— "Весну на Заречной", как погляжу, никогда не пропускаешь.…
— Света называет такие фильмы утопическими, бабушка, даже глупыми, для недалеких…
— А послушай, что расскажу…
Тогда, после войны, еще ничего не было, ни у кого. Многие мужчины в гимнастерках да шинельках своих так и ходили, ходили из года в год. Женщины одежду перешивали как могли, мудрили со всем и на всем ускудничали. Нередко перелицовывали дважды-трижды, комбинировали, если мануфактура позволяла, из кусочков такую красоту детям шили. Голь на выдумки горазда, это да. Жили дружно со всеми соседями: простые люди и начальство за одними столами сидели, не гнушались. Драки и воровство тоже случались. Даже бандитство. Не о том речь.
Жизнь она идет себе и не ждет никого. Играли ту свадьбу весной одна тысяча девятьсот пятьдесят пятого года. Дворовую — теперь таких нет ! А еще ее можно было бы назвать и школьно-заводской. Рабочий Петр да учительша Наталья. На двоих — сорок, молодые и зеленые, как новая весна… Счастливые, слов таких нет!
Ясное дело, что собирали их всем миром. Готовили столы: подходящие сначала выносили из квартир во двор, крутили так и этак, прилаживали друг к дружке прямо под зацветшим накануне яблоневым цветом, кой-где груши-дички были, вишенки — молодые прутики...
Ладными те столики вышли, почитай через весь двор в форме заглавной буквы"П". Потом настал черед табуретов и табуреток всех времен и народов, кто-то и стульями венскими богат был. Один тяжеленный дубовый стул с кожаными спинкой и сиденьем, обитыми гвоздиками помню...
Посчитали — человек сто с приезжими из района набралось. Может и более, много народу подходило и приезжало, теперь уж и не упомню всех.
Так вот, на первый этаж, загодя до этого, спустили патефон. Отворили окно настежь: створки открывались на русь, то есть на свет, во двор, чтобы светло было и музыка во всю ивановскую.
А теперь, детка моя последняя, представь как твоя любимая мамочка тогда на третьем этаже окна раз в месяц мыла, а то и чаще приходилось, до самой зимы эти самые оконные стекла сверкали как зеркало. И эти охровые дома строили немецкие военнопленные. Н-да...Но почему петли-то внутрь не сделать было?..
Ох, отвлеклась я, возвращаюсь к свадьбе Пети и Наташи. Стопки пластинок взгромоздили прямо тут же, рядом с патефоном, на широкий и добротный свежевыкрашенный подоконник.
Оставили для порядка и догляда мальца Шурку, ершистого и белого как лунь. Опять же, баяниста и фронтовика деда Гришу пригласили, всё как и полагается на свадьбе. А как же без него, без него ни одна свадьба не обходилась в районе. И еще стариков почитали. Во дворе, в довоенном доме доживала свой век пара, за девяносто обоим… Вот Господь сподобил, — удостоил, значит! Всё их глаза видели и слышали: царя-батюшку с семейством многочадным, ходили слушать картавого Ленина с кудрявым Троцким, голод и холод пережили, всех своих деток они потеряли еще в Гражданскую, а теперь правнуки уже выросли, в математическом университете учатся, а они всё двух внуков ждут с прошедшей войны, как я братьев. Ведь без вести — могут быть еще живы...
Про свадьбу-то тебе начала, а разум распыляется, съезжает то на одно, то на другое... На чём это я остановилась?.. Так вот значит оно как застолье-то зачиналось!
Стол-столы, стулья — ещё куда ни шло; а посуда — лучше и не видеть такой никогда. Одна нищета, ну ее.
Скатёрки накрахмаленные, с кружевами и без — белее белого — вот и вся роскошь!
Меню. Горячая картошечка, как полагается, подкладывалась много раз, домашний холодец из голов, копыт, ушей и хвостов, одна драгалка, а мяса — волокнушки с прожилками, квас холодный свойский, селедка была, да солёные огурцы с мочёной антоновкой на десерт, они же и закуска. Помню, антоновка до чего же хороша была: тугая, сочная, хрустящая! Поди и все.
Только после войны, я за любым столом хлеб ела, и всё тут. Петины родные по такому случаю, из-за свадьбы энтой и расстарались: калачи, кренделя и мои любимые — хранцузские булочки привезли сдобные...
— Бабуль, — только французские!
— Это у Вас молодых…французские, а у меня — завсегда — хранцузские, — а ты у меня : цыц или зынь!
— Да молчу я, уже молчу, — ладошками рот себе прикрываю, улыбаясь.
— Вот, то-то же мне, унучка называется! На чем это я остановилась?!
Анадысь свадьба все больше на показ, кого пригласить, что подарить, сколько… Такого не велось за нами. Тодысь делились лучшим, вот что у тебя лучшее в доме, то дарили молодым тихо и просто. Нинок, твоя мамка, успела связать из белых ниток скатерть и шторы, потом отбелила их, как я её научила, накрахмалила, прогладила. Нарядили комнатенку нашим молодым. Радовались мы за Петю с Наташей как за своих! А как же иначе? Умели радоваться за других...
