«Абрамцево, дорогое Вам, прежде всего, есть духовная идея, которая не уничтожаема»
Бредя по своему парку с рыбалки, Сергей Тимофеевич Аксаков вдруг заметил на дорожке большой гриб... Как он тут мог вырасти? Немного поодаль – второй, третий… Хозяин усадьбы присмотрелся: вся дорожка усыпана грибами! Вот радость-то! Нагнулся за грибочком, собрался было его сорвать, а тот – просто лежит на дороге! И все остальные – тоже. Старик рассмеялся. Шутка удалась. Сергей Тимофеевич сразу понял, кто ее придумал: любимейший гость Абрамцева – Николай Васильевич Гоголь…
Текст: Арина Абросимова, фото: Александр Бурый
В феврале 1843 года Аксаков, сообщив Гоголю о том, что намерен купить имение, писал: «Мысль, что вы, милый друг, со временем переселясь на житье в Москву, будете иногда гостить у нас, много украшает в глазах наших наше будущее уединение». В декабре он приобрел Абрамцево.
Всего четыре раза побывал автор «Ревизора» и «Мертвых душ» в имении Аксаковых, но у него сразу появилась здесь своя комната – в мезонине, из окон которого хорошо видна река Воря…
Эта усадьба пережила две мощных культурных волны, отзвуки и отсветы которых присутствуют в отечественном искусстве и по сей день.
С конца XVI века местечко Обрамково в 60 верстах от Москвы принадлежало помещику Волынскому. В XVIII веке от Петра I его получил за выслугу лет Федор Головин: тогда это было Абрамково, никакого дохода не приносящее. С 1783-го имение несколько раз меняло владельцев, превратившись в итоге в Абрамцево…
На крутом берегу Вори стоит барский дом. Во дворе – хозяйственные постройки: людская, кухня, сарай с амбаром, баня. Вокруг – смешанный лес, богатый ягодами-грибами и располагающий к охоте и рыбалке. Более чем на четверть века здесь с семьей поселился отставной чиновник, литератор, переводчик произведений Мольера и Вальтера Скотта, член Общества любителей российской словесности Сергей Аксаков.
ЛЮБИМЫЙ ГОСТЬ
Аксаковы сохранили прежний вид имения; единственное, что они построили здесь, – это жилой флигель. Парк сливался с окружающими полями и лесами, оставаясь «необлагороженным», в отличие от столичных «английских садов» и «французских парков». Многодетной семье Аксаковых нужен был простор.
Сергею Тимофеевичу, получившему значительное наследство от отца и вышедшему в отставку в конце 1830-х годов, пришлась по душе жизнь «свободного человека» и владельца подмосковной усадьбы. «Барин-то уже стары были, как в это имение переехали, – вспоминал его камердинер Ефим Максимович. – Охотой ружейной не под силу им уже было заниматься, так они рыбку и удили, когда на Воре, а когда и здесь на пруду на ближайшем. Идут это, бывало, Сергей Тимофеевич с длинным, предлинным чубуком – в чубуке сигарка дымится; на глазах у них зеленый зонтик из тафты надет, который они от слабости глаз носили, а я за ними кресло ихнее складное тащу, удочки и всякую снасть».
Еще в 1832 году Аксаков познакомился с Гоголем, который убеждал Сергея Тимофеевича попробовать себя в прозе, уговаривал писать автобиографию. Сколько лет минуло, а только в благотворной атмосфере Абрамцева появилась великолепная аксаковская трилогия – «Семейная хроника», «Воспоминания», «Детские годы Багрова-внука» и всеми любимая сказка «Аленький цветочек». А его «Охотничья трилогия» вызвала самые восторженные отклики. И стали современники называть Аксакова «гордостью нашей литературы».
