Вчера утром выпал снежок, который коварно припорошил лед. Я ступила на снег, не подозревая, что под ним скользкий лед, и что они в сговоре: а давай притворимся, как будто весна; все ослабят бдительность, а мы тут к-а-ак хрясь!
«Ой!» - сказала я уже в воздухе. Приземлилась. Лежу. Смотрю в голубое безоблачное небо. Думаю:"Была бы на каблуках, убилась бы".
И припомнилась мне одна история про каблуки и храброго сапожника.
(На заднем плане несколько мужчин негромко запели красивую песню на грузинском языке).
… Давным-давно, когда я еще ходиль на високих-високих калбуках бэлых, как снэг на вэршинах гор, туфлэль, случилась эта исторыя…
Принесла я как-то… ну пусть его будут звать Гоги, что значит храбрый… принесла я как-то в палатку Гоги туфли. Набоечки нужно было поменять.
Гоги обувь ремонтировал не плохо, но и не фантастически хорошо: набойки быстро стирались, гвоздики в набойках достаточно быстро разбалтывались и начинали царапать асфальт с неприятным уху скрежетом.
Одному Богу известно, почему мы продолжали носить Гоги свою обувь и даже не делали попыток найти другого мастера. Привыкли, наверное. К Гоги привыкли: он и про свою жизнь расскажет, и про твою жизнь расспросит, и головой мудро покачает, и комплимент напоследок сказать не забудет.
И вот настало время забирать мои бэлые туфли из ремонта. Пришла, зашла в палатку Гоги. (Гоги только избранным разрешал подниматься по ступенькам и заходить к нему в палатку; остальным выдавал заказы через окошко.)
Подает мне Гоги туфли, а я смотрю – у одной туфли с внутренней стороны каблука две огромные царапины прямо по белой коже. И эти две царапины по каблукам, как царапины по моему сердцу.
«Гоги! – говорю, - Ти зачэм сдэлал такие царапины на калбуке и моем сэрдце?! А?!»
«Малчи, женщина! – отвечает Гоги, - эта нэ царапины, эта – шрамы!»
И Гоги рассказал мне, какой он был храбрый, пока делал туфли.
(Мужчины на заднем плане начинают петь громче.)
Сидел Гоги в палатке, слушал восточную музыку, делал мои туфли. Отвернулся Гоги всего на секундочку, чтобы взять острый инструмент, которым набойки старые сдирают (забыла, как он называется), а в приоткрытую дверь просунулась огромная волосатая рука.
Рука эта была нечестного вора, который хотел одну мою туфлю – бэлую, как снэг на вэршине горы - украсть. Но Гоги заметил руку вора и схватил ее. Стал Гоги отбирать туфлю, а вор не хотел ее отдавать и сопротивлялся. И пока они дрались, каблук туфли об окованный железом край ящика, на котором стояли готовые заказы, поцарапался. Вот как дело было!
Закончив рассказывать о том, каким храбрым он был, Гоги покосился на меня краешком глаза, как бы спрашивая: «Вах?»
Я вернула назад отвисшую челюсть и посмотрела на Гоги с восхищением, что означало приблизительно: «Ваще Вах!».
Я не стала возмущаться и кричать. Я заплатила Гоги столько, сколько он пожелал. Да, врал. Но как красиво! Как красиво!!!
Мне так красиво никто больше не врал!
И одному Богу известно, почему потом я ходила в туфлях с поцарапанными каблуками такая гордая, будто Гоги и вправду за них дрался.
(Мужчины на заднем плане закончили петь красивую песню на грузинском языке. Встали, обнялись и стали танцевать.)