На днях проводили в последний путь нашего коллегу-истоковца, талантливого журналиста Ильдуса Гимаева.
С Ильдусом я познакомилась всего восемь месяцев назад, когда пришла работать в редакцию этой газеты.
Сидели напротив друг друга, каждый за своим компьютером, молчали, работали. Ильдус, на первый взгляд, был застенчивым и неразговорчивым человеком. И лишь в день похорон я узнала, каким он был на самом деле. Об этом рассказали его многочисленные друзья и одноклассники, в том числе музыкант и композитор Яков Муравин, прилетевший из Израиля в гости к Ильдусу, а попавший на его похороны. Не смогли прилететь и проводить его в последний путь друзья из Германии, Франции, с острова Крит.
Оказалось, что Ильдус — интереснейший человек со сложной и тонкой душевной организацией, интеллектуал, книгочей, довольно близкий родственник знаменитого Рудольфа Нуреева (отсюда его внешнее сходство с легендарным уфимцем).
День был полон печали, и «хорошие умирают молодыми» на обложке случайной книги было в тему мыслям об Ильдусе Гимаеве. Поплачу о нём. О хорошем человеке. Вы знаете, каким он парнем был...
«Просто точеный под взрослого Маугли из советского мультфильма. Такие пропорции, такие параметры — готовый дублёр Гойко Митича в кино про индейцев» — эта характеристика предварила наше знакомство. Но больше его внешности меня в юности впечатлила жизнерадостность и готовность восхищаться, а мы тогда все были ниспровергатели и критики, Гимаев же мог любым барахлом, именуемым произведением искусства, восхищаться, периодически его разыгрывали и что-то подсовывали ему прочитать или посмотреть уже заведомо китчевое, тобой забракованное. «Ну, как?» — и он начинает хвалить, хочет тебя порадовать. «Ну, это же чушь собачья, ну дичь полная», — прерываешь его. Он конфузится оттого, что не смог сделать тебе приятное. Сколько я таких коварных диалогов между ним и моим братом выслушала.
Ильдус моему брату был как родной брат, уж точно намного ближе двоюродных.
Эта была такая длинная дружба с юности, и пока смерть не разлучит. Смерть пришла первой к нему. И я плачу по утрате родной души, брат моего брата мой брат, а сестра моего брата моя сестра. Вот такие индейские у нас были традиции. Настоящим индейцем, невозмутимейшим, он умел оставаться там, где у всех сдавали нервы. Помню, когда работали вместе — самых вредных заказчиков спихивали на Ильдуса. Помню всякие случаи, один приведу: жутко истеричная была клиентка, орала, и тут я передаю трубку Гимаеву и сама ухожу пить валидол с валерьянкой, возвращаюсь. А он бодро говорит: «Надо завтра ей подвезти документы посмотреть». Приезжаю с тихим ужасом внутри к этой клиентке на следующий день, она посмотрела, кое-что исправила и произносит: «А можно окончательный вариант привезёт тот человек, что по телефону со мной говорил?» — «Конечно, можно: желание клиента — закон». А у Ильдуса спрашиваю спустя какое-то время и уже после энного количества подобных случаев: «Как ты можешь так спокойно с самыми экстремальными клиентами общаться? Где ты этому научился?» — «Ну,
Его подруги говорили на поминках о том, что он мог бы стать великолепным, замечательным отцом. Не успел! Он мог бы стать великолепным, замечательным писателем, о чем свидетельствует его единственный рассказ «Захар». Не успел! Единственное, что он успел — так это стать Человеком и высокопрофессиональным журналистом, на которого мы, истоковцы, возлагали большие надежды... Но, увы...
У меня осталось чувство вины, что мы ни разу не поговорили по душам с этим замечательным человеком. Воз-должен же я был как-то со своей мамой общаться, напрактиковался».
Вот такой стоицизм внешний и очень глубоко запрятанная трагичность, которая проявилась в написанном им рассказе «Захар», единственном опубликованном при жизни.
Рассказ он написал с моей легкой руки, и даже название из анамнеза моей судьбы. Не было у Гимаева ни одного знакомого Захара. Зато у меня их было три — разной степени знакомых.