В первый раз Гоголь приехал погостить в Абрамцево 14 августа 1849 года. Днем занимался и отдыхал в своей комнате, по вечерам спускался в гостиную. Один из таких вечеров, 18 августа, Аксаков запомнил на всю жизнь: «Гоголь, сидя на своем обыкновенном месте, вдруг сказал: – «Да не прочесть ли нам главу «Мертвых душ»?» Не могу выразить, что сделалось со всеми нами. Я был совершенно уничтожен. Не радость, а страх, что я услышу что-нибудь недостойное прежнего Гоголя, так смутил меня, что я совсем растерялся. Гоголь был сам сконфужен. Ту же минуту все мы подвинулись к столу, и Гоголь прочел первую главу второго тома «Мертвых душ». С первых страниц я увидел, что талант Гоголя не погиб – и пришел в совершенный восторг». В следующие приезды Гоголь прочитал Аксаковым вторую, третью и четвертую главы второго тома. Кстати, только что напечатанные экземпляры первого тома «Мертвых душ» были доставлены именно Аксаковым, тогда еще жившим в Москве. Один – с дарственной надписью: «Друзьям моим, целой семье Аксаковых». Второй подарен старшему сыну хозяина, Константину, с обожанием относившемуся к Гоголю. Сейчас эта книга экспонируется в музее «Абрамцево»...
«Зимою дело было, и гостил у нас в Абрамцеве Николай Васильевич Гоголь, да Щепкин Михаил Семенович, что на Императорском театре играл, – вспоминал Ефим Максимович. – И собирались они вместе в Москву ехать, а меня барыня тоже с ними с поручением послали. Дорогу после оттепели морозом хватило, и по закраинам здоровые раскаты образовались. Вот не успели мы до Яснушки доехать, где дорога к мосту под гору идет, сани-то у нас раскатились да с размаху в бок и ударились. Михайло Семеныч – толстый, круглый он был – из саней выкатился и в сугробе увяз, а Николай Васильевич, легонький да худенький, за грядку удержался и ну хохотать, да так, что и мы с кучером подхватили, удержаться не могли. Михайло Семеныч в тяжелой шубе из сугроба вылезти не может, барахтается и ругается на чем свет стоит, а мы, на Николая Васильевича глядя, хохочем и остановиться не можем. Потом уж только с собой совладели и господина Щепкина из снега вызволили».
О том, как любил Гоголь угощать всех макаронами, вспоминали многие его знакомые. Не избежали кулинарных опытов писателя и Аксаковы. «Когда подали макароны, которые, по приказанию Гоголя, не были доварены, он сам принялся стряпать, – писал Аксаков. – Стоя на ногах перед миской, он засучил обшлага и с торопливостью, и в то же время с аккуратностью, положил сначала множество масла и двумя соусными ложками принялся мешать макароны, потом положил соли, потом перцу и, наконец, сыр и продолжал долго мешать. Нельзя было без смеха и удивления смотреть на Гоголя; он так от всей души занимался этим делом, как будто оно было его любимое ремесло, и я подумал, что если б судьба не сделала Гоголя великим поэтом, то он был бы непременно артистом-поваром. Как скоро оказался признак, что макароны готовы, то есть когда распустившийся сыр начал тянуться нитками, Гоголь с великою торопливостью заставил нас положить себе на тарелки макарон и кушать. Макароны точно были очень вкусны, но многим показались не доварены и слишком посыпаны перцем».
Дружба Аксакова с Гоголем продолжалась до самой смерти Николая Васильевича – 21 февраля 1852 года. За несколько месяцев до того он в последний раз побывал в Абрамцеве и, уезжая в Москву, прощался ненадолго, но Аксаков не мог забыть его взгляд: «Я верю, что в нем это было предчувствие вечной разлуки...» Сергей Тимофеевич заказал копию с известного портрета Гоголя работы Моллера, поскольку считал, что «таким бывает Гоголь в счастливые минуты творчества».
