В раннем детстве у меня был воображаемый друг и не один, но ведь они у всех были, не правда ли? Мы часто сидели по вечерам, и я рассказывал ему все, что произошло со мной за долгий и утомительный день. И там, на старом и сыром чердаке, где воздух пропах пылью и затхлостью, в углу, я сидел на старом изорванном кресле и говорил, а мой воображаемый заяц Фредерик слушал.
И, хотя каждый взрослый был когда-то ребенком, все же они теряют ту тонкую нить, соединяющую реальность и фантазии, которую имеет каждый ребенок. Для взрослого уже непостижимо, как можно верить в монстров под кроватью или в воображаемых друзей, не говоря о том, чтобы считать это неотъемлемой частью нашей реальности.
А я верил и до сих пор верю в то, что Фредерик абсолютно реален, пускай и вижу его только я. Более того, я всегда считал Фредерика более реальным, чем все, что окружало меня всю мою жизнь. Слушая то, что он говорит и что он делает, я не понимал, как подобное существо может быть частью меня. Да, скорее, я был частью его, нежели он меня. Его мысли не были моими мыслями, как бы я этого ни хотел.
Также, его существование в реальности я доказывал тем, что из всех множеств фантазий и плодов моих фантазий только он выжил и рос вместе со мной. Фредерик, как и я, с каждым годом становился выше ростом, мудрее и голос у него, как и у меня, сломался где-то в пятнадцать. А с двадцати он приходил ко мне в смешном цилиндре и фраке. Смешными они правда бы смотрелись на мне, а ему такой наряд подходил идеально.
Весь серьезный с легким налетом несерьезности он мог и развеселить меня и заставить грустить и поддерживал, и насмехался. В нем одном было так много всего, что я и не заметил, как отдалился от мира. В тридцать лет в моем телефоне было три номера: Мама, Папа, Лечащий врач.
Где-то до шестнадцати на мои заявления о том, что у меня есть воображаемый друг люди проявляли испуганное удивление. После, в их глазах я видел только сдавленный страх. Такой взгляд, который бросают люди, здоровые ментально на тех, кто по их мнению психически болен. Делают они это нечаянно, просто по какой-то привычке, оставленной нашему роду дальними предками. Но взгляд этот так ранил меня, неоправданно причисляя меня к касте инвалидов по разуму, что я решил, что не буду больше распространяться о своих фантазиях.
Но стало только хуже. Привычку разговаривать с Фредериком я не смог побороть. И снова ловил эти взгляды, и снова страдал.
Ситуацию отчасти спасла беспроводная гарнитура, такая штука, что держится на ухе и создает ощущение, что я разговариваю с кем-то по телефону, а не болтаю с Фредериком.
Но люди, все равно, считали меня странным и, когда на работе кто-то загадочным образом был убит, все почему-то подумали на меня. Весь этот киношный бред с голосами в голове сделал из людей паникеров и меня, к сожалению, отправили на психиатрический досмотр, или как оно там называется.
Ну и не мог же я врать. Естественно, я рассказал врачу все, что было на самом деле. Мои слова подтверждала и карточка, что вел мой личный психиатр. Это, конечно, не помогло и врач посчитал что я очень опасный псих с мощными галлюцинациями и отправил меня на принудительное лечение, несмотря на все протесты и жалобы.
И те таблетки, и те уколы не имели надо мной власти, ведь Фредерик не был галлюцинацией, как я говорил всегда. Но врач считал, что просто доза мала и добавлял, все еще и еще, да так, что голова пухла, и мысли напоминали пузыри жвачки, что разрываются у тебя прямо перед носом и пачкают все лицо в липкой мокрой массе.
И тогда Фредерик решил, что раз уж я не мог его отпустить, то он отпустит себя сам. И он ушел, оставив меня одного.
И, когда я рассказал врачу, что Фредерик ушел и я свободен, врач был не согласен, посчитав мое заявление просто хитростью больного.
Отпустили меня только через двадцать лет, когда тот врач умер от рака легких (не стоило, наверно, курить после приема каждого пациента). И новый врач привез новую методику и, чтобы доказать ее эффективность, вскоре отпустил всех на кого упал его толстый палец. И вместе со мной ушел и парень, который разрезал свой пенис на кусочки, делая своеобразный цветок, и та женщина, что кричала каждый раз, когда она касалась пола.
И вот, когда спустя двадцать лет, я стоял у порога психбольницы, никто не пришел меня встречать. Все, кого я знал, были мертвы, а Фредерик не желал возвращаться. И ночами я даже не видел снов. Вот куда привела меня дорога воображения…