Автор: Николай Соснов
Татьяну Васильевну трофимовская милиция арестовала в первый день декабря 1917 года. С утра намело, и престарелая бонна еле доковыляла до городской толкучки, чтобы обменять на продукты последнюю ценную вещь — серебряную десертную ложечку, Володин подарок на именины, память о женихе, погибшем в 1863 году при подавлении польского восстания. Осталась еще выцветшая от времени фотокарточка, на которой ее подслеповатые глаза с трудом различали молодого красавца с лихими гусарскими усами. Прочие свои немудреные сокровища — фарфоровый сервиз, золотое кольцо, шубку и еще кое-что из одежды — Татьяна Васильевна уже снесла на базар. В домике, предоставленном ей в пожизненное пользование благодарным за воспитание трех детей купцом Шаповаловым, из ценностей сохранилось одно только пианино, но оно никому не было нужно.
Трофимовск голодал, и горожан мало интересовала музыка. Их волновали более приземленные моменты бытия, чем симфонии Бетховена или оперы Римского-Корсакова, как-то: запах свежеиспеченного хлеба, тарелка вареного в мундире картофеля, и, конечно, бутыль мутного самогона. Все эти и многие другие жизненные блага доставляли на местный рынок окрестные крестьяне, само собой, не за спасибо или тухлые керенки, а в обмен на блага иных сортов.
Процветала и откровенная спекуляция. Именно поэтому Совет рабочих депутатов ввел в провинциальном Трофимовске твердые цены, пайки и продуктовый контроль. Милиция устраивала регулярные облавы на торгашей и их покупателей, не очень резвые (свою бы благоверную ненароком не ухватить, пока она добывает молоко для детишек!), но достаточно результативные (кого-то все-таки надо поймать, хорошо бы самогонщиков!).
Татьяну Васильевну арестовал лично начальник городских стражей порядка товарищ Дорофей. Худой коротышка в драном пальто искренне верил в свое мастерство сыщика и любил ловить преступников самостоятельно. В Трофимовске его знала каждая собака, потому обычно ему удавалось схватить только тех, кто не умел быстро бегать. Сегодня, например, на долю великого детектива досталась седовласая гувернантка.
Татьяна Васильевна сидела на скрипучем стуле в душной прокуренной комнате, дрожащей рукой заполняла анкету, предложенную заикающимся юным канцеляристом, и испуганно слушала через приоткрытую дверь перебранку ответственных лиц в соседнем кабинете.
- Ну и что мне с ней делать, с бабкой? - гремел ухарский бас матроса Комарова.
- Не знаю, мое дело — схватить, - уклонился от его вопроса Дорофей. - Председатель ревтрибунала у нас ты, тебе и думать.
Гигант Комаров грозно навис над тщедушным Дорофеем, помолчал, буравя начальника милиции злым взглядом, затем снова загремел:
- К исправительным работам не пригодна по возрасту, в тюрьме кормить нечем, околеет, штрафы Совет ликвидировал еще в сентябре. И что мне остается?
- К расстрелу, - вякнул Дорофей.
Комаров аж задохнулся:
- Бога побойся! У меня мать ее возраста!
- А бога отменили, не забыл?
Комаров погрозил Дорофею пудовым кулаком. В комнате раздался третий голос, спокойный и вкрадчивый. Так мог бы промурлыкать сытый довольный жизнью котище. Это вмешался секретарь трофимовского Совета, пожилой большевик Миронычев.
- Разрешите высказаться и мне, товарищи. Постановление нашего Совета действительно предусматривает такую меру, как смертная казнь, но она направлена против самых крупных и злостных барышников. Разве старушка из таких? К покупателям, нарушающим установленный порядок товарообмена, применяется наказание полезным трудом.
- Я же говорю, не проходит она на работы, древняя слишком, - нетерпеливо прервал секретаря Комаров.
- Погоди, не спеши, - продолжил Миронычев, по привычке вертя в руках очки с треснувшими дужками, - в бумаге также написано: в необычных случаях трибунал вправе назначить иные меры воздействия, исходя из принципа революционной целесообразности. Вот ты и прояви сознательность, придумай что-то.