Бывали в Абрамцеве и другие именитые гости – Иван Тургенев, Федор Тютчев, Лев Толстой, Михаил Загоскин… Приезжали и друзья детей – славянофилы Хомяков, братья Киреевские, Самарин. В стенах усадебного дома, за обеденным столом, на прогулках по парку горячо обсуждалась роль православия, вырабатывалась концепция особого пути России, формировались идеи русского возрождения. Абрамцево было центром притяжения, своеобразным загородным салоном культурно-общественной направленности в период противостояния славянофилов и западников.
Сергей Тимофеевич умер весной 1859-го, через семь лет после Гоголя – и усадьба опустела. Его дочь Софья решила продать Абрамцево, а вырученные деньги пустить на приют. Правда, имение было запущено, надежды на то, что сыщется покупатель, который выложит за него 15 тысяч рублей, было мало.
ИЗ РУК В РУКИ
Но такой человек – обладающий финансовыми возможностями и испытывающий почтение к прежнему владельцу – все же нашелся. Ведь в дневниках 18-летний Савва Мамонтов восторгается книгами Аксакова, где зачастую воспеваются именно абрамцевские красоты. К примеру, в «Записках об уженье рыбы» Сергей Тимофеевич пишет: «...Широкий пруд, затканный травами, точно спит в отлогих берегах своих; камыши стоят неподвижно... То ярко-зеленые, то темноцветные листья стелятся по воде, но глубоко ушли корни их в тинистое дно; белые и желтые водяные лилии, попросту называемые кувшинчиками, и красные цветочки темной травы, торчащие над длинными вырезными листьями, – разнообразят зеленый ковер, покрывающий поверхность пруда». Пройдут годы, и на бережке этого самого пруда будет сидеть васнецовская «Аленушка», а верхний, «поленовский» пруд обессмертит Тургенев в своем романе «Дворянское гнездо»...
22 марта 1870 года утренним поездом по Троицкой дороге в Хотьково Савва Иванович с женой отправился на «смотрины». Елизавета Григорьевна вспоминала: «Ехали мы от станции в розвальнях. Выехав в просеку монастырского леса и увидав на противоположной горе уютный серенький, с красной крышей дом, мы стали восхищаться местоположением». Савва Иванович оставил свои впечатления: «В усадьбе нашли мы старого Аксаковского слугу Максимыча, который и стал нам показывать все прелести Абрамцева. <...> По дому раскиданы кое-какие Аксаковские вещи, старая мебель, даже как будто какой-то дух старика Аксакова, рассказы старого слуги – все это прибавило прелести, и вопрос о покупке был уже, кажется, решен». На следующее утро Мамонтов встретился с Софьей Сергеевной. Его не смутила ни высокая цена за 284 десятины, ни то, что уже проданный на сруб лес нужно было срочно выкупать.
Следующее десятилетие Мамонтовы посвятили ремонту, но, обустраивая усадьбу, старались сохранить «дух старика Аксакова». Помимо работ внутри дома были заново отстроены кухня и людская, во дворе поставили ветряную водокачку и сарай с амбаром, конюшню и каретный сарай, в саду появились теплица и две оранжереи для клубники и персиков. За пределами старой усадьбы построили скотный двор, сенной сарай и дачу-студию для гостей-художников по проекту архитектора Виктора Гартмана. Ее назвали «Яшкин дом»: в детстве Яшкой шутливо именовали Веру Мамонтову, будущую «Девочку с персиками». «В русском духе» построили баню-теремок по проекту Ивана Ропета, а по эскизам Виктора Васнецова – сказочный домик для детей «Избушка на курьих ножках».
«Мамонтовы – семья нетипичная. Да, в 1860–1870-е годы у русской интеллигенции было стремление заботиться о простых людях, но в Абрамцеве господа воспринимали проблемы крестьян как свои собственные, – рассказывает заместитель директора по науке музея-заповедника «Абрамцево» Елена Николаевна Митрофанова. – Когда вспыхнула эпидемия холеры, Елизавета Григорьевна выписала доктора из Москвы, который лечил крестьян. А потом его поселили во флигеле, чтобы медицинская помощь была рядом. В 1873 году построили первую в округе лечебницу, была открыта школа грамотности для крестьян, при ней – столярно-резчицкий класс, чтобы у подростков не было нужды искать работу в городе. В подмонастырской слободе Хотькова монастыря появилась бесплатная народная читальня».
