Эксклюзивное интервью
Имя Юлия Кима, может, знакомо не всем сегодняшним молодым людям, но знаменитые фильмы с его песнями знают все. Стоит только перечислить список киношедевров – «Бумбараш», «Двенадцать стульев», «Про Красную Шапочку», «Обыкновенное чудо», «Человек с бульвара Капуцинов», «Усатый нянь», «Собачье сердце», а также просто бардовские хиты композитора, и вы поймете, что, как все в России, росли и взрослели под его ироничные тексты и добрую музыку.
Легенда бардовской песни впервые посетил Курган с концертом. Свое выступление 82-летний поэт, композитор, драматург и бард сопровождал остроумными комментариями, рассказами о том, как рождались песни, забавными актерскими байками.
Например, вспомнил, как случайно стал автором «русской народной песни», которую написал для великолепного фильма Никиты Михалкова «Пять вечеров» – «Губы окаянные». «Русской народной» ее назвал в одной телепередаче Игорь Скляр, и Юлий Черсанович после этого с озорством отвечал на звонки знакомых: «Русский народ вас слушает!».
Юлий Ким рассказал, как после института три года преподавал историю и литературу на Камчатке. «Эти годы были счастливейшими для меня», – вспоминает бард. Как началось его сотрудничество с композитором Геннадием Гладковым, как писался сценарий к «Бумбарашу», и как его «Песенке о хорошем настроении» аккомпанировал сам Альфред Шнитке!
На следующий день мы встретились с автором самых известных киношлягеров советского кино и веселых бардовских песен, чтобы поговорить и о других сторонах его творческой жизни.
«Опера нищих» про лихие 90-е
– Вчера была публика, которая так сразу задышала навстречу, что оставалось только ей соответствовать, – сделал комплимент курганским зрителям Юлий Ким. – Это испытывают все, кто выходит на сцену. Иногда публика не принимает, иногда приходится преодолевать её сопротивление. Человек начинает немножко нервничать или набирать обороты, пока не добьется полного слияния с залом. Но мне затрудняться не приходится, потому что публика знает, на что идет и с кем встретится.
Были и у меня в давние времена концерты с очень трудной публикой. Я вспоминаю эти выступления с большой досадой. Чаще это была вина устроителей, которым нужно было поставить галочку в отчете, что мероприятие проведено, а кто с кем встречается, всё равно.
– Насколько насыщена сегодня ваша концертная деятельность?
– Я не часто выступаю. Вот возникло окошко во второй половине марта, и я торопливо договорился с великим организатором всех бардовских гастролей по Сибири Володей Аникеевым. Курган оказался первым в туре из шести городов.
– Юлий Черсанович, сейчас вы какому виду творчества отдаете предпочтение?
– Я давно уже занимаюсь драматургией. Как правило, я сочиняю либретто либо песни к каким-то готовым вещам. Сейчас один московский театр предложил мне поработать над комедией Мольера. Я занимаюсь там вокальными номерами и немного драматургией. Не буду называть пьесу, я суеверен – никогда не сообщаю подробностей о текущей работе.
– Вы увлекательно рассказывали вчера истории всех ваших популярных и значимых песен, но не упомянули о вашем занятии драматургией. С чего оно началось?
– К драматургии я пришел довольно рано – еще занимаясь самодеятельностью в школе. Надо было писать сценарии, которые предполагали сюжет и какие-то диалоги, характеры, характерные песни. Всем этим я увлекся, когда работал на Камчатке, а потом и в Москве в школе при МГУ, созданной величайшим математиком России Андреем Николаевичем Колмогоровым. Я там проработал три года и с этими вундеркиндами-математиками мы насочиняли и поставили несколько веселых мюзиклов. А когда меня уже стали приглашать писать песни для спектаклей и фильмов с чужой драматургией, я вник в эту драматургию и почувствовал, что тоже так могу. В 1974 году поступил в профком московских драматургов, не имея своих пьес, но снабдив своими песнями десяток чужих, в том числе, пьес по классикам – Маяковскому, Фонвизину и даже Шекспиру. А потом подумал: «Почему бы мне не попробовать?». И свою первую пьесу сочинил в 1975 году.
– Сейчас вы о чем пишете?
– Последняя моя работа – «Опера нищих» на русский мотив. Я взял сюжет «Трехгрошовой оперы» и перенес его в 90-е годы современной России. Насочинял туда песен на свою музыку, скоро начну предлагать театрам. У Бертольда Брехта действие происходит в Англии 20-х годов, а у меня в России 90-х, и там, и там действуют гангстеры. У Брехта главного героя зовут Мэкки Нож, у меня Лёха Ствол (смеется).
