Граффити сейчас повсюду, они возбуждают интерес. Но ответить на вопрос, что это за явление, не так-то просто
С Сергеем Пчёлкиным мы познакомились несколько лет назад в Институте культурного и природного наследия им. Д.С. Лихачева. Я готовился писать материал про Ломоносова, а Сергей закончил собирать – в компьютерном пространстве – проект «Земля Ломоносова». Внешне это выглядело как карта из Google Earth, на которую нанесены были значки местопребываний Михаила Васильевича – Холмогоры, московская Славяно-греко-латинская академия, Марбург и Фрайбург в Германии, Санкт-Петербургская академия наук, Кунсткамера, Московский университет, его лаборатория на Васильевском острове, его мануфактура в Усть-Рудице, его дом на Мойке…
Текст: Василий Голованов, фото: Андрей Семашко, Сергей Пчёлкин
Стоило кликнуть на любой объект – и на экране компьютера возникало изображение: как то или иное место выглядело в XVIII веке, когда жил Ломоносов, и как оно выглядит сейчас. Иллюстрации были снабжены гиперссылками на академическую биографию Ломоносова. И в результате возникало очень наглядное и информативное поле жизни Ломоносова.
Сергей Пчёлкин по образованию режиссер, окончил ГИТИС, но его жизнь сложилась так, что большую ее часть он отдал науке, будучи то ведущим научным сотрудником Института культурного и природного наследия, то преподавателем в Высшей школе урбанистики. Его проекты находятся в области, странным образом принадлежащей и науке, и искусству. Эстетически они очень красивы. И совершенно необыкновенны. Пчёлкин работает с картой и изображениями: будь то фото- и видеоматериалы экспедиций, миниатюры из Лицевого летописного свода Ивана Грозного, кадры из кинофильмов и даже граффити.
Граффити сейчас повсюду, они возбуждают интерес. Но ответить на вопрос, что это за явление, не так-то просто. Возможно, Сергею Пчёлкину принадлежит первое осмысленное высказывание на данную тему: это его проект «Басманный город», в котором на компьютерной карте Москвы сведены 3800 настенных изображений. За четыре года работы у автора составилось аргументированное высказывание о том, что сам Сергей называет стрит-артом. Перед интервью мы с ним совершили прогулку по центру Москвы, обходя те уголки пространства, где настенных изображений особенно много. Я тоже давно занимаюсь граффити, и в этом смысле мне знаком и азарт поиска, и восторг нахождения чего-то нового и необычного. Без граффити город утратил бы для меня часть своей притягательности, возможности общения с ним. В этом смысле задача Пчёлкина глобальна: пробудить азарт первоисследователя, сделать город загадочнее и интереснее.
– Когда и как возник ваш исследовательский метод, который я для простоты назову «живыми» или «говорящими» картами?
– В Институт культурного и природного наследия меня пригласил его директор Юрий Александрович Веденин в качестве кризисного менеджера, потому что у института образовался колоссальный долг. И я был принят на работу для того, чтобы вывести его из этого положения. Это успешно удалось, но тогда уже стало понятно, что эта работа – не самая захватывающая. Однако я остался в институте, и так возникла возможность попробовать сделать то, что мне действительно интересно. Например: при помощи компьютера картировать некоторые работы института, которые обычно получают завершение в научных публикациях, прочитанных немногими.
Моя деятельность в секторе электронных публикаций Института Наследия началась с кандалакшской экспедиции Петра Боярского, который проделал колоссальную работу по изучению культурных ландшафтов Русского Севера. И в Кандалакшу я поехал как человек, который знал, каким образом рассказать историю экспедиции не словами, а картинками. У меня был фотограф, у меня была своя камера, люди работали, я фотографировал, документировал все и в результате «собрал» экспедицию на электронной карте, где было отражено ее передвижение, ее работа, ее быт и находки. То есть я как бы сделал большую такую книгу вне книги. В компьютере.