А ещё с моей легкой руки Ильдус, человек интеллигентный, начитанный и закончивший, наконец, юридический факультет заочно, но работавший в тот момент бригадиром строителей, стал журналистом. Ильдус написал заметку про художника Владимира Кузнецова, отца одноклассника, и хотел её где-нибудь опубликовать. С тем и обратился ко мне. Я позвонила Айдару Хусаинову, и мы все встретились в Доме Печати. Примерно через неделю Ильдус рискнул и стал стажироваться в газете «Уфимские ведомости». И довольно скоро проявился его талант журналиста.
Он писал легким и внятным слогом, очень живо и художественно. Но, к моему сожалению, публиковал только статьи. И у нас были регулярные перепалки на тему:
— Где твоя проза?
— Да кому это нужно? Да и зачем? В чем смысл? Статьи — это работа, за неё деньги платят... А проза что?
можно, с высоты своего возраста я смогла бы ему помочь, по-матерински поговорив о его проблеме. Ведь ему только исполнилось 42 — возраст мужского расцвета, человеческого, профессионального, семейного...
Вообще же мне до сих пор непонятна мужская логика, согласно которой мужчины губят себя алкоголем, наркотиками и другой дрянью, не думая и не вспоминая о том, какой ценой земные женщины-матери подарили им жизнь. Об этом мои стихотворные размышления...
— Но ты талантлив, если не реализовывать себя, это сжигает изнутри. Я по себе знаю.
— Ты поэт. А я другой.
Но книжками и мнениями о них мы ещё регулярно обменивались. Хотя заходить он стал всё реже и реже. Встречу на улице, поговорим минут пять на тему
ГАЛАРИНА
жизни и литературных событий мировых и моих личных.
— Ну, что я буду заходить, ну что мне сказать, у меня ничего не происходит. Это у тебя семья, ребёнок, стихи.
— У тебя происходит жизнь. И тоска происходит. Если есть тоска — ты живешь.
— Красивый спич о бессмысленности всего сущего, — мне в ответ.
У него уже начиналась утрата смысла жизни. На духовном уровне.
А потом умерла мама Ильдуса. Он остался совсем один в 40 лет, вместе с кошкой. Мы ходили её кормить этой зимой, когда он ездил в Израиль и оставил ключи моему брату.
Ах, мамы, мамы, властные и волевые, в одиночку воспитывающие мальчиков, какое бы пособие для вас написать, чтобы вы поняли, что вы не вечно будете со своими сыночками, что они могут остаться одни, без жен, без детей. И все это на фоне кризиса среднего возраста, то бишь гормонального спада.
Красивый, умный, ни разу не женатый, с золотым характером и с квартирой, сорокалетний мужчина с кучей вредных привычек так и не смог подпустить к себе женщину на расстояние брачного союза. Произошла утрата смысла существования на биологическом уровне.
А на духовном уровне не было поиска ни в религии, ни в искусстве, ни в удовлетворении самолюбия.
Ведь «кадавры, желудочно неудовлетворённые», имеют причину жить — надо же набивать утробу, квартиру набивать барахлом, очки набирать в таблоидах.
А талантливым людям этих причин мало для обретения смысла.
И он не первый такой в моём скорбном списке: Ринат Юнусов, Рома Шарипов, Света Хвостенко умерли от того же самого. Они были привлекательны, они были умны, они были образованны, они были талантливы, их хвалили, тем, что они писали — восхищались. Чтобы жить долго — какого-то из компонентов, наверное, должно не хватать. Вот меня обругали на «зоналке», не похвалили, и я буду жить, буду учить себя заново слагать слова. И я буду писать, и я буду любить, и я буду страдать. В этом мире сейчас культ молодости, и поэтому переход в зрелость вдруг стал не переходом в зрелость, а концом молодости, концом смысла. Неужели вечная молодость: почки до листочков, росточки до стеблей — не доживут до цветов, плодов и разветвлённых корней.
и, как всегда, со зрелостью в природе приходит равновесие души: в смятеньи неприкаянно не бродишь и чувствовать, как прежде, не спешишь.
на суетливость налагаешь вето, прощаешь всем прошедшие грехи и, провожая золотое лето, про осень пишешь главные стихи.
(стихи Марины Розенбаум)
Спасибо, Ильдус, что ты был таким прекрасным братом и что горька от этого утрата.
Я выросла, имея часть твоей заботы и тепла, и даже смерть твоя мне мужество даёт продолжить быть.
Дрожащею рукой я поправляю первую седую прядь:
«Покойся с миром, мой талантливый собрат».