– Вы в свое время работали над знаменитым мюзиклом «Нотр-Дам де Пари», его русской версией…
– Это самое неприятное для меня воспоминание. И вот почему: хотя я работал с удовольствием, но потом это удовольствие мне испортили французы. Сначала мне предложили переводить, как Бог мне на душу положит. Бог положил хорошо, и я занимался этим с большой радостью. Но потом французы потребовали обратного перевода на французский и увидели, что я далеко ушел от оригинала, хотя идею и характеры передавал один к одному. Но текст сильно отличался в образах, в сравнениях. Это был мой авторский вольный перевод, а не подстрочник, как они хотели. И вот пришлось мне поперёк себя возвращаться к адекватному переводу. Тоже была интересная работа, но чисто техническая. Надо было передать французский текст так, чтобы русские актеры могли его петь легко и без акцента. Это мне удалось, но какие-то ценности исчезли. Хотя спектакль прекрасный, но моя работа в нем была не очень творческого характера. Все дальнейшие работы над мюзиклами были гораздо более духоподъёмны.
«Душа болит за страну»
– Юлий Черсанович, вы же еще и известный правозащитник с советских времен. Сегодня вы занимаетесь этой деятельностью? О чем болит душа?
– Душа болит обо всем. Всё, что происходит в нашей стране, меня очень волнует и беспокоит, потому что куда идут дела, мне не очень понятно и не очень приятно. Правозащитой сейчас занимаются и молодые, и мои ровесники – ветераны того правозащитного движения советского времени.
Лично я сейчас той активности, которая была в 60-е годы, не проявляю. Да и тогда я не был в первых рядах. Но, тем не менее, участвовал, даже из школы меня навсегда вытурили в 1968 году. Но до суда дело не дошло, хотя и были попытки довести до него. Конечно, я был в гуще диссидентского движения, с массой настоящих борцов был лично знаком, помогал им. Но когда мне отрезали все пути зарабатывания денег – запретили преподавать и выступать, и оставили только театр и кино, особенно активным я быть не мог, там заниматься правозащитной деятельностью в советских условиях, открыто выступать в защиту прав и слова было невозможно, ведь если что-то подпишешь, то ставишь под удар не только себя, но и весь коллектив.
То, что Юлий Черсанович всегда будет на защите прав человека в своей стране, было определено трагической судьбой его родителей.
– Вкратце так: я родился в 1936 году, отца взяли как «врага народа» в ноябре 1937 года и расстреляли в феврале 1938 года. Но об этом я узнал, естественно, много позже, – вспоминает Юлий Ким. – Потом арестовали маму как жену «врага народа», ей дали пять лет. Но поскольку она освободилась в 1943 году, в разгар войны, то по тогдашним правилам она не имела права возвращаться в родные места до окончания войны. Я ее впервые увидел в 1945 году глазами девятилетнего мальчика. Для меня это была совершенно незнакомая женщина, хотя мы в последние годы ее срока переписывались с ней, и очень оживленно. Но всё-таки мне пришлось знакомиться с родной матерью только в девятилетнем возрасте.
Нас с сестрой взяли под свое крыло дед с бабкой, мамины родители. Мы какое-то время были в детском доме, но они нас нашли, забрали к себе. До войны мы жили у них, а в войну у родных теток в Люберцах под Москвой. Про папу нам говорили, что он рано скончался, а про маму, что она «в дальней командировке». Очень долго правду от нас скрывали, даже когда мама уже вернулась, она ни слова не вспоминала о лагере. Даже когда всё открылось, она никогда не говорила об этом – так туго ей там пришлось. В смысле нравственном – она была человеком хорошего интеллигентского воспитания, дочь земского врача. Она очень верила в возможность построения социализма в одной стране, преподавала литературу. Мама с большим энтузиазмом преподавала моральный кодекс строителя коммунизма. Но на занятиях рассказывала только про любовь – к угнетенным народам, к угнетенным классам, а ненависть к эксплуататорам она не преподавала.
– Юлий Черсанович, где вы сейчас всё-таки живете – в Москве или Израиле?
– Судьба моя сложилась так, что в 1998 году по семейным обстоятельствам я переехал на некоторое время в Израиль и должен был там взять гражданство. Я теперь имею два гражданства, у нас с женой небольшая квартира в Иерусалиме, и мы там проводим 4-5 месяцев в году. Это очень удобно для сочинения, никто не мешает звонками, ни на что не отвлекаешься, ходишь по очень красивым горбатым улицам Иерусалима и сочиняешь всё, что тебе приходит в голову. Тем более что песни, как правило, всегда пишутся на ходу.