Поэт и режиссер Бахтияр Исламов — о слове, поэзии, музыке и фильмах
Тексты, которые пишет алмаатинец Бахтияр Исламов, не имеют четкого видового определения. Записки натурфилософа, заметки на полях повседневности, «игра в бисер» — выбирайте любое. Проще всего (а может быть, и правильней) назвать их стихами, ибо все, что делает Исламов, является поэзией.
Таковы и фильмы Бахтияра: в них автор минимальными средствами рассказывает истории, похожие на притчи или визуальные стихотворения. Фильмы эти берут призы на международных и казахстанских фестивалях, например, картина «Там, где живет Эдип» (2017) удостоилась награды старейшего смотра некоммерческого короткометражного кино Австрии Festival of Nations в номинации «Лучший экспериментальный фильм». Последняя по времени работа Исламова — документальная картина «Узбекская элегия» — получила недавно приз за операторскую работу на Baikonyr Short Film Festival (Алма-Ата). О фильмах, стихах, музыке и многом другом с Бахтияром Исламовым беседует писатель Санджар Янышев.
***
— Бахтияр, ваш последний фильм — про узбеков, мигрантов, оказавшихся не в России (что было бы привычней), а в Казахстане. Много ли в Алма-Ате и Астане узбекских гастарбайтеров?
— В Астане я никогда не был. В Алма-Ате трудовых мигрантов из Узбекистана достаточно много: кто в строительстве, кто в сельском хозяйстве. Часть легально, часть нелегально. У меня нет официальной статистики, но присутствие этих людей очевидно.
— Почему вы взялись за эту тему?
— Когда я работал в промышленной части города, то периодически проезжал мимо автомойки и станции техобслуживания, где работали эти ребята. Заинтересовался ими. И все получилось.
— И сразу нашелся продюсер?
— Сразу. С Дарьей Корнеевой мы вместе учились на кинофакультете. У нас на многое были общие взгляды.
— В картине не звучит ни одного слова. Нелегкий труд героев на автосервисе дан через призму «хирургической» созерцательности. Дзига Вертов, которому фильм посвящен, снимал похожим образом, однако в эпоху немого кино это, скажем так, было более естественно. Вам не кажется, что сегодня подобная манера выглядит уже как вызов?
— Фильм посвящен не только Вертову, но и братскому узбекскому народу. Честно говоря, меня смущает слово «немое». Немое — значит, неспособное говорить? По-моему, говорить оно умеет прекрасно, просто использует для этого другие инструменты. Важнее не превращать бессловесное кино в пантомиму. Последнее носит умышленно педалированный характер.
В моем случае никакого вызова нет. Я просто не умею делать кино иначе. И потом, что лежит в основе кинематографа? Живопись, фотография. Значит, в первую очередь нужно уметь работать с цветом, светом, композицией. Можете представить себе вопрос, обращенный к живописцу: «Почему вы написали немую картину? Скажите, это вызов?..»
— Я целиком с вами согласен. Просто проверял на практике вашу же сентенцию «Задавать вопросы. Готовить плацдарм для несогласия». В предыдущей — игровой — картине «Там, где живет Эдип» оба ваших героя тоже не говорят. Тем не менее, между ними разворачивается конфликт. Герой — мальчик, у которого нет матери, героиня — мать, у которой нет сына. За шесть минут они проходят путь от ревности и вражды к принятию друг друга…
— «К принятию друг друга». Милосердие превыше всего.
— Полный метр не планируете снимать?
— Полный метр или короткий — не имеет значения. Есть просто КИНО. В крайнем случае, средний метр (смеется). На данном этапе — не планирую. Хотя задумок много. Буду ждать подходящих обстоятельств.
— Кто ваши учителя в кинематографе?
— Такие картины, как «Мать и сын» Сокурова, «Барри Линдон» Кубрика, «Любовное настроение» Вонга Карвая, «Таксист» Скорсезе сыграли большую роль в формировании моего понимания кино. Но это, конечно, не весь список... А еще у меня в детстве был замечательный диаскоп. Диафильмы — по сути, пример готовой раскадровки. Я бы и сегодня смотрел.
