Василий шел в актовый зал, где через 10 минут перерыва должны были собраться учителя на педагогический клуб, чувствуя какую-то внутреннюю «оглушенность». Как будто его действительно ударили, только не по голове, а «по душе», и она «обесчувствела», потеряв способность к нормальным эмоциональным реакциям.
Но надо было мобилизовываться и брать себя в руки. Он еще раз пробежал план вступительной речи, потом сбегал за мелом, которого неожиданно не оказалось в массовке, - пришлось «шакалить» в соседних кабинетах. Народ тем временем потихоньку стал подтягиваться и постепенно заполнять так же стоящие по кругу кресла. Только вопреки обыкновению никто ни с кем не балагурил и даже не разговаривал.
Василий сделал вступление, напомнив еще раз о Главной Школе России, о том, что выполнить задачи перед ней стоящие можно только дружным слаженным коллективом. Затем рассказал о «лесенке Лутошкина» - ступенях в развитии коллектива и предложил людям высказываться….
Тишина…. Никто ничего не хотел говорить…. Василий решил «обострить» тему, предоставив слово самому себе.
- Тогда давайте я начну - раз уж я предложил…
В этот момент Василий краем глаза заметил отставшую пластмассовую обшивку у стоящей рядом слева крайней тройки кресел…
- Я знаете, что думаю. Вот, если уж сравнивать с «Мерцающим маяком», то у нас, согласитесь, коллектив поделен на отдельные группировки. Смотрите: так называемый «бомонд» - те, кто тяготеет к администрации и лично Сирине Борисовне…. (Ему почему-то очень не хотелось называть Сирину, но эта фраза была заготовлена заранее и сама потекла с языка.) Далее – те, кто у нас в масовке - тут молодежь и примыкающие к ним…. («Эх, жаль нет Ниловны – куда ее слизало с совещания? – сейчас бы она непременно что-нибудь сказала»… - промелькнула «жалостливая» мысль в голове у Василия, и он никак не мог отделаться от этой отставшей обшивки, которая словно засела у него в мозгу и постоянно там маячила, даже когда он не смотрел в том направлении.) …Кто еще – математики-физики – тоже своя банда…. Потом иностранцы, и отдельно – начальная школа…. И оно бы все хорошо – люди общаются в своих кругах, но вот плохо, что эти круги никак не пересекаются. Мы только перемываем, перетираем друг другу косточки в этих кругах, а ничего общего нас не объединяет….
Василий заметил, что Ложкина стала шептать что-то сидящей рядом Юленьке. Он продолжал говорить, чувствуя странное «шизофреническое» расщепление сознания. Как будто в нем работали как минимум две-три программы. Он говорил, замечал реакцию окружающих, пытался думать о ней и не мог выбросить из головы эту дурацкую обшивку…
- Смотрите, у нас для Главной Школы России есть все условия – есть обновленная материальная база школы, есть открывшийся центр «Здоровье», есть уникальная воспитательная система с «Дружиной Дружной» – такого нет больше нигде, есть дети, которых мы уже воспитали…. Не всех, конечно, но многим мы даем стержень, который позволяет им не сломаться дальше в жизни…
На этот раз Острожная что-то зашептала на ушко Наконечной…
- Вспомните Журика!.. Он ведь сейчас в армии…. Знаете, что он написал другому нашему выпускнику Димке Отрецкому?.. Меня его слова, прям, задели даже скажу –согрели, я и понял, что это не пустые слова…. Так вот он написал: «Мне сейчас трудно, но то что я получил в Двадцатой, то что я прошел все ее лагеря, массовку, учителей – это не дает мне сломаться…. Во мне есть стержень»… Да, это он так пишет – и это не пустые слова…
«Опять шепчутся…. Причем, смотри, с каким саркастическим выражением. И ведь не будут ничего говорить вслух. Так – пошепчутся – и все!.. Обшивка отстала!.. Какая ошибка?.. Где ошибка?... Сирена – вот корень!.. После ее выступления не надо было бы проводить этот клуб… Обшивка отстала и болтается…. Ложкина опять с Юленькой…. А где Галка?.. А! Она же пишет стенограмму… Обшивка!.. Это вообще не обшивка, а скорее кожух какой-то… Идиотская обшивка!..»
