Лев Оборин недавно говорил, что хорошая литературная рецензия ставит произведение в определённый контекст, или же демонстрирует, что такого контекста у произведения нет. Этот критерий подходит не только для литературной рецензии, но и для кинематографической. В какой контекст в этом случаем можно поставить новый фильм Юрия Быкова «Завод», герои которого словно сошли с картин художников «сурового стиля»?
Ближайшим кинематографическим родственником Седого, подбившего пятерых рабочих взять в заложники директора завода, собравшегося обанкротить предприятие и оптимизировать пролетариев, безусловно, служит Данила Багров из культовой дилогии девяностых «Брат».
Тема заложничества не так сильно разработана в постсоветском кино, как, например, в южнокорейском или американском. Если уж совсем углубиться в поиски связей, то Алексей Балабанов, режиссёр «Братьев», эстетика которого во многом повлияла на Быкова, что особенно чувствуется в «Заводе», обращался к этой теме в «Грузе 200», а Сергей Бодров был аманатом в «Кавказском пленнике» в фильме своего отца.
Саундтрек «Завода» роднит его с балабановским «Кочегаром», где в качестве музыкального сопровождения также использовалась навязчиво-повторяющаяся гитара без слов.
Захват начальника в заложники, как было у Годара во «Всё в порядке», в российской кинопродукции случается ещё реже редкого. Тут можно вспомнить только разве один из эпизодов телесериала «Осторожно, модерн!», где трудящийся взял в плен своего начальника и заставил его пожить жизнью обычных трудящихся провинциального городка. Тоже из девяностых.
Быков, как прежде и Андрей Звягинцев в «Левиафане», склонен считать, что девяностые с их беспределом и хаосом социальной жизни не связаны со временем, а, скорее, представляют некий метафизический топос. Правда, по Быкову современность не абсолютно идентична официально признаваемому прошедшему этапу в жизни страны.
Данила Багров стал частью народного фольклора, потому что был сконструирован как архетип. Былинный витязь, вершащий справедливость, в соответствии с народными представлениями о правде, не ведающий саморефлексии и сомнений.
На первый взгляд, Седой такой же: пространные разговоры о справедливости (только в отличие от Данилы в его монологе с американцем «В чём сила?» он получает отповедь от похищенного промышленника Калугина со словами, что справедливости нет), ветеран локальной войны, уверенность в собственной правоте и избыточная маскулинность. Но есть одно важное отличие.
Быков говорил в интервью, что предпочитает определять свой фильм, как былину, но не против жанра боевика. Если былинный персонаж Данила Багров рассчитывает на народную помощь, персонифицирующуюся в бездомного питерском немце с его кладбищенской компанией, собственном брате и братьях по оружию, русской проститутке в США или американском дальнобойщике.
С равной силой к нему притягиваются рейверша-наркоманка, вагоновожатая, Ирина Салтыкова со своим телохранителем, американская телеведущая. Даже не собираясь участвовать в его борьбе, они находятся от него в определенной зависимости и представляют его полифоническое окружение. Данила Багров исходит из основополагающей мысли, завёрнутую в обёртку национального мифа: «Русские на войне своих не бросают».
Он борется не за свои личные интересы. То своему брату помогает, то брату убитого однополчанина. Это позволяет ему подняться, как над узкокорыстными, так и узнонациональными интересами, разделив весь мир на две фундаментальные оппозиции. Есть плохие и есть хорошие, которые должны держаться вместе. И не важно, что они не всегда этого хотят, ведь в итоге им всё равно придётся объединиться.
Это и есть былинная конфигурация действующих лиц. В «Заводе» же она совершенно другая. Некоторые критики усмотрели в Седом выразителя классовых интересов, но классовую проблематику он захватывает лишь постольку-поскольку.
Седой – боевиковский уберменш, что роднит его с Джоном Рэмбо и Трэвисом Биклом больше, чем с Данилой Багровым. Симптомом этого выступает невозможность и нежелание организовать коллективную борьбу, как это делал герой «Брата». Рабочих он обманом заставляет на время подчиниться себя и взять в плен Калугина, но они отходят от него по той или иной причине. Единого коллективного организма бойцов за народное счастье, как, например, в другом определяющем фильме девяностых, «Окраине», здесь изначально даже не планируется.