— Меня когда-то потряс тот факт, что в фильме «Барри Линдон» Кубрик не прибегал к помощи осветителей и месяцами ждал правильного расположения облаков, чтобы свет был не только естественный, но и с нужным ему оттенком…
— Кубрик, вероятно, был самым большим перфекционистом в истории кинематографа.
Кстати, вечерние сцены в картине «Барри Линдон» он снимал сверхсветосильными объективами, которые изначально были спроектированы по заказу НАСА для наблюдения за звездами. Стоили они что-то около миллиона долларов каждый. Но это был тот случай, когда дорогие кастрюльки оказались в руках прекрасного повара.
— А кого из нынешних режиссеров Казахстана вы бы отметили?
— Раннего Дарежана Омирбаева. «Июль», «Кайрат», «Дорога» — замечательные картины. Сергея Дворцевого («Тюльпан», «Хлебный день») — если его можно назвать казахстанским режиссером.
— Ваши стихи тоже, как и «Узбекская элегия», очищены от «слов»: они предельно минимализированы, главное в них — схваченный горячим образ или сценка, сцепка с внутренним состоянием автора, моментальный снимок чувства. Столь же моментальна (или я ошибаюсь?) публикация в ФБ, рассчитанная на молниеносную же реакцию читателей…
— В большинстве случаев публикации — да, моментальны. Когда сомневаюсь, советуюсь с людьми, вкусу которых доверяю. Думаю, у любого человека периодически возникают интересные мысли. Просто одни имеют привычку их записывать, другие нет. То, что я пишу, может каждый или почти каждый.
— Каковы, кстати, ваши ориентиры в поэзии?
— «Ориентиры» звучит слишком строго. Скорее симпатии. В классической поэзии — Лермонтов, Фет, Ходасевич, Георгий Иванов. В современной мне легче назвать какие-то отдельные стихотворения: «Прощание с летом» Ряшенцева, «Спасибо за стекла, общественный транспорт столицы» Бунимовича, «Жить в доме таком высоком» Григорьева, «Двадцать сонетов к Саше Запоевой» Кибирова, «Когда слышишь скребущую наст лопату» Кублановского, «Воскрешение матери» Гандельсмана и другое.
— Что в вашей жизни было раньше — литература или кинематограф?
— «В начале было Слово»...
— Связаны ли в вашем сознании эти виды искусства?
— На мой взгляд — связаны. Здесь используешь слова, там — тоже, но только в виде кадров. И тут, и там присутствует монтаж.
— Получается, литература не способна в полной мере удовлетворить вашу потребность в самовыражении — раз нужна еще камера?
— Получается так.
— Расскажите про первое чтение: что это была за книга?
— Первое осознанное чтение — «Страна Оз» Баума. Помню свое удивление, когда странице на двухсотой вдруг оказывается, что мальчик Тип вовсе не мальчик, а заколдованная девочка — принцесса Озма. Элтон Джон какой-то. И ничего, никто не говорил о тлетворном влиянии Запада. Тогда не было такой моды.
Другое значимое чтение — «Песнь о Гайавате» Лонгфелло (в переводе Бунина). У бабушки в саду стояла железная кровать, а под кроватью цвели ландыши. Вот, лежа на этой кровати (почти на облаке), я и читал:
«Если спросите — откуда
Эти сказки и легенды
С их лесным благоуханьем,
Влажной свежестью долины,
Голубым дымком вигвамов,
Шумом рек и водопадов,
Шумом, диким и стозвучным,
Как в горах раскаты грома? —
Я скажу вам, я отвечу…»
К слову, «Песнь о Гайавате» полна ненавязчивых экологических концепций. Это здорово.
— Сколько вам тогда было лет?
— Восемь-девять.
— У вас в стихах тоже много «экологических» мотивов. Каждый предмет живой, а уж деревья — так просто равные собеседники…
— А как же — все детство прошло в сельской местности. Реки, горы, деревья. Я не могу без них.
