Читать люблю с детства. И писать.
В четыре года читал так хорошо, что воспитательница в садике давала мне в руки книжку, рассаживала группу амфитеатром вокруг меня и уходила по делам. Я читал, а маленький народ меня слушал.
Или, бывало, выходит наша детсадовская группа на прогулку, - я замыкающий. Вывески вокруг… слова новые… Интересно. Однажды прочел на стене в подъезде короткое незнакомое слово.
- Мам, а что это?
- Это хулиганы написали.
Не доверять маме причин не было. Слово, хоть и было ёмким, но читать его было не так прикольно, как сказки – они длиннее и с картинками.
С каллиграфией было сложнее. С наскока не давалась. Но однажды в мои руки попалась книжка из домашней библиотеки. «Иван Чижиков». Сопротивлялся Чижиков недолго.
Мне с рождения говорили – книга – это святое. Рисовать в ней нельзя! Но я же не рисовать собирался. Взял шариковую ручку и принялся копировать книжный текст. Побуквенно. В прямом смысле слова. Поверх букв.
По мне так выходило очень похоже на мамин почерк. Убористо и непонятно. Мама врач у меня.
Трудился долго. Очень. Четыре с половиной разворота расписал. Потом устал.
Мама была удивлена моей усидчивости. А потом своей усидчивости удивился я.
Я начал делать книги сам.
***
СССР была самая читающая страна в мире. Этот лозунг, в отличие от остальных лозунгов, был чистой правдой. Граждане читали много и повсеместно: в общественном транспорте, в парках и скверах, на рабочем месте и даже под одеялом с фонариками. Была одна проблема – хорошую книгу было трудно достать.
Мы брали почитать книги на день или даже на ночь. И успевали прочесть.
Те, кто имел доступ к ротапринту – это такой советский ксерокс размером с комнату – делали копии книг. Но за каждым ротапринтом пристально следили товарищи из органов. За распространение запрещённой книги можно было загреметь под фанфары.
Что было запрещено читать в СССР? Да много чего, включая «Мастера и Маргариту» Булгакова.
У меня в библиотеке есть экземпляр «Мастера», сделанный на ротапринте и переплетённый дедушкой.
***
Библиотек было много, но за хорошими книгами всегда была очередь. Особенно за фантастикой. Но и сказки зачитывали до дыр.
Помню, взял в Пушкинской библиотеке растрёпанную книгу «Золотой ключик или приключения Буратино». Листы вываливались из книжки, и мама склеила их изолентой. Не было тогда скотча в свободной продаже.
Прочитал залпом, принёс сдавать.
Библиотекарь повертела грубо отреставрированную книгу и сказала, что оштрафует меня за то, что я испортил сказку.
Выбежал из библиотеки в слезах – мне не поверили. Меня и маму обвинили в том, чего мы не делали. А мы хотели, как лучше.
«Золотой ключик» остался у нас.
Ещё помню, как мама купила в Доме Книги «Конька-Горбунка». На испанском. В ней были потрясающие иллюстрации. Мама влюбилась в книжку с первого взгляда.
- Я беру, - сказала мама продавщице.
- Она на испанском, - предупредила продавщица.
- Я знаю, - уверенно сказала мама, и прозвучало это так, будто мама знает испанский.
Когда мама вечерами пыталась читать мне «Горбунка» на испанском, мы хохотали в голос дуэтом.
Эта книжка до сих пор жива.
Ещё я с детства любил про Древнюю Грецию. Бредил просто. Книги про Александра Македонского можно было взять только в библиотеке. А мне хотелось свои. И я стал конспектировать книжки про древних греков. А потом и про персов. До сих пор помню название одной главы – «За что Ксеркс высек море?»
Конспект потерялся. Или я его плохо искал.
***
Однажды тётушка привезла из командировки в Среднюю Азию книгу «Ходжа Насреддин». Я её сразу узурпировал. Тётушка меня любила (и продолжает любить), но книжку не подарила. И тогда я решил книгу переписать.
Пацан сказал – пацан сделал.
В книжке были картинки. Их я тоже перерисовал.
Процесс меня увлёк настолько, что я на время забыл про время.
Не помню, как долго я был в роли писаря средневековой Руси.
Когда мне кто-то говорит, что ему скучно, я честно не понимаю, как это.
Переписывать книгу о Насреддине было интересно, но листов было много, а я один. И я устал.
А потом появились магазины «Стимул», где дефицитные книги можно было обменять на макулатуру. Из расчёта одна книга за 20-ть кг старых газет, журналов или картона.
А потом книги и вовсе стали продавать любые и в любых количествах.
Список с Ходжи Насреддина хоть и остался неоконченным. Но остался.