Можно сказать, что я и моя подруга Саша познакомились с пелёнок. Но это не совсем правда, потому что, хотя и появились мы на свет в одном роддоме и приблизительно в одно и то же время с разницей в два дня, но наши мамы лежали всё же в разных палатах, поэтому настоящее знакомство состоялось в ясельной группе детского сада. Воспитательница, худенькая блондинка Любовь Михайловна, одна из первых заметившая наше взаимное притяжение, старалась на занятиях усаживать нас подальше друг от друга, пресекая тем самым никому не нужную болтовню. Так что лепили мы пластилиновых зайцев и наклеивали аппликации из цветной бумаги в полной изоляции, время от времени перекидываясь многозначительными взглядами. Зато во время обеда непременно садились за один столик, а нянечка с усмешкой кивала воспитательнице:
– Ну, прямо не разлей вода, опять вместе сели.
Еда была довольно вкусная, за исключением кипячёного молока, которое из-за мерзостных пенок было отбраковано нами раз и навсегда. Шустрый и сметливый, несмотря на телесную полноту, мальчик Юра быстро сориентировался в ситуации и обратил её в свою пользу. Молоко обычно давали на полдник. И когда мы, быстро сметя с тарелок какую-нибудь запеканку, двигали к нему свои чашки с молоком, он, вытащив оттуда пенки, неторопливо выпивал сразу три порции молока – свою, мою и Сашину. Долгое время Юркина упитанная фигура маячила за нашим столиком, пока однажды я не разочаровалась в нём самым оскорбительным для себя образом.
Дело было зимой. Детский сад – новое двухэтажное здание красного кирпича с несколькими входами. И если в летнее время каждое крылечко украшалось цветочными горшками с красиво свисающими побегами традесканций и хлорофитума, который в народе называют выскочкой, то зимой «берёзки» – металлические крепления для цветочных горшков – пустовали. Однажды вечером, глядя в окно в ожидании родителей, Юра с таинственным выражением лица подозвал меня к окну:
– Лен, иди сюда, я тебе что-то покажу!
Не подозревая о том, что какой-либо подвох может исходить от этого крепыша, опрометчиво вскормленного молоком из моих и Сашиных щедрых рук, я подошла ближе, спросила:
– Ну, чего тебе?
– Смотри, какой иней на этих железках, – прошептал Юрка. – Как настоящее мороженое, видишь? Ты мороженое любишь?
– Зимой не продаётся мороженое, – сказала я, но всё-таки стала разглядывать чудесный серебристый иней, обволакивающий металлические прутья «берёзки».
Юрка шмыгнул носом и рассеянно посмотрел по сторонам. Почти всех детей уже разобрали родители. Воспитательница, усадив пятерых оставшихся на стульчики в позу «ручки на коленочки», писала что-то в своей тетрадке. Время от времени она поглядывала на часы и, перестав писать, грызла колпачок шариковой ручки. Юрке сидеть в этом ненавистном положении было невмоготу, хотелось играть, бегать по группе, кататься на чудесной белой в яблоках лошади с колёсиками. Но перед приходом родителей игрушки уже были убраны и трогать их не разрешалось.
Юрка с видом заговорщика вновь обратился ко мне:
– А вот мой друг говорит, что этот иней на вкус как мороженое.
Я покосилась на крепыша недоверчиво, но в сторону окна даже не обернулась. Тогда он продолжил:
– Даже вкуснее, чем мороженое! Мой друг пробовал!
В это время воспитательница поднялась из-за стола и громко объявила:
– Дети, встаём, подравниваем стульчики и идём одеваться. Родителей на улице подождём.
Все радостно вскочили с мест, с шумом задвигали деревянные стульчики, стараясь поставить их так, чтобы передние ножки оказались рядом с кромкой ковра.
Когда вышли на крыльцо, я моментально оказалась рядом с «берёзкой» и стала рассматривать металлические прутики, сплошь покрытые серебряным инеем. Он был очень красив. Если дотронуться варежкой – вниз с шуршанием посыплются мелкие и лёгкие, как осколки прозрачной ёлочной игрушки, частички инея.
Очарованно глядя на эту красоту и не заметив, что все дети вместе с воспитательницей уже скрылись за углом здания, я слегка прикоснулась языком к инею. Вкуса его не успела разобрать, почувствовала только холод. Поэтому тут же лизнула второй раз – основательно. И сразу поняла, что язык прилип к металлической трубе. Легонько отодвинула голову назад – больно. Язык стал как неживой. Я чуть не расплакалась, представив, что так и останусь стоять здесь навсегда с высунутым языком.
Из-за угла на меня смотрел Юрка и ехидно хихикал. Его развеселил мой беспомощный вид. Этот смех меня разозлил и обидел. Я махала руками, показывая за угол, куда ушла воспитательница, мычала какие-то звуки, а Юрка стоял и смеялся. Я подумала, что если бы здесь была моя подруга Саша, она бы сразу пришла мне на помощь.
Когда Юрка всё же позвал воспитательницу и та, заохав, принесла из группы кружку с холодной водой, я уже плакала горькими слезами, потому что мне казалось, что язык не отлипнет никогда. Но холодная вода совершила чудо: процедура освобождения прошла успешно. А вскоре пришла мама и забрала меня домой.
Уходя, я презрительно покосилась на Юрку, который чувствовал свою вину и стоял молча, опустив глаза.
По пути домой я рассказала маме про приключение своего языка.
– Тебе голова на что дана? – строго спросила мама.
– Чтобы думать.
– Так почему же ты не подумала?
– Я подумала, но уже потом.
– А надо – вовремя! – отчеканила мама.
Пока мы шли домой, я узнала о том, что, оказывается, есть такие люди, которые могут радоваться, когда другому человеку больно.
– Таких людей нужно отличать и стараться не иметь с ними никаких дел, поняла? – спросила мама.
Я-то поняла, но было не совсем ясно, как их отличать.
Утром я рассказала Саше о том, что случилось. На состоявшемся тут же, на маленьких деревянных стульчиках, чрезвычайном совете, мы решили отлучить Юрку от дополнительного питания навсегда. И когда все стали рассаживаться обедать и ни о чём не догадывающийся Юрка тоже, пыжась, подтащил свой стульчик к нашему столику, в дело вступила Саша. Через минуту на Юркином месте уже сидел маленький Женька, очень миролюбивый и воспитанный мальчик, который не сильно возвышался над поверхностью стола и терпеть не мог кипячёное молоко, зато никогда не обижал девочек.