Елизавета Григорьевна и сестра Василия Поленова Елена Дмитриевна ходили по окрестным деревням, устраивали экспедиции в соседние губернии и «экскурсии» по крестьянским избам. Они собирали одежду и рушники с вышивкой, старые коромысла, прялки, санки, наличники, колыбели, плошки, гребни, горшки, черпаки, кованое железо. Составилась приличная коллекция, подвигнувшая в 1876-м Елизавету Григорьевну на обустройство мастерской: художники создавали эскизы резной мебели и утвари, а крестьяне выполняли заказы и получали прибыль от продажи. Спрос был невелик, пока моду в столице не задала жена обер-гофмаршала Нарышкина: на свой предрождественский бал в декабре 1888 года для котильонной фигуры она заказала 30 резных рамок с ручкой для маленьких зеркал, и все – разные. Тот успех стал прорывом для Абрамцева, пошли многочисленные заказы. В музее представлены примеры столярных работ и составлена экспозиция, точь-в-точь повторяющая историческую – со старой фотографии. «В мастерской Абрамцева исполнялись мебель и шкапчики, шкатулки и шитье, где среди растительных узоров воскресли старорусские петушки, фантастические птицы Сирин и Алконост», – писал москвовед Алексей Греч.
В 1889 году для среднего сына, Андрея, Елизавета Григорьевна построила керамическую мастерскую, где по рисункам Михаила Врубеля изготовили изразцы и облицевали печи в усадебном доме. Там же был создан невероятный керамический диван с былинным Микулой Селяниновичем и сиренами из цветной майолики – для абрамцевского парка. На этот же сюжет Врубель создал в нескольких авторских копиях майоликовый камин, что принесло ему Золотую медаль на Всемирной Парижской выставке 1900 года. Произведения Абрамцевской керамической мастерской – одна из прекраснейших страниц в истории русского декоративно-прикладного искусства.
«Все это называлось «Культурный поселок». Мамонтовы искренне старались для людей, заботились о них, – говорит Елена Митрофанова. – И такое доброе отношение к людям их спасло, когда начались революционные погромы и вокруг Абрамцева были сожжены все усадьбы. Только здесь ничего подобного не случилось, хотя они очень боялись, ждали, что к ним придут жечь, убивать. И приходили чужие, ничего не знавшие о здешней жизни. Местные крестьяне за Мамонтовых готовы были драться. К счастью, не пришлось: просто поговорили, по-своему все объяснили, и только поэтому усадьба не пострадала. Потом многое изменилось, сейчас все их богатое умное хозяйство можно увидеть лишь на фотографиях. А господский дом, «Избушка на курьих ножках», церковь, баня, кухня и, конечно, парк сохранились практически в том виде, как было при них».
ВСЕМ МИРОМ
Любой, кто бывал в Абрамцеве, не мог не заметить белокаменный храм, увенчанный маленькой луковкой – его видно из-за деревьев в любое время года. Это главная постройка Мамонтовых в имении – церковь Спаса Нерукотворного, возведенная архитектором Павлом Самариным. По сути, это миниатюра знаменитой церкви Спаса на Нередице под Новгородом. Савва Иванович задумал этот проект в 1880 году. Построена церковь была быстро: 31 мая 1881 года еще эскизы выбирали, а 7 июня Мамонтов записал в дневнике: «Кладка в настоящее время доведена под крышу с трех сторон, только двойное северное окно задержало кладку, но в настоящее время колонны готовы, и завтра окно будет сделано и начнут делать своды».