— Бабуль, меня одно удивляет: неужели за десять лет — хлеба с булками не наелись?
— Я тебе внученька так скажу, вот попомни мои слова, бабушка сделала длинную паузу. — Вкуснее и сытнее хлебушка нет ничего, да и не будет для русского человека!
— Бабуль, ну ты уже того совсем, ты поняла, что сейчас мне сказала?
— Так-то оно повелось в жизни. И всё тут. Хлеб!
Любо-дорого было смотреть на наших молодых, такая пригожая пара вышла. Гости хорошо пели, танцевали. Ой, как чечётку отбивали: набойки специальные на туфли сапожник на заказ сделал — чуднО выходило с непривычки! А как твоя мама выводила любую песню — голос, голос-то какой Боженька дал от высоких к низким! Переливчатый, грудной на все лады, а где надо — тонкий да звонкий ручеёк...
Сколько раз ее приглашали в хор имени ..., ох, забыла, ты матери, смотри, не проболтайся об том, она не велит, отвлеклась я совсем.
Свадьба была хлебосольной, давно я так не смеялась от души. На страдания и частушки сподобилась. А "Сударыней- барыней" закончила. Даже хороводы водили мы на радостях с женихом и невестой, на кадриль меня приглашали, да духу не хватило, у молодых девчат парней отбить?! Упомяну и о том, что задиристые парни были, но дело до драки не дошло, даже матюки "ухо не резали", как сейчас...
Тихо-мирно засиделись мы до утра, людям нравилось за жизнь мирную поговорить, а к рассвету рабочий люд: гости, соседи, родные, — обмывались холодной водой прям из колонки. Кто-то и на речку сбегал через дорогу, люди привыкшие были, крепкие... По первому гудку заводскому ушли. За ними потянулись учителя, школьники, студенты, врачи, инженеры, два летчика-испытателя, начальник цеха, даже один высокий профсоюзный работник среди нас жил. Мирную счастливую жизнь отстраивали, спать некогда было.
Двор опустел, остались дома старушки, вроде меня, и домохозяйки: молодые мамки в декретном отпуске! Ох, и коротким он был, два месяца и ребёночка в ясли, на дополнительные перерывы бегали мамки с завода кормить своих детей, в годик в детсад, если оставить было не на кого, другого выбора не было. Срамота, одна срамота... Поплачут-поплачут первое время, а потом пообвыкнут и дети, и мамки, а куда деваться-то? При случае, за деньги прислугу можно было найти: у нас во дворе какая-никакая в двух семьях проживала.
Ну что же? Свадьба отшумела-отплясала, пора и честь знать. Делать нечего, стали складывать и убирать столы-стулья, мыть посуду, ложки, вилки, стирать да кипятить скатерти в выварках. Белье сушили во дворе, на веревках. К вечеру скатерти благоухали: все накрахмаленные и выглаженные — хоть прочхни!
— А что же дядя Петя с тетей Наташей тоже сразу на работу пошли?!
— Конечно, пошли, нежится некогда было! Он на завод. Она в школу.
Ещё несколько лет без золотых колец на пальцах ходила наша пара. Обычное дело для тех-то лет. А жили Петя с Наташей ладно.
В то утро Наташа зашла к нам только туфельки белые твоей маме вернуть и платочек белый, тонкий, кружевной. Вместо фаты...
Так-то.
Платье у Натальи Ильиничны было одно в будни и праздники, пошитое из некогда дорогого бостона, ставшего в рубчик, при этом становятся хорошо видны диагонали.Саржевое переплетение. Гребенная мериносовая пряжа высоких номеров — понимать надо! Бостон тогда носили не по одному десятку лет— износу ему не было. Платье Наташи из-за времени стало неопределённого цвета, невозможно было точно сказать каким оно было с новья: чёрным, синим или коричневым. Под стать платью и туфли — серо-буро-козявчатые. Уж какие краски тогда мешали, одному Богу и известно. Каждый день Наташа меняла только шейные газовые платочки, выкручивались как могли, вот и придумывали кто во что горазд. По праздникам к платью прикалывала Ната старинную брошь или нити-бусики под жемчуг, что Петя подарил. И это еще хорошо! У других и того не было.
— Бабушка, а как же ты сейчас ее узнала — год-то уже восемьдесят первый идёт?
— Эх, введешь во грех, говорят же тебе:" Гора с горой сходится, а человек с человеком — всегда"! — Уж больно она на артистку Нину Иванову похожа «С Заречной», не меняется наша Наташа, такая же тростиночка высокая и голову гордо держит, вот поседела только вся. Года летят как вода...
«Вода течёт» пронеслось у меня в голове, а вслух произнесла:
— Бабушка, а я сама не додумалась, кого она мне так напоминает...