Как только эта модель была предъявлена, все просто оторопели, потому что академическая зашоренность вдруг обрела сборочную платформу. Междисциплинарную. И даже внедисциплинарную. В результате возникло фантастическое воодушевление, потому что до этого каждый знал только свой участок работы и именно его считал приоритетным. А тут сложилась целостная картина всего, что было сделано. Возник резонанс. И дальше пошла целая серия предложений на работы такого рода. За пятнадцать лет в институте я сделал около 30 проектов. Один, важнейший, был посвящен Лицевому летописному своду Ивана Грозного. Это издание, скомпонованное из текстов и миниатюр. Причем написанное и изображенное совпадает только частично. Оказывается, что картинка – это не иллюстрация к тексту. Это другой способ описания. Картинками описано то, чего нет в тексте, а в тексте есть то, что картинка описать не может. Это некие комплиментарные, взаимодополняющие коды…
– И Ломоносовский проект, видимо, был сделан в то же время?
– Нет, он возник, когда институт достиг практически апогея в своем развитии. То есть стал заниматься не узкими дисциплинарными исследованиями – культурологическими, фольклорными или какими-то еще, – а стал развивать очень интересный концепт, который предложил Юрий Александрович Веденин. Он полагал, что объекты не существуют отдельно, они образуют сеть связанных природно-культурных ландшафтов. Стало важно не только видение вершин, но и видение процессов, формирующих вершины. Скажем, у Моцарта папа тоже был Моцарт, и сестра была Моцарт, и без них Моцарт не появился бы. Чтобы увидеть мир во всей полноте, нужно создавать разветвленные грибницы, из которых произросло то или иное явление или культурный герой. Моцарт, Толстой, Достоевский – кто угодно. Для чего? Чтобы создать модель реальности, с которой нам было бы интересно жить и работать. В этом суть и смысл этого проектирования. В интересности жить.
Такое описание – это колоссально длительный процесс, но мы можем начать его делать. Зачем? Чтобы нигде на земле не чувствовать себя чужими. В перспективе представляется мегапроект – «Мир русской культуры».
– Ваш проект видений или вид//е//ний Москвы является частью этого мегапроекта?
– И да, и нет. «Нет» – потому что к моменту, когда я занялся проектом «Карта видений Москвы», началась «модернизация» Института Наследия, и мне, как и большинству сотрудников, пришлось оттуда уйти. Все рухнуло. Я утратил возможность путешествовать по Русскому Северу – а интересных экспедиций было много: остров Вайгач, Кольский полуостров, Соловки, Поволжье… Что оставалось делать? Небо стало с овчинку, и в этом смысле мне нужно было либо остановиться и умереть, либо сделать предметом своего исследования то место, в котором я живу. Москву. Так возник проект «Видений Москвы».
Я делал его дома, как говорят, на коленке. Формально он был приурочен к столетию кинематографа и к Году кино – это был 2016-й. Что такое кино? Это лента, склеенная из маленьких фрагментов. Каждый фрагмент описывает определенную сцену или определенную ситуацию. Каждую сцену можно привязать к определенному месту. Сейчас кинокарта Москвы у меня включает 4500 сцен, привязанных к местам съемок и находящихся на шкале времени в интервале с 1908 по 2015 год. Они открываются в компьютере как фрагменты фильмов. Можно отсматривать Москву географически: вот, скажем, Чистые пруды. Фильмов вокруг них снято невероятно много. Самые известные: «Подкидыш» (1939), «Мне 20 лет» (1964), «Белорусский вокзал» (1971), «Покровские ворота» (1982), «Мастер и Маргарита» (2005), «Pro любовь» (2015). С помощью кинокарты можно делать временные срезы: Москва 10-х годов, 30-х, 40-х, 60-х, 90-х и, наконец, современная… Сто лет кинематографу: этот интервал в Москве локализован на небольшой территории, и возможность, благодаря этому проекту, коснуться разной жизни – она нам открыта. Мы можем посмотреть, как уживались люди в начале, в середине ХХ века. Жизнь была выплеснута на улицы, во дворы. Город был переполнен жизнью: не то что сейчас, в эпоху железных дверей и кодовых замков. Это все можно отсмотреть. Более того, был бы запрос – все это можно было бы еще и показать – прямо на стенах домов. Весь город превратить в своеобразный кинотеатр, в котором совершается путешествие во времени.
