Мне очень нравилось название села — Дюртюли. Потом я уз- , нал, что означает это слово. Когда-то четыре дома стояло на крутом левом берегу Агидели. От них и началось село.
В сороковых-пятидесятых годах Дюртюли уже назывались селом, а не деревней. Его можно было обойти за полчаса как с севера на юг, так и с востока на запад.
С одной стороны село ограничивалось речкой Аргамак и горой Тратау, с другой — Агиделью. На горе на пустыре находилось пять ветряных мельниц. Это тоже являлось своеобразной границей Дюртюлей. Время было послевоенное, и запомнилось, что было много инвалидов без ноги — с деревянным чурбаком вместо протеза.
Самым высоким строением в селе был элеватор. Он виднелся со всех сторон. Туда свозили из соседних колхозов урожай зерновых. Привозили пшеницу и рожь в мешках на подводах. Перед въездом в элеватор всегда стояла большая очередь. Колхозники, сидя на подводах, ждали, когда лаборантка возьмет пробу для исследования зерна на влажность. Женщина железным конусом брала пробу пшеницы и уносила в лабораторию. Что потом было, не знаю. Может, слишком сырое зерно возвращали обратно для просушки. Может, убавляли вес принятого зерна.
Элеватор находился на самой окраине Дюртюлей, прямо на берегу Агидели. Баржи причаливали к дебаркадеру, стоявшему на якоре у элеватора, загружались зерном и отчаливали.
Непосредственно к пристанскому базару примыкал небольшой рыбзавод. При нем имелась бригада рыбаков. Они ежедневно на лодке уходили рыбачить вверх по течению реки. Возвращались всегда с рыбой. Ее было не менее половины лодки. Эту рыбу чистили женщины на заводе. Там же была коптильня. Коптили рыбу для нужд Дюртюлей. К рыбзаводу примыкала временная летняя «Закусочная», в которой мама работала и поваром и официанткой.
Что собой представляла Дюртюлинская пристань? Это был самоходный дебаркадер с жилыми и рабочими помещениями на палубе. На зиму он своим ходом уходил в Уфу. Имелся на нем и постоянный штат.
Дебаркадер всегда всем был доступен. Когда я смотрел с кормы на воду, там виднелся его винт. Я любил рыбачить удочкой с кормы. Там плавали мелкие рыбки, которым я почти в рот совал крючок с насаженной мухой. Ежедневно один или два парохода прибывали и причаливали к дюртю-линской пристани. По гудку парохода мы с Вилем Казыхановым знали, откуда пришел пароход: из Уфы, или из Казани, или из Москвы. Обычно гудок парохода, прибывшего из Уфы, был басовитым, деловым. Потому что он гудел, находясь уже в черте Дюртюлей, то есть близко от нас. Шел он налегке вниз по течению, не встречая сопротивления воды. Из Казани и Москвы пароход гудел, находясь еще далеко от Дюртюлей. Он шел против течения, гудок его был натужным, протяжным.
Мы знали по гудкам, пароход прибыл или отчаливает. Если прибыл — один долгий гудок. Если отчаливает — три коротких гудка.
У мальчишек считалось особым геройством спрыгнуть с парохода вниз головой в реку. Нас не пускали, гоняли матросы. Но мы, несмотря ни на что, старались это сделать. Конечно, не всегда удавалось, но, если получалось, мы гордились собой.
На пароходах всегда работал буфет, именно на стоянке, чтобы местное население могло купить что-нибудь. Конфеты из Уфы, а из Москвы — апельсины. Пароходные буфеты были для Дюртюлей «окном в соседнюю планету».
Рядом с пристанью находился базарчик — прилавок длиной метров десять с навесом, где продавали домашнюю выпечку, свежие огурцы и всякое такое. Там же на базарчике стоял киоск, в котором торговали морсом.
Все строения в Дюртюлях были не первой свежести. Старые, почерневшие, они отражали быт дореволюционного времени. Новых строений тогда не было.
Что касается ветряных мельниц — они являлись достопримечательностью Дюр-тюлей. Их на горе стояло пять. Одна была самая старая — без крыла. Три стояли с крыльями, но с четырьмя лопастями вместо пяти. Только на одной мельнице крыло имело все пять лопастей. Эта мельница всегда работала, казалось, даже при отсутствии ветра. Сам шатер мельницы вращался. Сегодня крыло было направлено сюда, завтра в другую сторону, то есть туда, откуда дул ветер.