— А с музыкой у вас какие отношения?
— В музыке я нахожу «портрет времени». Она может быть ужасной как музыка, но очень точной во всем остальном. Какая-нибудь «American Boy». То есть, музыка — это социальное явление. По ней можно изучать историю.
— Вопрос относительно образования. Как так вышло: экономист, юрист и вдруг — кинорежиссер. Или иначе: юрист, кинорежиссер — и вдруг экономист?
— «Летчик? — Иногда. Вообще-то я эндокринолог» (Смеется.)
— Кто ваши родители?
— Папа — геофизик. Мама умерла в 2012 году, по профессии была архитектором.
— В какой мере и что именно вы от них унаследовали?
— От отца любопытство. От матери дотошность. Что еще… У меня была замечательная бабушка по материнской линии. Когда в детстве плакал, она гладила мое лицо, целовала слезы и говорила на родном уйгурском языке: «Ты — отец, ты — мать, ты — душа моя…» От бабушки я унаследовал мужественность, человечность. Простите, что так нескромно.
— Мужественность — в смысле, несгибаемость, твердость? Или, напротив, способность сказать, как у Тютчева, «все во мне, и я во всем»? Спрашиваю потому, что эти понятия в последние годы, как и все, связанное с гендерным вопросом, изрядно трансформировались…
— Несгибаемость, твердость — способность справляться с нелегкими обстоятельствами.
— Ваши предки всегда жили в Алма-Ате?
— Одни мои предки исторически проживали на территории современного Казахстана.
Другие в конце XIX — начале XX века перебрались в Казахстан из Киргизии, Узбекистана, Кашгарии. Кто-то бежал от войны, кто-то хотел воссоединиться с родственниками — разные причины.
— Бахтияр, а что для вас значит быть уйгуром?
— Это значит быть безоружным солдатом, который стоит посреди бесконечности и просто хочет курить. Объясню.
Начало 90-х. Нищета, разруха. Мы с отцом едем по дороге через степь. У дороги стоит солдатик — как оказалось, уйгур, — стреляет сигареты. Остановились, дали ему два блока сигарет Marlboro. Он сначала подумал, что это шутка. Потом говорит: «А хотите покататься на танке? Сейчас наши подъедут».
Через десять минут на горизонте появились два танка Т-76. И чуть погодя я, счастливый, восьмилетний, несся, глотая пыль, на броне танка. Небо синее-синее. Пыль желтая-желтая. И в никуда. И в никогда. Вот…
— Прекрасная метафора!.. Вы владеете уйгурским языком? В Ташкенте есть такая формулировка: «на базарном уровне». То есть можно прийти на рынок и спросить: «Бу пиёз — канча?»
— «Бу пиёз — канча» — это же «почем лук»? По-уйгурски — «пияз».
— Как «Бахтиёр» и «Бахтияр»…
— Именно. Бахтияр — «счастливый». Уйгурским языком не владею, но считаю родным в смысле интонаций и музыки, которые в нем есть. Казахским тоже не владею. Хорошо бы выучить и тот, и другой.
— Сегодня в любой московской чайхане в меню есть лагман по-уйгурски. А как с этим в Алма-Ате? Вообще, какой кухне отдаете предпочтение?
— Наконец-то мы дошли до лагманного клише! Я уже переживать начал! Санджар, а Вы знали, что все узбеки пловцы? Нет, признавайтесь, вы назвали меня макаронником?! (Смеется.) Я не гурман. Отношение к еде более чем спокойное.
— Алма-Ата, в которой вы родились, — какой она была тогда? Сильно ли изменилась?
— Алма-Ата (Алматы) практически не изменилась. За исключением того, что в городе появилось множество торговых центров, а еще многие люди разучились говорить «здравствуйте», «до свидания», «спасибо», «пожалуйста» и тому подобное. Говорить об этом городе мне неинтересно…
— А о каком интересно?
— «Под небом голубым есть город золотой». Вот о нем интересно.