Причем неизвестно, что здесь реальнее – кино или то место, в котором оно было снято. Это – смешанная реальность, которая создается всей разнородностью культуры. Почему я говорю об этом с таким пафосом? Кстати, вопрос не в том, в чем пафос, а в том, что в пафосе. А Пафос – это город на Кипре, где находится храм Афродиты. А в храме находится алтарь. А чему посвящен алтарь? Чему, собственно, посвящено твое человеческое служение? Вот в чем главный вопрос. Но ведь и работа над темой «Мир русской культуры» – это служение. Служба. Точно так же, как служба церковная, эта – служба культурная, потому что культура нуждается в культе. Ее надо культивировать. Она не дается человеку с рождения. А нужно это для того, чтобы вы чувствовали свою определенность и беспредельность в пространстве культуры. И в этом есть, собственно, ваша жизнь, и это есть предмет культа.
– Давайте теперь обратимся к тому, чему мы посвятили вчерашний день, гуляя по Москве: к граффити. Я очень увлекался граффити, усматривая в них своеобразный язык города. Граффити не увидишь на периметре квартальной застройки: они внутри, во дворах, на заборах в полосе отчуждения железной дороги – в этом смысле они не особенно назойливы. Но есть места – ну, тот же Хохловский переулок в центре Москвы, – где не обратить на них внимания невозможно. В моем фотоархиве сотни фотографий граффити, сделанных и в Москве, и в Петербурге, и в Париже… Это очень интересный мир, где сходятся живопись, поэзия и еще что-то неуловимое…
– Свой проект «Басманный город» я начал делать тогда же, когда стартовал проект «Киновидений Москвы». Оба проекта возникли из чувства тупика, которым я был охвачен, когда оказался без интересной работы. Но, с другой стороны, это же не значит, что я не могу среду своего обитания сделать предметом своего исследования?
Так «Басманный город» стал территорией, с которой я начал работать. Только я занимаюсь не граффити, а, скорее, стрит-артом. Большинство граффити малоинтересно: то, что вы каждый день видите на железнодорожных заборах, проезжая на электричке из пригорода в Москву, на 90 процентов просто имена или прозвища тех, кто эти надписи сделал. В сущности, они сообщают вам только одно: «вот я!», «а вот я!»
Но попадаются и совершенно другие высказывания или образы. Вот ими-то я и занимаюсь. Хожу по Москве, фотографирую. Привязываю к электронной карте. Так возникают пространства скользящих смыслов. Почему скользящих? Потому что они недолговечны, почти мгновенны. Они скользят по поверхности зданий. Если вдуматься в словосочетание street art – это искусство улицы. Город – живой. Он все время меняется, все время строится, заново обживается – на уровне поверхности, на уровне выбора цвета, на уровне какой-то эпиграфики. «Рыба плывет с головы». «Я люблю вино и тебя». «А я – только вино». «Ты не имеешь права быть жалким»… Кто-то же здесь это написал почему-то. В этом смысле «Басманный город» – это пространство случая. Не случайности, а случая. Там случается то, что в других местах не случается. Вообще, «Басманный город» в моем представлении это город, в котором отпечатываются люди.
Я фотографирую только следы этих отпечатываний. Ловлю ускользающее. И таким образом осваиваю город. Делаю его своим. А электронная карта позволяет увидеть всю полноту его художественных возможностей.
– Знаете, что меня поразило? Множественность техник, при помощи которых возникают эти послания. Где-то рисунок наносится через трафарет. Где-то делается спреем, где-то просто наклеиваются на стены композиции из бумаги. А вчера я во время прогулки видел – впервые – совсем коротенькие послания на белых рамках, наклеенных на цветную поверхность. Пурпурная поверхность – на рамке написано: «Багровый. Нерон поджигает Рим». На сером – «Туман». И все эти рамочки пронумерованы, их, если верить номерам, более ста. И все это человек делал, ходил, расклеивал, чтобы привнести в город капельку своего видения… И почему-то от этого даже настроение в лучшую сторону меняется… Ты, в каком-то смысле, не одинок.
