Часто слышатся голоса, будто молодёжи нынче тяжело вступать в самостоятельную жизнь. Спорить не приходится, но и раньше не было легко. В данном случае я имею в виду послевоенные годы. Суровое было время, особенно для тех, кто жил на селе.
Это было весной 1949-го. В правлении колхоза «Кызыл ялан» — «Красное поле» председатель Карим-агай Гафаров со своими помощниками заканчивал составление списка лиц, предполагаемых к отправке на работу по сплаву дров на реке Усолка. Почему я здесь? Надо было согласовать небольшой вопрос по хозяйству.
Ситуация знакомая. В течение года колхозы направляли людей на разные тяжёлые работы куда-то далеко. По разнарядке района. В обязательном порядке. Почти в рабское положение, если иметь в виду, что оплата труда мизерная, сбежать невозможно. За тобой тут же явится милиция и заставит вернуться туда, где велено гнуть спину задарма.
Карим-агай сообщил, что четырнадцать человек есть, нужен ещё один.
Судили, рядили, остановились на фамилии одной молодой женщины, у которой нет мужа, но есть младенец. Эту кандидатуру тут же утвердили, но мне стало страшно: как же ребёнок? Во мне проснулся бунтарь. «Вычеркните её», - чуть не закричал. «Кто ты такой?» - все посмотрели на меня, и кто-то язвительно произнёс: «Не тебя ли внести в список». Я об этом не думал, но тут же выпалил: «Да, меня!»
Кто-то хихикнул, кто-то высказал солёное слово, но Карим-агай спокойно среагировал:
- Возраста ты не достиг.
— Как? Мне зимой исполнилось шестнадцать».
Спорили недолго, мои пятнадцать лет быстро замяли. Так я помог правленцам.
В день отправки председатель конверт со списком вручил мне, сказав, что доверяет. В группе девушки, мой друг Фанир семнадцати лет и Шарифулла-агай, вернувшийся с войны.
Уловив моё смущение, Карим-агай сказал утвердительно:
— Ты будешь за старшего и там бригадиром.
До Красноусольска мы потопали по шпалам узкоколейки. Явились в контору леспромхоза, напротив стеклозавода. Конверт я передал начальнику по фамилии Розанов. Запомнил имя: Алексей Константинович.
Владеющих русским языком среди нас не было. Сносно понимал разве что я. И переводил, когда речь шла об Усть-Байдаке и характере трудовой повинности.
Мне выдали разрешение на получение хлебного пайка на ужин и завтрак, показали, где кипяток.
Чёрный хлеб того времени — большая буханка со смолисто ярким переливом корочки и упоительным ароматом — век не забыть.
Переночевали в красном уголке.
Двадцать километров до места мы прошли легко. Начальник участка нас принял, подозрительно посмотрел на меня, как «старшего», и кому-то поручил поселить нас в бараке.
Длинный барак вдоль берега реки смутил нас с первого взгляда. Нары вдоль стен сплошные. По центру печь. Грязно, холодно. В другом бараке — подобие столовой.
Половодья ещё не было, поэтому на работу ходили, чтоб переложить штабеля дров ближе к кромке берега.
Поленья метровой длины. Есть толстые и очень толстые. Дрова для ванной печи стеклозавода. Для нас не ново, что ненасытный завод сжигает сотни кубометров дров ежесуточно. За годы войны вырублены леса в радиусе 10-20 километров вокруг завода. Сплав по реке Усолке, протекающей меж высоких гор, считался самым экономичным.
В посёлке лесорубов много пришлых, согнанных со всего района. Люди не испытывают ни горести, ни радости. Знают одно: раз направили, значит, так надо.
Меня восхитили горы: тянутся с востока на запад, головокружительно высокие, меж ними в теснине причудливо течёт река Усолка и расположился посёлок. По берегу реки дорога, единственная, без ответвлений.
Но жизнь в бараке как в кошмарном сне, особенно по ночам. Не успеют погасить керосиновую лампу, так начинается беготня по нарам. Можно сказать, по головам. Особо развратные мужики протискиваются меж рядов. Крики и визг девушек оглашают межгорье.
Предвидя всё это, мы создали подобие круговой обороны: с одного края лёг Шарифулла-агай, с другого — Фанир, а мне разрешили ложиться посередине. И это спасало девушек от нашествия внешних сил. Нахальные мужики не могли подступиться к нашей группе. За это девушки нас троих благодарили спустя много лет.
Ещё в процессе подготовительных работ некоторые из мужиков умудрялись «зарабатывать» флакон тройного одеколона. Для этого нужно побывать в воде «нечаянно», но факт должен быть засвидетельствован десятником. Одеколон вместо спирта — вот она, радость.
К приходу большой воды мужчины, вооружившись баграми, встали по кромке берега, а все остальные стали сбрасывать дрова. Работа кипела, но часто образовывались заторы меж деревьев, растущих в русле реки.
Колоссальный ряд штабелей был опрокинут за считанные дни, и люди ушли за потоком.
