Технологическая цифровая среда создает свое измерение этически, морально и нравственно приемлемого и, напротив, недопустимого — в том числе, за счет того, что этой средой манипулирует человек. Но раз сеть — это не просто метафора, но и наша относительно новая вещественная реальность, она должна описываться и какими-то эстетическим категориями. Быть красивой или безобразной, изящной или громоздкой, цельной или дисперсной. Однако в таких терминах о сети, онлайн практиках, цифровых пространствах и сервисах говорят не так часто. Поэтому мы попросили экспертов — философа, дизайнера и специалиста по сетевым коммуникациям — наконец ответить на вопрос: «что же случилось с эстетикой с приходом цифровых технологий?».
Елена Петровская, руководитель сектора эстетики ИФ РАН, редактор журнала «Синий диван»
Разговор о «новом эстетическом» стоит начать с вопроса: а что мы вообще понимаем под эстетическими категориями? Прежде всего, следует сказать, что от эстетики остается только ее предикат, а именно определение «чувственный». Если мы сегодня говорим о чем-тов терминах эстетики, то фактически фиксируем наличие чувственного измерения того мира, который нас окружает и на нас воздействует. И больше ничего. Эстетики в ее дисциплинарном виде — той, что связана с философией искусства, с формальными теориями XIX века и даже безóбразными теориями, появляющимися в XX веке, — уже не существует. Мы живем в условиях другого понимания современности, как и мира в целом.
Итак, какие же могут быть эстетические категории в этом насквозь технологизированном мире? Я бы предложила обратить внимание на неочевидное — на те категории, которые трудно воспринять как эстетические, даже в обновленном смысле.
Во-первых, можно говорить о стихиях — древнем понятии, доставшемся нам в наследство от досократиков, описывавших мир посредством того или иного «элемента» (вода, воздух, огонь и т. д.). Стихия — это иной тип отношений, отличный от тех, что определяются причинно-следственнымисвязями. Мир, который нас сегодня окружает — например, построенный с участием или при посредстве нейросетей, — это совокупность иных, нелинейных, отношений внутри различных сред. И мы являемся их неотъемлемой частью.
Во-вторых, можно говорить о категории «действие/поступок». Этот ряд можно дополнить еще и понятием «сила». Вероятно, на новом витке имеет смысл аккуратно вернуться к Спинозе, который описывает мир в терминах аффектов, имея в виду действие тел друг на друга. Действие (воздействие) — претерпевание воздействия — такова альтернативная логика описания мира. Мира, обладающего некоей общей психической материей, которая не локализована в субъекте. Или, наоборот, лишенного психической материи вообще. Приоритетное значение имеет здесь другое: сегодня схема «субъект — объект» уже совершенно не описывает нашу ситуацию. Между тем именно эта схема обслуживает дисциплину «эстетика»: на ней, например, держится идея эстетического созерцания…
В-третьих, еще одной важной категорией, требующей разработки, выступает «динамический знак». Если для описания современного мира мы захотим использовать некие семиотические и лингвистические модели, то они должны быть адаптированы к изменившейся среде. И тогда релевантной оказывается семиотика в духе Пирса, если взять один, но выразительный пример. Это такая семиотика, в которой нет бинарных оппозиций, и которая не предъявляет нам нечто в завершенном или ставшем виде. А вся философия представления и вся традиционная семиотика имеет дело именно со ставшим миром, а не с таким, который захвачен становлением.
Получается, что говорить об эстетике как таковой довольно трудно, и, тем не менее, нельзя не считаться с некоторым современным положением вещей. Мы должны найти категории, помогающие его ухватывать, и при этом научиться понимать, какую роль играет человек — что бы мы ни вкладывали в данное понятие — в этом новом динамическом раскладе.
Олег Пащенко, Школа дизайна НИУ ВШЭ, преподаватель курса «Цифровой дизайн»
На вопрос о том, как изменились категории «эстетического» с приходом цифровых технологий, можно отвечать по-разному в зависимости от того, с какой точки смотрит отвечающий, и какой он оптикой в связи с этим пользуется. А моя профессия предусматривает широкий диапазон оптик.
Например, можно много говорить о богатстве пластических возможностей, которые доступны тому, кто сейчас работает в цифровой среде с визуальным. Но это будут скорее количественные наблюдения. Аппаратные средства дешевеют и делаются мощнее, высококачественный контент становится доступнее, для его отображения теперь достаточно носимых в кармане устройств индивидуального пользования и т. д. Можно также заметить, что потребление «эстетически прекрасного» сделалось частью профанной (и даже интимной) повседневности: теперь для этого не нужно проникать в сакральное пространство какого-нибудь музея — всё у нас на ладони в любой момент.
Возможна и другая оптика. Кажется, что, когда мы говорим о вторжении цифровых технологий, то прежде всего следует иметь в виду возникновение совершенно новых социальных и экзистенциальных сценариев и протоколов, меняющих структуру повседневности качественным образом. То есть появление качественно новой динамики отношений между людьми, институциями, устройствами и иными акторами. И, конечно, здесь тоже легко регистрируется «эстетически прекрасное», но по критериям уже, так сказать, нарратологическим. Становятся в нашей жизни возможны — и действительно происходят — «эстетически прекрасные» истории, которые ранее были невозможны и даже немыслимы.
Это во многом упраздняет культурную, социальную, экзистенциальную встроенность человека в иерархические системы, которые сформировались в доцифровые времена. Можно сказать, изменился способ, которым носители культуры её носят: если раньше это была торжественная процессия, сопровождающая драгоценный ковчежец со святыней, то теперь святыня распределена по карманам хаотически роящихся бродяг, и никто не знает, у кого там что есть. Тем более, что между ними происходит постоянный обмен — и скорее игровой, чем обусловленный целесообразностью. Тем не менее, все более или менее знают, что у всей совокупности носителей в сумме выходит вся совокупность культурных ценностей.