Когда пришло время определяться с убранством храма, Поленов предложил всей компанией поехать в Ростов Великий и Ярославль. Вернулись воодушевленные. По эскизам Поленова были выполнены иконостас, киоты, подсвечники, запрестольный крест, паникадило. Васнецов расписал клиросы и сделал эскизы мозаичного пола церкви. Рядом с иконами традиционного письма в иконостасе появились образы, написанные Репиным, Невревым, Васнецовым и Поленовым. Михаил Врубель поставил в храме печь, а Марк Антокольский создал на северной стене рельеф «Голова Иоанна Крестителя»…
Знакомые Мамонтовых судачили, что хозяйка усадьбы якобы сама натирает внешние стены церкви травой, «чтобы они походили на заплесневелые и тем бы придать им более вид старины».
«Церковь – непрозаическая история, очень характерная для этой семьи, но многих она удивила, – рассказывает Елена Митрофанова. – Мамонтовы ездили на службы в Покровский собор, но все землевладельцы старались строить свои усадебные храмы. И они подали документы о разрешении на строительство, а это всегда долгие ожидания – рассмотрение шло все лето. Был готов проект – и стали строить. Когда осенью пришел священник на освящение места под закладку церкви, а она вдруг предстала перед ним воочию, он не знал, что делать! Мамонтовы его уговорили освятить храм и провести службу. Они делали все необходимое, чтобы устроить здесь полноценную жизнь. В эту церковь приходили крестьяне из окрестных деревень, на праздники собиралась большая толпа. Конечно, внутрь все войти не могли, церковь маленькая, поэтому перед входом – место общей молитвы».
САВВА ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ
Савва Мамонтов с юности любил театр, живопись, музыку, пел басом. Антокольский дал ему несколько уроков скульптурной лепки, заметив, что Савва относится к числу «самых прелестных людей с артистической натурой».
В своих абрамцевских владениях Мамонтов не стеснялся быть экстравагантным, порой расхаживал в длинном итальянском плаще с серебряными вставками и широкополой шляпе. «Большие, сильные, я бы даже сказал, волевые глаза, вся фигура стройная, складная, энергичная, богатырская, хотя среднего роста, обращение прямое, откровенное» – так описал его Виктор Васнецов. Как-то раз Михаил Нестеров шутливо назвал железнодорожного магната «Саввой Великолепным», сравнив с флорентийским покровителем искусств Лоренцо Медичи. Прозвище прижилось.
В 1873 году Савва осуществил давнюю мечту – открыл собственную студию-мастерскую с двумя комнатами, где занимался лепкой и куда пригласил друзей-художников: Савва Иванович вылепил бюст Васнецова, Васнецов – Репина, Репин – Мамонтова...
Одновременно невозможно было принять всех желающих погостить, поэтому визиты заранее согласовывались, каждый приезжал со своим планом работы. Михаил Нестеров, приехав в Абрамцево, заметил: «Все пишут, играют, поют. Все артисты или друзья артистов». Атмосфера была заразительной, попав сюда хоть раз, невозможно было не вернуться. Это был дом, в котором жили веселые и талантливые люди. Их хватало на все: на труд, на искусство, на отдых и на игру. Например, «городошное сражение до темноты» с участием и взрослых, и детей. А душою всех предприятий всегда был Савва Иванович. Он придумывал спектакли для домашнего театра, устраивал чтения книг вслух и концерты, он – режиссер, сценарист, главный декоратор, осветитель, гример и восторженный ценитель актерских дарований! Все значимые события здешней жизни фиксировались в «Летописи сельца Абрамцева», и в 1894 году вышла в свет «Хроника нашего художественного кружка»: пьесы, сочиненные гостями Мамонтовых, эскизы декораций и костюмов, авторы и исполнители.
