Дым от выхлопов густел на глазах. Ночью, – припоминал Авдеев, – все было иначе; упорно, долго дул ветер, от которого, казалось, даже звезды тряслись на небе, и нагнал свежего воздуха из лесов, а под утро, израсходовав вдруг всю свою силу, затих, и теперь, перед перед полднем, выхлопы автомобилей поднимаются к небу медленным жарким столбом. Маленькие разорванные тучки, что ночью стремительно проносились над темными крышами, теперь остановились будто вкопанные и на глазах полнели. Еще совсем недавно свежие и розовые, теперь они сливались в закопченную грозовую тучу полную затаенных молний. Тяжелыми ударами разнесется по небу прокуренный кашель грома, и с грохотом рухнет на землю.
Это первая страница романа, на который вы случайно или, может быть, неслучайно набрели в Дзене. Продолжение здесь
Сердце Авдеева вдруг бешено заколотилось, ему показалось, что сейчас оно сорвется с места, но по слабости сил, так и не вырвавшись из ребер, упадет куда-нибудь в желудок. Замерев на этот страшный миг, он приложил одну руку к груди, а слабым движением другой попытался нащупать какую-нибудь опору. Сердце как человек из-под которого выдернули стул в тот самый момент, когда он собрался на него присесть, продолжало проваливаться в пустоту. Секунда неудержимого падения и – бац! Оно остановилось. Фу-у-ух – однако, неловкость осталась. Авдеев, Авдеян, Авдейштуц, Авдейбаум. Нет, не так. Авдеенко, Авдейский, Авдиевич, Авдюшин. Каждый шаг отдается в мозгу, в селезенке и даже, кажется, в темной глубине аппендикса.
Гоголевский бульвар, памятник Николаю Васильевичу Гоголю, писатель замер на высоком постаменте, приложив, как и полагается, руку к груди. Ведь это из груди писатели вынимают свои рассказы, повести и целые романы. Философы из головы, – размышляет Авдеев, – а вот Гоголь из самого сердца вынул. И действительно было бы странно изобразить его держащимся рукой за голову, народ не понял бы, и даже Авдеев не понял бы, не смотря на то, что за голову ему самое время сейчас держаться.
