Я затесался промеж мелениалов и поколения z. Наперекор теории Штруса и Хоу. Я был урожден в кургузый выводок фриков и квирья, с щедрой руки социологической науки обозначаемый:"Дети 90-х".
Наше младенчество спеленали нищета и политическое многообразие. Нашу юность открестили политическое единство и нищета.
21 год встретил, распивая виски с бомжом.
От шоколада он отказался
-Зубы.
Вот выпивка дело другое.
Антисептический эффект напитка вызвал твердое согласие.
Накатили не чекаясь.
Рублёвый пластик прогнулся под пальцами и ослаб.
В горло дало приятным горьким жаром.
- Меня Жора зовут.
-Сергей Михалыч.
Руки он не потянул. Предусмотрительно.
Пару раз мы говорили о литературе.
По теплу Михалыч перебирался к книжному рынку. Утягивал чтиво из зарешетченного букшеринга. Главным образом классику : Тургенева или Достоевского.
О противоположности их творческих позиций он соображал смутно. Про издёвки над пропойным эпилептиком и анекдот, пущенный про графа, я умолчал.
- Посмотрите вы на птиц. Живут себе спокойно. Не спешат вовсе. Никуда. Не то люди что. Бегут все Упускают все. Так жизнь пробегут всю. Посмотрите на птиц.
Голуби сидели недвижно, приминаясь, для устойчивости, к проводам. Воздух, душный и тугой от густого настоявшегося лета, отекал на солнце.
Потом дрогнул. Голуби сорвались, разводя пыльные в сизом ворохе крылья. Поднялись, выводя одутлое пике и сошлись в размах, не сбавляя скорость. Так повторялось. Голуби слетались, оббиваясь головами и всем телом на таран. Сдерали в разрез оперение до крови и пуха. Инерцией его выводило наверх. Туда, где в бесцветном мареве, за линией электропередач, выкипало небо
Я выпил ещё.
Спросил:
- И как это вышло?
Кивнул неопределенно.
Михалыч рассказал.
Как школу бросил, думал работать, да не пошло. Одно, другое - работы все не было. Потом не стало родителей. Потом дома. Женщины он так и не нашел.
- Даже и не пил толком. Так только. Не больше всех. В общем вышло.
Вы налейте ещё. Ещё чуть. До краю. Да, вот так.
Осушил взатяг. Рассасывая на губах остатки спирта.
Он говорил на вы, промечая кастовую пропасть. Я не возражал, с непривычки. Больше думал в сырую, от спитого выкисшую пустоту. Так это получалось просто. На вид ему было за пятьдесят , но , наве́рно, меньше. Рубашка, черствая от пота, уже не пахла, только в руковах скатывалась с треском. Борода свисала ломкими заскорузлыми комьями. Иногда Михалыч выставлял редкие скрошенные до черна зубы, поджимая к языку воздух.
С зубами у него и правда было плохо.
Я осмотрел бутылку. Оставалось ещё с четверть.
Да и пусть себе.
Соврал:
-Пойду. У меня день рождения сегодня. Ждут.
Идти было некуда. Приятели разъехались уже с неделю. Женщина второй месяц кочевала по чужим городам. Разве только, удостоверясь паспортом, получить бесплатный , по торжеству, кофе. В рекламе обещали вроде.
Михалыч откивнул:
- Доброго.
Потом выудил из-под спины книгу.
Протянул:
- Возьмите вот. С праздником.
Я принял.
Обложка была липкая с нагнившым мокрым корешком. Под мутным опревшим наростом значилось: "История КГБ. От Ленина, до Горбачева". В пятнах.
Упало глухо.
Бак задрожал тяжёлым и прогаралым гулом.
Я затянулся.
Часы показывали за полдень.
21, ять, год.
Скидку мне не сделали