Но и сами участники Мамонтовского кружка оставили воспоминания. По вечерам все собирались за самоваром, пили чай, упражняясь в «Литературные городки»: «Каждая партия громила своего противника стихами, тут же иллюстрируемыми Васнецовым и Репиным». Часто занимались пением – от Даргомыжского с Мусоргским до русского народного… Отдельной главой вырастает из абрамцевских забав «Частная опера» Мамонтова, театр, просуществовавший под руководством Саввы Ивановича с 1885 по 1899 год. «Да, Мамонтов был большой человек и оказал большое влияние на русское оперное искусство. В некотором отношении влияние Мамонтова было подобно влиянию Станиславского на драму», – считал Сергей Рахманинов.
Наверное, у него так много всего получалось потому, что критерии у этого мецената были высоки. Всеволод Саввич Мамонтов пересказывает один из абрамцевских вечеров: «Заспорили о ценностях.
– Этого я не понимаю и никогда не пойму! – говорила Елизавета Григорьевна. – Почему мы ценим не произведение, а один только звук? Вот этюд на стене.
– Поленов! – подсказал Савва Иванович.
– Да, Поленов! Но, предположим, некий ученый искусствовед открыл, что это – Рафаэль! И тотчас! Именно тотчас этюд, стоивший сто рублей, будет стоить сто тысяч! Что в нем прибыло? Звук иной? Поленофф – Рафаэль. И цена этого иного звука баснословна – девяносто девять тысяч девятьсот.
– Милая! – воскликнул Савва Иванович. – Во-первых, Поленов только в начале творческого пути. И так как он создаст еще очень много картин, этюдов, рисунков, шедевров и полушедевров, то ему и платят дешевле. Он, может, и выше Рафаэля, но пока жив – дай ему, господи, много лет! – не имеет ореола исключительности».
Доверительные отношения между художниками Абрамцевского кружка хотя и не были совсем лишены соревновательного духа, но в жесткую конкуренцию не перерастали. Напротив, в период творческого кризиса можно было с коллегой посоветоваться, пооткровенничать. А Мамонтов любил их всех, ценил, уберегал от невзгод. Репина, Васнецова и Поленова называл «тремя богатырями». Валентин Серов буквально вырос в Абрамцеве, куда его отроком пристроила на попечение мать. Сначала его здесь называли Валентошей, потом короче – Тошей, вскоре Тоша превратился в Антона. Игорь Грабарь заметил первое появление работ Серова: «Ни для кого не было секретом, что на горизонте появилось новое яркое дарование, а связь с Мамонтовым и покровительство Саввы Ивановича были для Москвы решающими».
…Беззаботная и счастливая жизнь в Абрамцеве закончилась неожиданной катастрофой.
НЕ ХЛЕБОМ ЕДИНЫМ…
11 сентября 1899 года Мамонтова в наручниках пешком по Москве провели до Таганской тюрьмы, хотя в публичном унижении пожилого человека не было необходимости.
В 1898 году Мамонтов продал значительный пакет акций своей Московско-Ярославско-Архангельской железной дороги Петербургскому международному банку и взял ссуду под залог векселей и ценных бумаг. Средства были необходимы для модернизации мамонтовских предприятий. Однако вскоре выяснилось, что рассчитаться с кредиторами Мамонтов не может. В итоге Министерство финансов распорядилось провести ревизию заводов и железных дорог предпринимателя. Проверка принесла новые неприятности: ревизоры обнаружили, что средства для реконструкции заводов Мамонтова брались из кассы Железнодорожного общества, что было запрещено законом. Кредиторы потребовали возврата денег.
Интересно, что в обществе тогда обсуждались разные версии причин банкротства Мамонтова. Одни считали, что все подстроено конкурентами промышленника. Другие шептались о том, что причиной всему – вражда и закулисные интриги министра юстиции Николая Муравьева и министра финансов Сергея Витте.