В какой-то момент Василий явно ощущал «параллельность» мыслительных и речевых процессов, происходящих в мозгу. Еще одной какой-то своей «свободной» для поступающих впечатлений областью мозга Василий заметил прошедшего в круг учителей Канжаева, преподавателя ОБЖ, бывшего отставного офицера, который практически никогда не посещал никаких учительских собраний вне обязательного регламента…
- Нам не хватает одного, но, может быть, главного, - настоящего учительского коллектива, который бы разделял хорошо продуманные совместные ценности, и тогда у нас есть все шансы действительно стать Главной Школой России…
- Для начала давайте станем нормальной школой…. А то, правильно говорит Сирина Борисовна - у нас на всю школу за первую четверть только пятеро отличников… - не дождавшись окончания фразы Василия, перебил Канжаев.
Это был высокий представительный мужчина с седеющими черными волосами и строгими чертами лица, кавказского типа (по национальности осетин). Канжаев ходил степенно, чинно, стуча неизменными высокими каблуками на лакированных туфлях и почти не сгибаясь. «Настоящий полковник» - как однажды охарактеризовала его Сирина.
- И вообще, я так понимаю – правильно я понимаю? – что педагогический клуб – дело добровольное, - стал он развивать «наступление» на Василия. - Значит, мы вообще можем сюда не приходить…. Так я понимаю?..
Василий досадливо повел головою, но все-таки утвердительно кивнул в конце. Конечно, формально Канжаев абсолютно прав, но сколько сил было приложено, чтобы убедить и упросить учителей все-таки прийти!..
- К тому же, мне кажется, Василий Иванович, вы слишком много ответственности на себя почему-то берете?.. Вы как будто вознамерились подменить собой администрацию школы. Это вообще-то дело администрации – ставить перед нами цели, задачи…. Так –правильно я понимаю?.. И когда нас администрация ругает – это тоже ее дело, потому что она отвечает за работу школы…
- Ну – да, Василий Иванович. Ты пойми – это наша работа: все эти журналы, планы, и нас и нужно за них ругать, если мы что-то делаем не так … - поддержала Канжаева русовед Богословцева.
Василий вздохнул, и только было собрался ответить что-то, но Канжаев не дал ему:
- Кто вы такой, Василий Иванович – ну кто вы такой?.. Вы такой же рядовой учитель школы, как и я, как и все другие здесь присутствующие. Ваше дело - не лезть с указаниями, а выполнять требования администрации, абсолютно справедливые – правильно я понимаю?.. И вообще – кто вам давал право вмешиваться в личную жизнь?.. По какому праву вы это делаете?.. Сирина Борисовна – уважаемая всеми нами женщина, руководитель, и никто не имеет права делать ей какие-то замечания по поводу ее личной жизни, тем более внешности…. Это вообще ни в какие ворота не лезет!.. Это просто оскорбительно!.. Вы должны извиниться перед ней…
Во время всего этого неожиданного «наступления» Василий так и не мог отделаться от «дурацкой обшивки», словно в насмешку намертво застрявшей в его мозгу. Но неожиданно ему вспомнился один эпизод, связанный с Канжаевым. Однажды утром, придя в школу к первому уроку, Василий обнаружил стоящую у дверей дежурную Ниловну. Не долго думая, по обыкновению дурачась, он снял с себя кепку и надвинул на голову слегка оторопевшей «старой больной женщине». Она попыталась снять ее; Василий хотел, было, не дать ей, как почувствовал, что сзади кто-то жестко и властно взял его за руку и отвел от головы Ниловны. Это был Канжаев. Ни говоря ни слова, лишь очень строго посмотрев своими черными глазами в глаза Василию, он снял с головы Ниловны кепку и бросил ее в угол. Затем, слегка поклонившись запричитавшей и закудахтавшей словами о «настоящем мужчине» Ниловне, он также молча и строго поднялся вверх по лестнице. Тогда это и уязвило, и слегка пристыдило Василия…
- Руслан Миронович, я думаю, что наедине с Сириной Борисовной я мог обсуждать любые вопросы, в том числе и те, о которых она, честно скажу, неожиданно для меня поделилась со всеми… - Василий говорил медленно, как бы с трудом подбирая подходящие слова. Он все не мог полностью отделаться от «шизофренической двойственности» сознания.