– Да, изображения или, лучше скажем, послания – они все время поддерживают ваше бытие. Значит, в городе можно не только работать или сидеть в кафе – можно «включиться» в него и с ним поговорить. В прошлом году в Библиотеке имени Достоевского состоялась конференция «Мегаполис будущего. Новое пространство для жизни», в рамках которой рассматривалась тема «Стрит-арт: между заказом и запретом». Такая постановка вопроса – своего рода тупик. Тебе как бы говорят: «Выбирай – ты с нами или против нас?» Выбираю. Я пойду погуляю. Если мне предлагают выбор «или-или», я выбираю и за, и против. Поэтому на этой конференции я просто показал свой «Басманный город» как пространство галереи улиц. Здесь каждый день рождается и умирает русский авангард. Ему нужно позволить быть. И проблема первых этажей города – это то, что будет решаться в ближайшие десять лет. В них должна возникнуть жизнь.
Граффити – это как раз проявление на стенах домов тех форм жизни города, которые сокрыты от прямого наблюдения. И когда я это фотографирую и размещаю на карте, я вижу, о чем он думает, этот город. Каждое высказывание на стенах – это локальная мысль, не единственная его, города, мысль, он все время мыслит, формируя эстетику меняющихся фасадов.
В архитектуре есть целое направление, когда дом проектируется как внутренний объем, имеющий какое-то количество фасадов, но каждый фасад имеет свой отдельный вид. В результате оказывается, что это пространство начинает обладать определенными свойствами многомерности и индивидуальности. А стрит-арт – это тоже создание индивидуальных фасадов.
– При таком подходе к проектированию получается, что весь город, по сути дела, театр.
– Ух! Конечно. Theаtrum. Когда возник шекспировский театр «Глобус», это был фантастический прорыв. Исторические хроники, комедии, трагедии стали доступны огромному числу людей – для чего? Для того, чтобы передать образ целостного мира. Кстати, первая русская энциклопедия, екатерининская, так и называлась – «Зрелище природы и художеств». Театрум – это и есть зрелище мира – природы и искусства. Сокровенное, интимное, личностное и эмоциональное его восприятие. Самый главный вопрос состоит сейчас в том, чтобы такое восприятие стало необходимостью, потому что всякий интерес блокируется нашим образом жизни и мышления. «Зачем тебе это все понимать – все купишь, что тебе нужно. А потом поедешь отдыхать». От чего отдыхать-то? От непонимания?
Так вот: театрум – это возможность ощущать себя пупом земли и балансировать между Тартаром и Олимпом, между краями земли, глубиной и далью. В этом театральность. И переживаемый катарсис – когда между вами и какой-то неожиданно появившейся композицией на стене пробегает ток – это странный феномен, когда вы воодушевляетесь, глядя на то, что впрямую вас не касается. Но когда я нахожусь в Хохлах (Хохловский переулок. – Прим. авт.), то я понимаю, кто я. «Мы не местные. Мы небесные». Я там каждый день хожу. Я поддерживаю себя этим общением с городом.
– Для меня не подлежит сомнению, что граффити обладают какой-то недекларированной ценностью. Но живут недолго. Поэтому любая попытка зафиксировать некоторые художественные удачи обязательно будет связана с определенным образом жизни: кто-то все время должен ходить по городу и фотографировать «жизнь стен». Вопрос: как эти снимки, которых у вас 3800, сохранить и сделать доступными? Выгрузить в Сеть?
– В Сети ничего само не бывает, астролябия сама ничего не измеряет. Все мои практики в Высшей школе урбанистики были очень локальны и во времени сжаты. Ими нужно заниматься несколько лет, чтобы возник ритуальный вкус к такого рода исследованиям города. Я в своей электронной карте граффити создаю возможность, чтобы каждый попробовал практиковать свою собственную форму освоения городских пространств. И не просто практиковать, а публиковать ее и видеть ее на фоне других репрезентаций. Над этим проектом давно уже работаю не я один. Ибо цель моей работы – вернее, всех моих работ – это освоение территории возможно большим числом людей. Отображая «Басманный город» на карте, вы проникаете в другое измерение, в мир молодежной субкультуры, которая говорит на своем, только ей присущем языке. Помните объявление: «Ты справишься. Вот увидишь». Там изюминка в том, что внизу, где у обычных объявлений висят язычки с телефонными номерами, – тоже есть язычки, на которых написано: «Я справлюсь». Почти все они оторваны. Остался только один язычок. Кто-то должен оторвать и его – и таким образом откликнуться на это послание.
