Та картина до сих пор часто всплывает перед моими глазами – я каждый раз словно ныряю в ту оглушающую тишину. В палате удивительно тихо и только аппараты и капельницы мерно отсчитывают секунды раздражающим писком. Семь маленьких беззащитных комочков, таких крохотных на несоизмеримо больших больничных койках, лежащие на белоснежных простынях. Семь ангелочков с огромными шрамами по середине груди – еще совсем недавно их словно пытались разделить надвое, жестоко разрезали острыми скальпелями по нежной тонкой коже, прямо там, меж ребер. Большинству из этих малышей не исполнилось еще и года. «Сердце сжалось» - не вполне подходящее описание того, что при входе в палату почувствовали мы.
…В тот среднестатистический будний день мы поехали снимать среднестатистическое интервью-поздравление с «днем здорового сердца» от какого-нибудь среднестатистического кардиолога. Но что-то пошло не так, и вместо среднестатистического кабинета главврача, который бы нудным голосом потея перед камерой рассказывал о количестве операций за год и о том, какие «они там все молодцы», нас проводили в хирургическую службу кардиологического центра. В детском отделении анестезиологии-реанимации нас встретил врач-хирург – в больших очках, скрывающих добрые, и кажется, что всегда усталые глаза. Ему, видимо, выпало «счастье» давать интервью надоедливым журналистам, отвертеться от которых в этот раз не удалось начальству, и, соответственно, ему.
И вместо предисловий о новой аппаратуре и целевом использовании выделенных на отделение средств, мы зашли в просторную палату. Впервые в помещении с таким количеством маленьких детей в ней, мы слышали такую тишину. Просто сегодня, в этот день, все эти семь малышей были с нами и в то же время – нет. Все они лежали без сознания. Далеко. Врач начал говорить о том, что операции детям с врожденным пороком сердца нужно делать как можно скорее – лучше всего до года, но чаще всего операции делают детям до трех лет. Дальше – будет уже поздно, а прооперированные груднички – все же имеют шанс на долгую, счастливую, здоровую жизнь.
Многие малыши в палате были прооперированны совсем недавно – и лежали в реанимации после многочасовых вторжений в их маленькие сердечки, под капельницами, аппаратами вентиляции легких, огромными мониторами, пищащими и мигающими штуками. А некоторые пациенты задержались здесь больше, чем на месяц и не переставали бороться за жизнь, находясь на грани, не приходя в сознание. Их огромные алеющие шрамы вдоль груди бросались в глаза, от них поскорее хотелось отвести взгляд, а из палаты – сбежать обратно в мир, полный солнца и лишенный всех этих проблем.
«Родителей мы сюда не пускаем. Думаю, матерям своих детей в таком состоянии лучше не видеть», - сухо подытожил хирург, который параллельно с рассказом, по очереди обходил ангелочков с закрытыми глазами. Тогда у меня на глаза навернулись слезы. Я словно почувствовала себя матерью одного из этих малышей – который еще вчера лежал на операционном столе с разорванной на пополам грудью, которому в его восемь месяцев из счастливого ребенка пришлось превратиться в настоящего маленького бойца… Ни одной матери лучше не видеть то, что увидели в тот день мы.
Побледневший оператор снимал аппараты в палате, а маленьких пациентов – издалека. В тот момент мы оба знали, что эти кадры не войдут в наше «поздравление с днем сердца», а будут погребены где-то в архивах телевидения, просто потому что такие сьемки на экран обычно потом не выходят. Просто потому, что в мире полном солнца и лишенного всех этих проблем нет места семи маленьким ангелочкам с огромными шрамами на груди, которые сегодня еще – есть, а завтра могут уже – нет.
Когда мы после беседовали с хирургом на камеру, он рассказывал о том, что сегодня большинство операций детей с врожденным пороком сердца проходят успешно и то, что еще двадцать лет назад положительный исход операции был с вероятностью 50/50 – сегодня для опытных хирургов – обычное дело. Что сегодня они стараются делать все возможное, чтобы тяжелые операции переносились малышами как можно легче, что аппаратура в палатах реанимации стоит самая новейшая и шансы на победу всегда высоки. Что за большую дальнейшую счастливую жизнь каждого маленького пациента они борются так, словно это – их дети, и работают в отделении только профессионалы.
…Мы вышли из здания кардиоцентра в беспроблемный солнечный мир, но груз увиденного еще долго был с нами. Давил на виски, сжимал костяными пальцами горло. Всю обратную дорогу мы пялились в окно, и в голове моей четкой была только одна мысль, одно осознание: «Я живу зря». Я живу бестолково. Я – завод по перерабатыванию еды, я топчу эту землю с одной лишь целью – радовать себя и делать так, чтобы меня радовали окружающие. Я ничего не произвожу, никому не помогаю своим существованием, от меня не зависит чья-то маленькая жизнь, от моего присутствия в мире или отсутствия не изменится ровным счетом ни-че-го. И в противовес бесполезным нам – людишкам, что ежедневно копошатся в своих делишечках, как навозные жуки в навозной куче – есть те, кто каждый день спасает жизни маленьким ангелочкам.
Те, у которых в списке спасенных жизней – сотни прооперированных крохотных сердечек.
Те, глаза которых всегда грустны от того, что хирурги в белых халатах – все же не Боги, и что иногда сердечки ангелов останавливаются прямо под руками врачей. И что изменить такое решение небес уже не сможет никто, а в глаза матерям, потерявшим своих малышей, приходится смотреть именно этим грустным усталым глазам, спрятанным за толстыми стеклами очков.
Те, которые не перестают улыбаться и верить в лучшее потому, что спустя много лет поздравлять и благодарить их приходят их маленькие пациенты – на своих ногах, неся в своих руках огромные букеты, скрывая под одеждой свои заживающие шрамы на груди.
И благодаря таким людям в белых халатах, работа которых – спасение жизней – собственно мы с Вами и живем, и имеем возможность радоваться миру и решать свои дела и делишечки. Просто быть.
Я часто думаю об этом. И часто думаю о том, что каждому из нас хочется быть важным и великим – чаще всего для того, чтобы упиваться своей важностью и величием, гордиться собой и в душЕ ставить себя в пример другим. Сравнивать. В этом сравнении всегда побеждать. А еще есть те, чье величие скрыто за стенами медицинских (и не только) учреждений, которые живут и не сравнивают себя ни с кем. Никогда не считают себя лучше, выше, краше, умнее. Которые просто хорошо делают свою работу и не ведут списки тех, кому они год за годом дарят жизнь, дарят возможность дышать, смеяться, гулять, танцевать, учиться, рожать детей, быть великими.
Я часто думаю об этом. Думаю о том, что так хочется делать великие дела и не быть бесполезным куском мяса, прожигающим свою жизнь в ютубах, инстаграммах, клубах и ресторанах. Думаю… Но по факту ничего не меняю.
А еще иногда думаю о том, что для того, чтобы творить важное, нужно просто не быть человеком-говном и ничего не усложнять. А эта наука, как показывает практика, самая непростая.