Разбегающихся товарищей Седой не пытается даже удержать: на его войне русские своих бросают. Для него они, скорее, балласт, нежели реальная помощь, поэтому он и считает их рабами. Такая характеристика, мягко говоря, не очень подходит к образу робингудовского мстителя. Ему они платят той же монетой. Умирающий рабочий на последнем издыхании называет его злым, прочие же просто отворачиваются.
Теперь нужно сказать о классовой диспозиции в фильме.
С Калугиным всё понятно – крупный капиталист, олицетворение реальной власти, стоящей выше формальной бюрократии в лице мэра. Седой, этот полковник Курц, волею судьбы занесённый вместо вьетнамских джунглей на убыточный завод, где не смог найти собственную паству, поклонявшуюся ему как живому богу. В нём важнее кшатрий, нежели пролетарий. Он не рабочая косточка, что можно видеть с самого начала по его отказу жить, как остальные заводчане. На работу ходит пешком за шесть километров, детали вытачивает с остервенением, не сопровождая дело шутками и переговорами с напарниками.
Эти два полюса, капиталист и люмпен-военный, не находятся в вакууме, рядом с ними существуют ещё две людские силы. Заводские рабочие относятся к пролетариату лишь по своему социальному положению. Никакого классового сознания они не имеют, его извне неудачно пытается привнести Седой, но аморфная масса, случайно набранная из различных слоёв общества, отторгает эту попытку. Во время захвата на завод привозят испуганных тележурналистов. Такой в фильме предстаёт интеллигенция, ныне превратившаяся в креативный класс.
Единственные, кто не боится и кто организован, - это те, кого сейчас принято называть силовиками. Они предстают в виде нескольких структур, конкурирующих между собой, но в решающий момент объединяются для выполнения общей задачи. Чоповцы из личной охраны олигарха во главе с Туманом, собровцы с капитаном Дадакиным и двое безымянных прокурорских работников, самые нелепые из всей этой группы, ставшие заводилами конфликта силовиков.
Да и Седой, несмотря на свою мизантропию и единоличность, относится тоже к ним, представляя в этом конгломерате голос армии. Не поэтому ли за ним никто не стоит, потому что он находится на неверной стороне в этом конфликте? Или же, наоборот, силовики выбрали не ту сторону, пытаясь освободить захваченного олигарха?
В фильме есть момент, когда кажется, что Туман и Седой объединятся против общего врага. Это происходит после того, как начальник охраны получает от олигарха ответ, что тот ни на чьей стороне, а просто спасает свою жизнь. Но Туман не показывает себя преторианцем и продолжает оставаться верным своему долгу.
Если работяг семейные связи тянут совершить предательство и бросить общее дело, то для Тумана они не имеет определяющего значения. Ему через полгода жену хоронить, умирающую от рака, но вместо этого он стреляет и рискует жизнью на заводе, пытаясь спасти своего неблагодарного начальника. После первой крови, рабочие разбегаются от Седого, как от безумца, силовики же, наоборот, проникаются уважением к пролетарскому вожаку, убившему двоих их сотоварищей. У Тумана нет и следа обиды или желания отмщения Седому. Они слеплены из одного теста и мотивы поведения друг друга им понятны.
Кажется, этим фильмом Быков пытается реабилитироваться за «Майора», где силовые структуры показаны, как сборище коррумпированных негодяев. Нет, это честные парни, которых обстоятельства жизни в стране заставили убивать и поступать против своей воли.
Но так ли далёк от них олигарх Калугин? В самом конце фильма Седой реагирует на его очередную порцию морализаторства: «Ты мне в отцы набиваешься?». Калугин отвечает: «А хотя бы и так».
Это диалог даёт нам ключ к фильму. И Седой, и чоповцы, и собровцы, и олигарх Калугин находятся по одну сторону баррикад, и их конфликт внутренний, не имеющего ничего общего с каким-то рабочим движением. Которого и не видать по ту сторону баррикад. Потому что рабочий лидер Седой на проверку таким не оказывается, и использует рабочих всего лишь в своих интересах. Как когда-то третье сословие использовало мастеровых в своей борьбе против феодальной монархии для того, чтобы проложить путь капиталистическим отношениям.
Подписывайтесь на канал!
Ставьте палец вверх! Нам нужно донести правду до всех!