– «Карта видений Москвы» и «Басманный город» – это прекрасные и захватывающие проекты, которым, по-моему, недостает одного – практического использования. Кого бы это могло заинтересовать? Библиотеки? Но, кажется, они еще не готовы к этому. Музеи? Сомневаюсь. Частично – в форме, например, выставки фотографий – эти проекты можно было бы реализовать там, где уже определился вкус к стрит-арту.
– Что меня интересует в этой ситуации? Один американский миллиардер, когда его спросили, а во что же теперь инвестировать – бумаги падают, акции падают, – ответил: «Вы знаете, я бы попробовал инвестировать в толерантность». В том числе и в толерантность к практикам современного освоения города. Нам же будет интереснее. Мы обретем многомерность…
Я даже обдумывал такой проект: «Из запасников Третьяковской галереи»… Они, эти запасники, находятся не в Третьяковской галерее. Они находятся в галереях улиц Москвы. И улицы все время высказываются про это. Наша неспособность замечать в тоннеле обыденности, что к нам обращаются, не позволяет по-другому строить нашу жизнь – все время получается тоннель. Койка – рабочий стол – место развлечений. Чтобы освоить город – нужна воля к этому и энергия.
– Включить людей в поиск дополнительных смыслов не так-то просто.
– Философ Александр Пятигорский на одной из своих лекций по буддизму сказал: «К сожалению, счастливые люди вообще плохо учатся». Вы начинаете учиться чему-то, только если вы несчастливы – вам недостает какой-то важной части вашей жизни. Так что вопрос «включения» – это вопрос предоставления возможности и – очень важно! – готовности изменить свою жизнь так, чтобы заполнить эту пустоту.
Пример: при чтении лекций в Высшей школе урбанистики я столкнулся с тем, что говорю как бы в пустоту. Сначала я очень обижался, а потом понял, что для студентов не существует никакого Театрума, к которому я адресуюсь. Более того, у них у всех ангедония. Они не способны радоваться простым ощущаемым вещам. Тогда мы с руководством создали «УрбАриум» – мастерскую, где смысл мастер-класса свелся к тому, что вот это мое фотографирование начало практиковаться несколькими студентами. И знаете, какая интересная штука получилась? Объекты, выделяемые независимо – мы вместе никогда не ходили, – слипались, как инфузории, в какие-то сгустки. Эти сгустки обладали определенными привязками. Карта граффити стала дополняться, разрастаться. То есть студенты вошли в конце концов во вкус. Для них тоже эта множественность касаний – общений с городом стала ценностью, и она не взамен жизни, она не вопреки жизни. Она расширяет вашу жизненную среду до области художественности. Тогда получается, что город – это какое-то художественное создание, в котором интересно жить и быть. Я не жду какого-то скорого и прагматического результата. Должен появиться вкус к этому. К тому, что жить в Москве, а не только в Париже или Лондоне – интересно. В этом смысл всей работы.
– Вы со своими проектами в каком-то смысле опередили время – а это опасная штука. Все, кто опережал свое время, всегда чем-нибудь за это расплачивались.
– Я расплачиваюсь непониманием. В Институте Наследия в свое время этого не было. Там была насыщенная культурная среда, научное сообщество, способное все это воспринять. А сейчас ни у кого даже не возникает желания этим начать владеть и пользоваться. Один из моих приятелей сказал: «К сожалению, как ты, больше никто не живет» – вот в чем проблема. Получается, что жизнь тех, кто может воспользоваться моими наработками, ориентирована абсолютно на другие ценности, и для такой реальности, как стрит-арт, даже как курьеза в их жизни нет места.
Граффити – это материал для того, чтобы соединить свою собственную жизнь с тем, что создано не тобой. Мы живем в мире, который сделан не нами – это то, что я говорил своим студентам: «Вы родились в городе, который построен не вами и не для вас».
И вопрос теперь состоит только в одном: вы сможете его освоить, сделать своим и интересным – или так и будете жить в чужом доме, недолго и несчастливо. Но это не назидание и даже не совет. Это предложение. Или приглашение. Выбор – Судьба.