На долю «недоросших» выпала менее ответственная работа — сжигание сучьев. Работа тоже тяжелая, но оплата — рубль пятьдесят за день. В столовой можно купить по куску хлеба и по порции жидкой каши утром и вечером. Ощущение голода без конца.
Перспектива рабская — оставаться до конца мая. Апрель на исходе. Я стал задумываться о побеге, подговаривал себе подобных. Они — ни в какую. «Нас хочешь позорить!» — был ответ.
Дело в том, что беглецы пытаются уйти по единственной дороге вдоль реки. Их возвращают и выставляют перед строем.
— Надо идти другим путём, — сообщил я, но не раскрыл своего секретного замысла.
Через три дня уговоров согласились на побег человек двадцать недоростков из разных колхозов. Часть замысла была открыта: завтра утром. Я им советовал на ужин и завтрак ограничиться кашей, чтоб хлеб приберегли.
Утром, как и положено, мы отправились на рабочее место в обратном, восточном, направлении. Поднялись на гребень высокой горы, протянутой с востока на запад. Остановились. Я им объяснил, что предстоит преодолеть четыре перевала, дабы не оказаться в лапах преследователей. Короче, уходить ровно в северном направлении, чтоб деревню Ташлы оставить за пределами видимости, когда выйдем с гор на открытое поле.
Тут перед нами обнаружилось препятствие: северный склон горы весь под слоем снега. Стоило шагнуть, как я оказался в снегу по пояс. Далее предстояло увязнуть по самую шею.
Товарищи струсили. Как быть? Решение пришло неожиданно, ведь по крутому склону можно покатиться бревном! Что и было предпринято мной. С собой я прихватил топор и личные вещи. До низу катился успешно, но оказался перед новым препятствием. Меж гор шумел поток вешних вод. Пока катились другие, я повалил два дерева, стараясь уложить их рядом. За моей спиной стояло девять человек.
Переправившись на ту сторону, мы снова оказались на оттаявшем склоне. Хоть промокли до последней нитки, пересмеивались, предчувствуя скорое освобождение из заключения в теснине меж высоких гор. Поднимались медленно. Мокрая одежда стесняла шаги.
Достигнув следующего гребня, попытались было осмотреться вокруг, но кроме гор, покрытых лесами, не видели ничего. Кто-то предложил идти в западном направлении. Его поддержали, но я настаивал на своём: ещё два перевала.
Трое откололись от нас. Остальные, совершив героическое усилие, всё-таки подчинились моему требованию. И правильно сделали. Когда мы после четвёртого гребня горы вышли на простор, деревни Ташлы было не видно.
Тут мы отдохнули, сев на поваленное дерево. Ребята были голодные, мокрые, усталые, но были рады, что вышли на волю. Можно идти в любую сторону. Трое уш-
Фарит ВАХИТОВ
ли на Саитбабу, трое — на Красно-усольск. К заводским воротам пришли кружным путём.
До моей родной Кутлугузы ещё двадцать километров. Я зашагал по шпалам. На станцию Родькин овраг добрёл ночью. Переставлять ноги мочи не было. Зашёл в дом стрелочника. Хозяева — он и она — мирно ужинали. Аромат лука и жареной картошки с хлебом показался наказанием. Но ни крошки во рту.
Мне разрешили ложиться за печью. Гору грязных рукавиц я подгрёб под себя, пару новеньких кирзовых сапог положил под голову. Кстати, их мне подарил начальник участка за усердие в период подготовки к сплаву.
К утреннему чаю я оказался в кругу семьи. Радости не было конца. Вернулся живой, здоровый, да пару сверкающих новизной сапог принёс!
Стояло 1 мая, солнечный праздник. Ласковый день. В клуб я пришёл в сапогах. Восхищение и зависть были гарантированы.
* * *
Спустя годы я часто думаю об Усть-Байдаке, о своих попутчиках, о председателе колхоза и об Алексее Розанове. Ну, конечно, и о своей решительности. Не устрой я побега, мы, недоростки, могли бы иссохнуть от голода. А работу давали нам бесполезную. Взрослые товарищи из моей бригады отбыли трудовую повинность до конца, с работой, которую им поручали, они смогли справиться.
Становление характера — это преодоление самого себя. Насилие над собой. Первоцвет весенний пробивается сквозь толщу мёрзлой земли.
С годами пришло осознание того, что жизнь человека состоит большей частью из исполнения регламентов, а меньшей частью — из поступков. Именно они, поступки, определяют лицо человека. Не зря же сказано: «Посеешь поступок, пожнёшь характер». Благодарю судьбу, что в начале долгой жизни был сплав дров с изнурительным трудом в мокрой рваной одежде, с кошмаром в бараке, тесниной меж высоких гор и изумительно чистым потоком реки Усолки. В том возрасте после седьмого класса я должен был придумать что-то, если не Усть-Байдак, то нечто другое. Ка-рим-агай Гафаров подарил мне как раз то, чего требовала моя душа.