Письменная и материальная культура возможна только у оседлых народов, зато цифровые кочевники (кого бы мы этим словом ни называли) могут хранить всё в облаке — хотя технологии и девайсы для доступа к нему разрабатывают и производят всё равно оседлые. Господь благоволит бесприютным кочевникам и младшим братьям (Авелю, евреям, блудному сыну), а не земледельцам и градостроителям (не Каину, не египтянам, не старшему брату блудного сына). Почему?
Потому, что младшие и номады не привязаны к камням и территориям. Наверное, можно говорить, что оседлость — это диалектическая антитеза кочевой жизни, изгнанию и бесприютности как первичному состоянию человека. А современный цифровой мир — это, в свою очередь, синтез, диалектическое снятие этой оппозиции. Оседлость — «в облаке», отечество — на небесах, при физической оторванности от реальных границ, камней и территорий.
С некоторой натяжкой можно найти подтверждение этих интуиций в «плоском», минималистичном, избавленном от миметизма дизайне современных пользовательских интерфейсов. Скевоморфизм маркирует привязанность к материальному, к вещам — а цифровой номад не нуждается в таких якорях, он смотрит сквозь вещи. Живёт не вещами, а сюжетами, историями, событиями и их последовательностями. То есть, в конечном счёте, динамикой отношений — а не кодифицированными императивами.
Главное, чтобы батарейка не села, и трафик не кончился.
Залина Маршенкулова, smm-консультант, исполнительный директор ИД «Мамихлапинатана»
Ну, что такое «эстетически безобразное» в современном цифровом мире, сети? Например, воровство постов, с которым ничего нельзя сделать. В условиях новой сетевой реальности короткая форма постов и твитов не должна обесцениваться. Наоборот — часто литературная и терапевтическая ценность этого короткого интернет-жанра гораздо выше, чем у какого-нибудь рассказа или огромного романа (на которые у людей все меньше времени — все-таки у читателя есть только 6 секунд на каждый заголовок).
Многочисленные паблики типа MDK зарабатывают тем, что агрегируют чужие шутки, картинки и прочий креатив и часто транслируют эстетически безобразные ценности (шутят про жертв изнасилования, например, или терактов). Оценивать этот контент с точки зрения морали не всегда верно: это же пространство, где царят постправда и пост-ирония. А вот эстетически безобразна тут, возможно, именно философия беспринципности, часто транслируемая в сети (MDK расшифровывается как «мудак»). И форма подачи. Бывает остроумная и красивая подача, а бывает топорная и глупая.
С другой стороны — любая будничная заметка превращается в народное творчество, когда ты выходишь в сеть ВКонтакте и видишь, что твой твитуже во всех миллионных пабликах. У меня было много похожих случаев, один из них таков: мы познакомились с парнем, стали встречаться и тут он присылает мне картинку с мемом (автор которого — я), круг замкнулся. Также было забавно, когда куча друзей присылали мне из пабликов той же сети шутку, предварительно сворованную кем-то в Twitter. Это было ставшее мемом выражение «родился, немножко потерпел и умер» (была и другая интерпретация: «родился, немножко потерпел Путина и умер»)
А что такое «эстетически прекрасное» в сети? Эстетически прекрасное это, например, мемы. Они рождаются из ничего и вырастают в целую вселенную, а то и в философию. Мемы — это уже код, шифр, целый язык, с помощью которого можно опознать своих, своеобразный пароль. Так что когда новички приходят, скажем, в злобный и стебный Twitter, они какое-то время не понимают, что происходит: все шутят про какого-то сына маминой подруги или обыгрывают мем «давай посчитаем». Также принято публиковать на этой платформе чьи-то цитаты без кавычек, а читатели ведь могут и не понять, что это не ваше авторское высказывание, а некий легкий стеб над тем, что вы цитируете (те, кто угадывают источник цитаты, соответственно, превращаются в «супер-своих»). Мемы в каком-то смысле действительно порождают целую новую систему общения, свою вселенную, жаргон и смыслы.
Также к эстетически прекрасному можно, наверное, отнести фильтры в Instagram, где создается новая «красивая» реальность. Или культура сэлфи — тоже про «прекрасное», как кажется. Селфи это вообще такой фундаментальный способ взаимодействия с миром, способ самоутверждения, попытка убеждения самого себя: да, я существую. Мы пролистываем посты в Instagram и видим: у кого-то весьма красивая жизнь. А в соцсети Twitter человек при этом пишет, насколько его существование ужасно. Говорят, существует негласный кодекс: в Twitter нельзя писать о том, как ты всем доволен и счастлив, это сеть для правды, злости и самобичевания. Facebook в этом смысле тоже скорее инструмент создания несуществующей (или не совсем правдивой) красивой реальности, в которой все классные и популярные.
***
Выходит, что бесконечно расширяющаяся вселенная цифровых технологий и взаимодействий порождает умножение эстетических представлений. И они больше не упираются в оппозицию «прекрасное»-«безобразное». Однако по-прежнему воспроизводят наше отношение к онлайн режимам существования — текучим, конкурирующим с офлайн реальностью, порождающим новые типы поведения, стили жизни, методы их регламентации и понимания. Так бывает: человек создает нечто ранее не бывшее, обладающее логической стройностью, но видит в результатах труда лишь свое отражение. А это придает творимой реальности цифры элегантную незавершенность и даже несовершенство. Разного рода недостаточность цифры, уязвимости пользования ею, безусловно, имеют эстетическое измерение. Но наблюдение за ними выводит нас — снова — на разговор об этическом.