Голова Авдеева тяжела как боевая рубка парового броненосца. Закрепленная на высокой мачте, она раскачивается на океанской зыби как огромный броневой кулак. И в тоже время она малюсенькая, почти булавочная, по сравнению с огромным телом, покрытым тяжкими листами стали.
* Это одна из страниц романа, на который вы случайно или, может быть, неслучайно набрели в Дзене. Начало здесь, продолжение здесь
Из-за острова расплывающейся серой тучей выползла японская эскадра, топки работают на полную мощность, дымы, черными колоннами упираясь в небосвод, расползаются во все стороны и обволакивают его. В хаосе кильватерной струи тяжело ворочаются медные винты, широкими взмахами разрубают и месят жидкое стекло воды. Пена из-под них вырывается с лаем и рявканьем, как свора псов, что, отбежав от кормы, тонет в бескрайней синей равнине.
Прыгающей точкой вдалеке, мигающий электрический глаз.
- Эй, на Авдейштаме, примите семафор!
Авдеев в рубке, у смотровой щели, шевеля губами, разбирает телеграмму.
- От такого же слышу…
С той стороны быстрые прозрачные дымки, потом приближающийся гул. И внезапно в броню боевой рубки тяжким уничтожающим градом впиваются снаряды. – Моя голова! – Стонет Авдеев. – М-м-м-му-м-м, сдаюсь, сдаюсь! – Авдеева терзает не столько боль, сколько собственное малодушие, приступ морской болезни, тем более мучительный, от того что в желудке пусто. На той стороне, однако, ничего не слышат. Строенные орудия-львы надуваются и бьют огнем. Бах-бах-бах! Но не откатываются, а вращаются вокруг фонарных столбов, которыми украшена площадка вокруг памятника Гоголю. Это какое-то убийство средь бела дня или, если точнее, средь совсем не раннего буднего, вполне людного утра. На виду у всего народа совершенно погибает человек! В присутствии, можно сказать, главного сказочника и классика русской литературы… На место отвернувшегося льва въезжает новый, уже заряженный. Их глаза, это выкаченные глаза наводчиков – жадно пожирают добычу, что слабым комариком бьется в перекрестье прицела. Их лапы, лапы рысей, – запускают когти в растерзанную плоть. Гав-гав, бах-бах! Гав-бах-бах! Двенадцать львов вращаются вокруг четырех осей и лупят в одну точку. Гоголь, с уклончивой улыбкой малоросса, наклоняет голову.
- Николай Васильевич! Они мозги хотят из меня выбить! – Гоголь укоризненно качает головой. Рубка-голова гудит и дрожит, тяжело трепещет растревоженная броня. О-о-ох! Кажется, цела. Бронтозавры! Это не люди, это бронтозавры! Нетвердым шагом по Гоголевскому бульвару в сторону реки.
Я рыбка, я плотвичка, я плыву по бескрайнему океану синюшным брюшком кверху и ничего уже не соображаю, и ничего не понимаю. Мои плавники безвольно болтаются в морской воде, я оглушена разрывами снарядов, мой хвостик повис. Мои круглые глаза ничего не выражают, мой ротик крепко сжат. Пока на глубине я плавала сама, я не знала, что такое качка, а теперь, когда приходится ползти по воле волн, меня качает и мне ужасно гадко. Большие люди решали здесь свои большие проблемы, а я оказалась без вины виноватой.