- Да что я придумаю, - обреченно махнул рукой матрос Комаров. - Видимо, так и придется расстрелять.
Татьяна Васильевна слушала этот неутешительный спор и обмирала от страха, то и дело оставляя кляксы на анкете.
Таня росла благонамеренной барышней и общалась только с солидной публикой, чураясь общества разночинцев, буйных студентов, либералов, радикалов, народников и прочих бунтовщиков. Политика ее не интересовала, революция пугала.
Сначала целью жизни Татьяны было замужество, а когда поручик Тучин сгинул, защищая власть императора над поляками, ее внимание целиком поглотила забота о воспитанниках. Через ее руки прошли дети виднейших трофимовских дворян, а позже и купцов. Где-то они теперь? Погибли на мировой войне, бежали за границу или попали в мясорубку братоубийства, а, может, кто-то оказался и среди красных палачей.
По городу ползли слухи о зверствах большевиков, о зарубленных и утопленных, об обесчещенных девках и придушенных ребятах. Части из них Татьяна Васильевна верила. Да и как не верить, когда во главе трофимовского Совета вдруг встал пришлый каторжник, на котором пробы негде ставить? Официально в Трофимовске пока казнили мало. Честно говоря, с августа никого не расстреляли. Зато без суда уже несколько человек укокошили. Злые языки утверждали, что сотворили это лично матрос Комаров и товарищ Дорофей, пьяные, из наганов. Газета «Пролетарий Трофимовска» писала, что убивали они, обороняясь от уголовников, мстивших за облавы, но кто же доверяет прессе большевиков?
Проходивший мимо милиционер пинком захлопнул дверь в кабинет, и Татьяна Васильевна не узнала, как решила ее судьбу тройка городских заправил. Однако, в печальном исходе сомневаться не приходилось.
Получив вожделенную анкету, канцелярист-заика проводил старую гувернантку в переполненную людьми холодную комнату, где на скамейках ожидали заседания трибунала те из арестованных, чьи дела казались милиции ясными и не требовали расследования. Ждали они недолго. Правосудие вершилось непрерывно с утра до вечера с паузами на перекуры и совещания.
Присоединившись к братьям и сестрам по несчастью, в основном пожилым и калекам, не успевшим вовремя сделать ноги с базара, Татьяна Васильевна укрепилась в мысли, что смертный час близок и пора прощаться с жизнью земной ради жизни вечной. Комната гудела разговорами, вращавшимися вокруг одной и той же темы: кого и за что шлепнет матрос Комаров.
На суд выдергивали по одному. Назад никто не возвращался, и народ изрядно помрачнел.
- Христопродавцы… - шептала соседка Татьяны Васильевны по скамье, толстая баба в синем платке, и в нынешнее время умудрявшаяся по-прежнему отъедать себе жирную харю. При взгляде на нее у бонны свербило в животе. «Господи! Как не хочется помирать на голодный желудок!» - думала Татьяна Васильевна, а, тем временем, ревтрибунал перемалывал пойманных мешочников с неумолимостью дробильного станка.
Однажды из зала заседаний выскочил плотный мужик с выпученными глазами, но тут же был схвачен и возвращен пред очи Комарова.
- Убивцы… - шепотом прокомментировала толстая баба.
Наконец, пришел канцелярист и кивнул Татьяне Васильевне. Еле переставляя ноги, она вошла в просторный зал, в котором за накрытым скатертью столом сидели трое судей ревтрибунала — матрос Комаров и двое скучающих рабочих стариков, откровенно отбывавших разнарядку Совета по участию в общественной жизни. Еще в зале присутствовали секретарь Совета Миронычев, знакомый канцелярист, двое бюрократин постарше, дежурные милиционеры и кучка зрителей, ожидавших арестованных родственников. Ей сразу сделалось почти что дурно в окружении этих пропахших потом и махоркой грубых мужчин, говоривших на новом плохо понятном языке, рожденном эпохой потрясений и смут.