Как бы то ни было, Савва Иванович провел в тюрьме почти полгода. В камере занимался лепкой, позировали ему надзиратели. Серов, Антокольский, Врубель и «три богатыря» 9 апреля 1900 года написали Мамонтову письмо поддержки: «Дорогой Савва Иванович! Все мы, твои друзья, помня светлые, прошлые времена, когда всем нам жилось и дышалось так привольно художественным воздухом в кругу твоей семьи, близ тебя, – все мы не могли утерпеть, чтобы не выразить хоть чем-либо наше дружеское участие в тяжкие дни твоей невзгоды. <...> Мы, художники, для которых без высокого искусства истинного нет жизни, мы смело провозглашаем тебе честь и славу и крепко жмем твою руку!»…
На суде Мамонтова защищал знаменитый адвокат Федор Плевако, присяжные его оправдали. Но дело свое он потерял и был объявлен банкротом. Чтобы рассчитаться с долгами, он продал акции чугунолитейных сибирских заводов, роскошный особняк на Садовой-Спасской пустили с молотка, за бесценок ушли превосходные вещи. Третьяковская галерея и Русский музей удачно пополнили свои собрания, часть архива Мамонтов завещал Бахрушину, но очень многое бесследно исчезло. Железнодорожную компанию и Невский завод выкупило государство, а часть акций Мамонтова досталась родственникам Витте. Благо купчая на Абрамцево была оформлена на Елизавету Григорьевну, и усадьба осталась в семье. Сам Мамонтов поселился в доме в Бутырках, при переведенной туда гончарной мастерской, 15 человек производили керамические изделия, что приносило какой-то доход. Поленов, Васнецов, Серов, Врубель его навещали.
Савва Иванович пережил троих своих детей. Раньше него ушли из жизни Сергей, Андрей и Вера – та самая девочка с персиками. В 1908 году умерла Елизавета Григорьевна. Опорой отцу на старости лет стали сын Всеволод и дочь Александра. Савва Иванович скончался в марте 1918 года и был похоронен в Спасской церкви Абрамцева.
После революции Александра Саввишна ради сохранения Абрамцева инициировала национализацию фамильного имения, сумев получить охранную грамоту Отдела изобразительных искусств Наркомпроса. Она же стала хранительницей музея-усадьбы, которую опекали Павел Флоренский и Юрий Олсуфьев, возглавлявшие Комиссию по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой лавры.
В 1919 году усадьбу открыли для посетителей, через год перевели на бюджетное обеспечение, и, казалось, можно было не бояться за ее судьбу. Но в 1926-м Мамонтову уволили, фактически изгнали, даже жить ей было негде. Затем арестовали по делу о священниках, но отпустили. Ее приютила до конца жизни дочь Виктора Васнецова Татьяна, частный дом которых на Мещанской улице в Москве тоже стал музеем, но с проживанием членов семьи художника.
А в Абрамцеве пропадали предметы интерьера, ветшали постройки. Какое-то время музей спасало утилитарное восприятие его как центра кустарных промыслов. Но в 1932 году в главном доме устроили дом отдыха для работников искусств и санаторий, в годы войны здесь был госпиталь, потом – коммуналки, многие из хозяйственных построек исчезли, а 1375 предметов коллекции хранились в Загорске. Лишь в 1948 году по инициативе Игоря Грабаря началось восстановление Абрамцева, хранителем музея назначили Всеволода Саввича Мамонтова. С 1950 года музей снова стал принимать посетителей, чему были рады и Всеволод Саввич, и Александра Саввишна. Но в 1951 году Всеволод Саввич скончался, его сестра умерла в 1952-м…
В 1917 году отец Павел Флоренский писал Александре Саввишне: «Все то, что происходит кругом нас, для нас, разумеется, мучительно. Однако я верю и надеюсь, что, исчерпав себя, нигилизм докажет свое ничтожество, всем надоест, вызовет ненависть к себе и тогда, после краха всей этой мерзости, сердца и умы, уже не по-прежнему, вяло и с оглядкой, обратятся к русской идее, к идее России, к святой Руси. <…> Абрамцево, дорогое Вам, прежде всего, есть духовная идея, которая не уничтожаема»…