Шу уже и не помнила точно, когда она поселилась в щедром погребке татик* Наины: то ли была слишком мала, чтобы помнить, то ли родилась прямо здесь, в мелком сухом песочке. Шу даже смутно помнила свою мать, так как была уже слишком стара. До сумерек она нежилась в прохладном лоне погребка, а к вечеру лёгким шуршанием выскальзывала наружу, чтобы почувствовать свежесть горного воздуха и, преодолевая старческую леность, поймать себе на ужин сонную птичку или зазевавшегося зверька. Ее толстое, упругое, узорчатое вдоль хребта, тело с плоской головой слегка поблёскивало чешуйками в голубоватом лунном свете. Она ждала свою жертву. Потом... вспышка — это её тело, подталкиваемое инстинктом охоты, метнулось в направлении ожидаемого объекта... и тишина...
С первыми солнечными лучами она спускалась в погребок, где спозаранку суетилась добрая, улыбчивая татик Наина, процеживая в глиняные кувшины парное молоко. Блюдечко Шу, к моменту ее возвращения, обычно было наполнено заботливой рукой — хозяйка никогда не забывала о своей гордой и опасной питомице, которую, впрочем, не боялась, а уважала и любила, как члена семьи.
Шу молниеносным язычком хлебала молочко и мысленно благодарила татик. Так продолжалось изо дня в день, из года в год, пока татик Наина не слегла — хворь какая-то одолела старенькую хозяйку. Теперь уже каждое росное утро в погребок спускалась харсик**, разливала ароматное, звенящее молочко по кувшинам и, шурша платьем, уходила в дом, где сопели в тёплых постельках трое её маленьких детишек.
Шу с грустью заглядывала в пустое блюдце, вспоминая вкус молока, и, свернувшись клубочком, засыпала. А рядом стояли несколько кувшинов, наполненных бесподобным молоком — они манили, они дразнили, они... Змея боролась с искушением, забываясь во сне, но, едва проснувшись, она начинала чувствовать аромат. Ее тело скользило вокруг заветных кувшинов, обнимая тройным кольцом, серая головка касалась к глиняного горшка, потом резко отбрасывалась назад, кольца превращались в жгут, и Шу уползала в свой уголок.
На двадцатый день Шу не смогла противостоять искушению — захватила язычком несколько капелек молока из кувшина, обменяв их на несколько янтарных слезинок яда, соскользнувших в белую жидкость, и воровато спряталась за деревянной винной кадкой.
Сквозь сон услышала легкие шаги — харсик Нунэ спешила за молочком для своих проснувшихся ребятишек. Сон как рукой сняло — Шу напряглась, подслеповатые глазки забегали, шустрый язычок мелькнул несколько раз: Нунэ взяла именно тот кувшин, с которого отпила Шу. Взяла и уже направилась к выходу... уже встала на первую ступеньку... вторую... Змея, натянув мышцы, как тетеву, взметнулась стрелой в сторону девушки. Мощное, гибкое тело ударилось о кувшин, который тут же выскользнул из рук Нунэ, упал на каменные ступеньки и разбился.
Харсик, едва завидев змею, с криками убежала наверх. С тех пор Шу никто не видел в погребке татик Наины. Змея не смогла простить себе того, что не оправдала человеческого доверия.
***
Я открыла глаза: вокруг такое благолепное мноцветье! Неподалеку — скалистое, дразнящее прохладой, ущелье, в глубине которого — река... Наверно, прислонившись к массивному камню, я задремала, и мне приснилось... Или нет?!
Юркий серый чешуйчатый хвостик мелькнул меж камней, показалась плоская головка, развернулась в мою сторону, задрожала, будто сокрушаясь, и исчезла.
Шу-шу-шу...
__________________________________________
*бабушка (арм.).
**сноха, невестка (арм.).
Елена ШУВАЕВА-ПЕТРОСЯН