Процесс организовали просто и без затей. Канцелярист зачитал ее анкету и рапорт Дорофея о поимке Татьяны Васильевны при попытке незаконной обменной торговли. Комаров выслушал документы и задал единственный вопрос:
- Торговала, бабка?
Когда Татьяна Васильевна обреченно пролепетала «да», матрос посовещался с другими судьями, что-то поправил в заранее заготовленной бумажке и поднялся с места, подав, тем самым, сигнал и всем остальным. Дождавшись общего внимания, Комаров начал неожиданно бойко читать с листа приговор:
- Революционный трибунал Совета рабочих депутатов города Трофимовска...
Матрос говорил внятно, но Татьяна Васильевна все равно мало что понимала, утопая в аббревиатурах и напыщенной митинговой лексике. Ясно было только, что ее объявили виновной. Внезапно текст подошел к концу. Финал она расслышала четко:
- ...приговорил: Колчановскую Татьяну Васильевну подвергнуть самой гнусной и похабной ругани, от какой и у боцмана уши завянут. Привести в исполнение немедленно.
Матрос Комаров отложил бумагу, вышел из-за стола и, приблизившись к Татьяне Васильевне вплотную, обрушил на старушку водопад отборного моряцкого сквернословия. За пять минут гувернантка узнала больше бранных слов, чем за всю предшествующую жизнь.
- Свободна, - отпустил ее матрос, исчерпав запас своего красноречия.
Оглушенная, Татьяна Васильевна чисто механически побрела к выходу из здания, плохо соображая, где она находится и что тут делает. В голове крутились обрывки ругательств, из которых самым пристойным был эпитет «драная кошелка».
- Колчановская! Останьтесь еще ненадолго! - В коридоре ее догнал Миронычев. - Вот сюда, пройдемте в мой кабинет.
По еле заметной тропочке секретарь Совета провел бонну сквозь завалы из книг и поломанной мебели и усадил на довольно прочный стул.
- Во-первых, возвращаю вашу ложку, распишитесь и забирайте. Во-вторых, разрешите предложить вам чаю.
Дальнейшее Татьяне Васильевне запомнилось плохо. Она пила кипяток, заедая корочкой хлеба, и слушала Миронычева, а тот все говорил и говорил, а Татьяна Васильевна автоматически отвечала, в голове же гремел матом страшный матрос в затертом «рябчике».
Очнулась гувернантка на крыльце, сжимая в одной руке завернутую в тряпицу ложку, а в другой бумажный прямоугольник. Матрос в голове наконец утих. Развернув лист, старушка прочла выписанную аккуратным почерком и заверенную печатью справку:
Совет рабочих депутатов города Трофимовска.
Сим удостоверяется, что гражданка Колчановская Татьяна Васильевна с 1 декабря 1917 года служит на курсах ликвидации безграмотности среди взрослых учителем, в связи с чем имеет право обедать в столовой Совета и получать хлебный паек по норме служащих.
Подписано: Миронычев
Татьяна Васильевна долго стояла на крыльце, не в силах сдвинуться с места. Застыла и торчала столбом, ни вперед, ни назад. Мимо нее то и дело протискивались люди, входившие в Совет и выходившие из него. Старушка им мешала, и наконец на нее обратил внимание дежурный милиционер:
- Чего стоим, двери загораживаем?
Татьяна Васильевна молча, сама не зная зачем, подала ему справку. Милиционер пожевал губами, читая, потом дернул за рукав проходившего молодого рабочего:
- Слышь, паря, будь другом, отведи бабушку в хозотдел, ей надо на учет встать.
- А кто она? - полюбопытствовал юноша.
- Учителка новая на ликбез.
- А, хорошо, а то Порфирий Никитич совсем зашивается, шутка ли, каждый вечер двести учеников! Пойдемте, мамаша! Нам через дорогу!
Разбитной молодой рабочий подхватил растерянную Татьяну Васильевну за локоть и поволок за собой в жадное до знаний будущее.
Нравится рассказ? Поблагодарите журнал и Николая Соснова подарком, указав в комментарии к нему назначение "Для Николая Соснова".