- Вы должны извиниться перед ней, - продолжал настаивать Канжаев.
- Хорошо, я извинюсь… Я извинюсь, если не только вы, а большинство…. Если каждый мне скажет, что я должен пойти и извиниться…
Василий чувствовал, что ему очень нужна поддержка, но он никак не мог ее ощутить ни от кого от присутствующих. Как будто глухая стена, и он один, прижатый к ней невидимым, но жестким давлением…
- Я же не для своих каких-то интересов или выгод затронул личное. Я просто видел, что люди скованы страхом, что это страх ужасно мешает нашему коллективу, поэтому я и заговорил об этом личном, так как это личное касается общественного, касается многих в коллективе…
- О каком страхе вы говорите? - не унимался Канжаев. - Нет никакого страха. Есть рабочие вопросы, которые и нужно решать в рабочем порядке, не затрагивая ничего личного.
- Да есть страх, - устало проговорил Василий. Он уже начинал изнывать от необходимости этой «глухой обороны». Канжаев где-то на периферии сознания представлялся ему неотвязным оводом, жалящим и жалящим уже совсем измученную лошадь…
- Где? У кого?..
- Ну, у кого?.. Да вот взять хотя бы Лену… Лена, скажи разве у тебя нет страха перед Сириной Борисовной? - обратился Василий к сидящей недалеко от него Ложкиной. Весь его взгляд выражал надежду на помощь, но та, вздрогнув, неожиданно буквально взорвалась:
- Знаешь, что Поделам?!.. Да мне страшно!.. Мне страшно!.. – она даже приподнялась в кресле. - Но не от того, от чего ты думаешь!.. Мне страшно оттого, что ты делаешь с детьми!.. Взять к примеру мою Сашку Сабадаш!.. Я тебе ее отдала в активистки, мою надежду, мою отличницу, умницу!.. А что я слышу теперь?!. Я только и слышу, что она то сделала, или то!.. Сабадаш такая, Сабадаш сякая!.. И в этом виноват - ты!..
Ложкина вытянула руку по направлению к Василию, как будто хотела его еще и проткнуть указательным пальцем. Она вся горела каким-то внутренним огнем, огнем негодования и возмущения…. Василий почувствовал, что как будто вновь начинает «глохнуть» внутренне. Он никак не мог уловить логику перехода к теме детей, но все равно какой-то еще «незаглохшей» внутренней интуицией ощущал, что за словами и возмущением Ложкиной стоит не совсем то, о чем она говорит.
Канжаев не преминул воспользоваться поддержкой:
- Вот, Василий Иванович. И вы еще собираетесь нас учить, как воспитывать детей, куда их нужно вести и даже собираетесь ввести в школе педагогический профиль. Я думаю, вы просто тешите свое самолюбие. Вам наверно кажется, что вы обладаете сильными лидерскими качествами, что у вас, как говорится, яркая харизма – так я понимаю?.. И поэтому вы устраиваете всякие неформальные собрания учителей, педагогические клубы, где обсуждаете всякие ненужные и вредные вопросы, вмешиваетесь в личную жизнь учителей…
- Чтобы так говорить, Руслан Миронович, нужно было присутствовать на заседании педагогического клуба. А вас там не было!.. – неожиданно заговорила сидевшая за партой Галка. Она по просьбе Василия стенографировала все «прения», но – вот, заговорила сама – душа не выдержала…
- Я так говорю на основании того, что происходит сейчас…
- А то, что происходит сейчас, никакого отношения к педагогическому клубу не имеет!..
