ли я спорить с этим живым существом, могу ли я устоять против длины его домов, против напора и размаха его улиц? Как микробы внутри зверя, ползают люди внутри него, и каждый из них достоин стать героем рассказа, потому что каждый здесь - скучный человек с веселой, выдирающей глотку, ломающей испанским сапогом кости историей.
Мы еще поговорим об этом, а мне остается только передать читателю конец рассказа.
Найдя ту опечатку, Марат уже не смог собраться с силами. Он еще что-то писал на бланке с ответами, но, в сущности, не решил более ничего. Выйдя с экзамена, он, не поговорив ни с кем, пошел домой и на середине пути прыгнул с моста.
Чудеса бывают и в этом городе, но у них дурной привкус. Он выжил.
Я, как одноклассник и бывший друг, навещаю его несколько раз в год. Он может шевелить только одним пальцем левой руки, к которому прикреплен звонок, есть ли в нем еще сознание - неизвестно. Известно только, что чем дольше я не посещаю его, тем чаще и сильнее он звенит своим единственным средством коммуникации.
Наши встречи всегда проходят одинаково: в своей комнате в квартире родителей он сидит в полумраке спиной к окну. Я захожу, беру стул и сажусь напротив него. Раньше я еще что-то рассказывал о своей жизни, о наших общих друзьях, но он ни разу никак не среагировал на мои слова, и поэтому я просто молчу. Молчу, потому что я сдал тот экзамен на сто баллов, а остальное не играет роли...