— Что для вас родина?
— Яблоня, которую спилили, — родина. Капли пота на лбу бабушки; в каждой из них — родина. Не только пространство, но и время — родина. Чувство прекрасной утраты — родина…
— Интересный парадокс, возвращаюсь к Алма-Ате, уж простите. Город производит впечатление, в сравнении с Ташкентом, более провинциального. У этого слова множество значений (в одном из стихотворений вы даете свое определение: «Как отличить провинциала. Проходя мимо деревьев, беспричинно рвет листья»). Однако сегодняшняя русская литература Алма-Аты гораздо лучше адаптировалась к современной российской поэзии, чем русская поэзия любой из республик Центральной Азии.
— Вероятно, тут сыграли свою роль основатели Фонда развития культуры и гуманитарных наук «Мусагет» Виктор Бадиков и Ольга Маркова. Насколько я помню, они уделяли большое внимание контактам с зарубежными коллегами.
— В одном своем стихотворении вы говорите: «Кризис среднего возраста. Разбитое окно в мир». Это собственный опыт или?..
— Что-то сиюминутное, не более.
— Как вы справляетесь с ускоряющимся — по мере взросления, мужания, старения — временем? Или оно для вас движется с той же скоростью, что в детстве?
— Не справляюсь. Оно идет значительно быстрее, чем в детстве. Казалось бы, печально. Но есть большое любопытство: а кто молчит на том конце провода?..
Бахтияр Исламов. Стихи
1.
*
Лимон в холодильнике. Зимнее солнце
*
Снегоуборочная машина. Кит, глотающий планктон
*
Холодные голодные деревья. Бомжуют в парке
*
Снежная падаль
*
Зимний дождь. Гусиная кожа асфальта
*
Строительный грохот сосулек. Благоустройство весны
*
Праздничный воздух. Сладкая вата облаков. Зеленые петарды первых листьев
*
Тополиный пух. Ода мужскому семени
*
Теплая погода. Девочки предъявляют миру голые пупки. Чтобы доказать связь с оным
2.
*
Змея на камне. Как татуировка
*
Стрекоза-байдарка
*
Жара. Голуби и кошки равнодушны друг к другу
*
Так жарко. Что дождь боится обжечься о землю
*
Горная река. Как образец скульптуры
*
Бабочки. Воздушные поцелуи цветов друг другу
*
Порывы ветра. Паруса деревьев. Земной шар вращается
*
Лист падает. Качаясь на детских качелях воздуха. Дерево виновато молчит
3.
*
Море вдали. Как чья-то память
*
Недвижимость. Все что осталось от дома
*
История. Содержанка власти
*
Минута молчания. Годы замалчивания
*
Рыболепие. В океане свободы слова
*
Настоящей свободой нельзя злоупотребить
4.
*
Счастье. Когда есть возможность совершать ошибки
*
Рождаться страшнее, чем умирать. Просто мы этого не помним
*
Если бы человек жил вечно, то и вечности было бы мало
*
Все, что осталось от классиков. Это названия ресторанов
*
О вкусах не спорят. Спорят о безвкусице
*
Этичность. Как высший пилотаж лицемерия
*
«Нет» — это «Да» иным обстоятельствам
5.
*
Требуются молодые неопытные пенсионеры
*
Лысый мужчина. Блестящие мысли
*
Топографическая креативность любимой женщины
*
Сегодня почти у каждого телефона есть человек
*
Поэты, как дети. Встают на носочки. Чтобы включить/выключить свет
6.
*
Когда смотрю вдаль. Не знаю, где меня больше. Там или здесь
*
Окно. Как губка впитывает свет. Чтобы после растворить в стеклянной памяти
*
Цветущее дерево. Цветет всегда. Просто я блуждаю вокруг времени его цветения
*
Дерево. Столпотворение жизни. Каждый лист воспринимается живым в отдельности
*
Тучи в закатных порезах. Вечернее кровопускание
*
Ночной дождь и я. Перестукиваемся, как два заключенных в соседних камерах