Голос Галки был глух, но звенел такой неожиданно твердостью и даже резкостью, что все невольно повернули головы в ее сторону. На лице Канжаева поменялось выражение. Если раньше оно горело огнем «благородного негодования», то теперь на нем появилась маска снисхождения или даже жалости. Как будто споря с Василием, он все же считал его за, хоть и заблуждающегося, но «равного» противника, но по отношению к Галине он будет вести себя «как мужчина» и не будет включаться в полемику.
На какое-то время повисла пауза.
- А я, знаете, что скажу вам, - вдруг включилась в разговор до этого молчавшая или шептавшаяся о чем-то с Ложкиной Юленька. - У каждого в коллективе есть свои интересы, и то, что все по группам – это нормально. И вам, Поделам, не нужно брать на себя роль мессии и навязывать нам свои взгляды. Я вот, например, не согласна с вашим педагогическим профилем. Я считаю, что дети должны сами определяться со своей будущей профессией, и мы не должны их никуда направлять и уж тем более в учителя…
- А мне идея педагогического профиля нравится, - подключилась к обсуждению Мостовая. У нее была необычная манера: во время речи почти после каждого слова слегка кивать головой. Как будто она соглашалась сама с собой. - Я бы даже что-нибудь для этого сделала на каком-нибудь своем участке, только что?.. Василий Иванович, если бы ты сказал – не общие слова, а конкретно, что нужно делать…
Василий почувствовал, что он снова в состоянии включиться в разговор и реагировать на вопросы более менее адекватно. Как будто какой-то запредельно выбивающий градус словесных баталий спал до приемлемого уровня.
- А мне как раз кажется, что я не должен ничего говорить конкретно…. Знаете, в чем уникальность моего положения?.. В том, что я ни директор, ни завуч…. Я – никто… Правильно сказал Руслан Миронович, я – просто рядовой член коллектива…. И я ему благодарен за все его прямые и откровенные высказывания…
Василий встал, подошел к Канжаеву и протянул ему руку. Тот ее пожал с тем непроницаемо-спокойным видом, который чаще всего был присущ выражению его лица.
- Но так вот…. А потому, что я рядовой член коллектива, вы можете меня слушать без всякого принуждения. Слушать и просто прислушиваться к своему сердцу…. И если оно отзывается на идеи педагогического профиля, ГШР и ВОЛ-а…. Вы, кстати, не забыли как Макс…, Максим Петрович говорил про Веру-Отечество-Любовь?.. (Пара человек утвердительно кивнули Василию головой.) То, я думаю, каждый из вас сам, самостоятельно, без моей подсказки и указания, найдет свой участок… Найдет, где и как ему внести свой вклад в реализацию этих идей…. Да даже если вы просто на каком-то классном часе скажете о важности Веры-Отечества-Любви, о важности профессии учителя – это уже будет ваш вклад… И вклад вполне достойный… Нужно просто прислушаться к своему сердцу…
- Поделам, я прислушалась! И знаешь, что оно мне говорит? – с неослабевшей резкостью вновь заговорила Ложкина. - Что я здесь уже второй час даром трачу время на пустую болтовню!.. А я могла бы что-то хорошее сделать для тех же детей, а не чесать языком и слушать, как другие чешут!..
Она резко встала и, развернувшись, вышла из актового зала, всколыхнув светло-коричневые занавеси, прикрывавшие дверь. Вслед за ней стали подниматься другие. Как ни увещевал Василий пойти пообедать: что, мол «уже накрыто», что «бесплатно, за счет осеннего лагеря», вниз с ним в столовую спустились только Галка и Евгения.
Евгения загадочно молчала. Галка тоже молчала, но ее молчание было и приятно, и «понятно» Василию. Он был ей бесконечно благодарен за поддержку, оказанную в, может быть, самый критический момент словесных баталий, но сказать об этом уже не мог от изнеможения.
- Идиотская обшивка!.. – как бы сам с собой пробормотал он, механически дожевывая котлету. И ответ на недоуменные взгляды Галки и Евгении, грустно усмехнувшись под уже слегка отросшими рыжеватыми усами, добавил: - Это я о своем, о женском…
(продолжение следует... здесь)
начало главы - здесь
начало романа - здесь