В «Леонардо», в этом мире беспорядочного творчества, где стеллажи ломятся от всяких удивительных и восхитительных штучек, мягких и шершавых, липких и ароматных, каменных, деревянных, воздушных, невесомых, блестящих, ярких, торжественных, абсолютно непонятных и от того прекрасных и волшебных, стоят двое – он и она.
Она – хрупкий лесной эльф. Бледное узкое личико с огромными глазами, в которых отражается тонкий подсвечник и бронзовый колокольчик, и краешек массивной рамы, и фарфоровый слоник, и стеклянный голубой шар, усыпанный серебряными звездами. У эльфа тонкие, почти прозрачные руки, длинные пальцы и оттопыренные чуткие ушки, которые смешно выпрыгивают из-под растрепанных коротких волос.
Он – большой и неповоротливый, как медведь. Огромные руки, которые он, явно, не знает, куда деть. Огромная голова в каких-то совершенно немыслимых буйных иссиня-черных цыганских кудрях. Он осторожно поворачивается, чтобы ничего не задеть, все-равно задевает, и с правой полки падает румяный гномик. Гномик громко, на весь магазин говорит «ой!», человек-медведь вздрагивает, испуганно озирается и аккуратно наклоняется за гномиком, по пути сбивая еще с десяток чего-то звенящего и непонятного.
- Смотри! – говорит она. – Смотри какая прелесть!
- Угу, - говорит он. Гномик уже пойман и, тонко вереща, извивается в толстых пальцах.
- Угу, - повторяет он и осторожно водворяет злобно плюющегося гномика на место.
- Понятно, - говорит она, обиженно выпячивает подбородок, прикусывает верхнюю губу и ставит прелесть на место. – Раз тебе не нравится…
- Мне нравится, - он делает отчаянную попытку.
- Я же вижу, что не нравится, - она резко разворачивается и идет вперед.
- Дорогая, - он бросается ей вдогонку. – Дорогая, прости меня за то, что не проникся.
Он опять неуклюже поворачивается, задевает полку, полка жалобно ойкает и стряхивает с себя кислотно-зеленую свечку, пару открыток и гномика, который, падая, цепляется за большой голубой шар. Хрупкий и волшебный.