Старая мельница, без крыла, исчезла с горы первой. Три мельницы, что имели крылья с четырьмя лопастями, продолжали работать с перерывами. В основном в те дни, когда на горе дул свежий ветер. А та, что с пятью лопастями, работала и день и ночь.
Я смотрел каждый день на эти мельницы. Работают или нет, есть ветер на горе или нет. Они казались мне живыми. Их работа оживляла в моих глазах Дюртюли. Мельницы работают — Дюртюли живы. Так примерно думал я.
Вскоре эти мельницы оказались заброшенными, бесхозными. Подходи кто хочешь, лазай по лестницам, трогай все, что нравится.
Мы с Вилем тоже не раз приходили к мельницам. На лопасть одной из них была привязана веревка, чтобы потянуть за крыло. Однажды Виль потянул за веревку, и крыло немного повернулось. Я тоже попробовал потянуть за веревку. Несмотря на то, что это было огромное крыло, оно легко поддавалось нашим мальчишеским усилиям. Это было удивительно!
Мельницы были уже необитаемы. Там жили голуби. Мы поднимались по лестницам под самую «шапку». В центре мельницы от «шапки» до пола вертикально стоял могучий центральный вал из ствола толстого ошкуренного дерева. Отполированный, старый, желтоватый. Крыло мельницы вращало этот центральный ствол. Внизу к валу были прикреплены каменные жернова. Туда через бункер насыпали зерно, и из желобка мука текла в мешок, прицепленный к двум крючкам под желобком.
Крестьянин приезжал с пятью-шестью мешками зерна. Когда мешок наполнялся мукой, отцеплял его от крючков и на руках выносил на свою подводу. Мельник подвешивал на крючки новый пустой мешок. Мельник всегда был с головы до пят в муке. И лицо, и руки, и сапоги, и вся одежда были в муке, словно он вынырнул из муки.
Брошенные ветряные мельницы еще долго стояли на горе. Постепенно они
Фердинавд БИГАШЕВ
разрушились и исчезли. Без них Дюртюли потеряли свой старинный облик.
В те годы в Дюртюлях работал базар по воскресеньям. Располагался он в конце улицы Советской, немного в стороне, где сейчас улица Базарная. Это была большая площадь, засоренная сеном. В дальнем углу продавали животных, а также сено. Здесь можно было купить лапти, овцу, козу, курицу, петуха, корову. Все, что нужно в крестьянском хозяйстве.
Помню, недалеко от базара на улице останавливалась подвода с сеном для продажи. Сено вываливали на землю. Якобы для того, чтобы перезапрячь лошадь, так как упряжь перекосилась. Затем сено обратно аккуратно перекладывали на воз. При этом его взбивали. На возу сена становилось «много». Оно приобретало товарный вид. Это была своеобразная хитрость.
Мой дедушка Файзрахман заранее в течение недели готовился пойти на базар, чтобы продать овцу. Он ее повел на веревочке пешком в Дюртюли. Всю неделю дома только и было разговоров о базаре, об овце, которую надо продать. Базар был одним из источников существования.
Однажды Виль сообщил мне, что первомайский праздник будем встречать всем классом на горе Тратау. И 1 мая два пятых класса были на этой горе. Играли в «Кон-далы». Один класс выстраивался в шеренгу, взявшись за руки, второй класс напротив через десять метров выстраивался, взявшись тоже за руки. Одна шеренга кричала: «Кондалы!» Другая отвечала: «Скованы!» Первая кричала: «Раскуйте!» Спрашивали: «Кем?» — «Светланой Фатыхо-вой». Она бежала и с силой ложилась на наши руки, чтобы разорвать цепь. Но мы крепко держались за руки. Так впервые мы провели игры с девочками на горе.
На горе Тратау между Дюртюлями и деревней Аргамак находился аэродром, на который садились почтовые «кукурузники». Как раз в тот день недалеко от нас сел «кукурузник». Мы подбежали к нему и попросили летчика покатать нас на самолете. Летчик оказался покладистым. Из двери самолета подал нам руку и по одному затащил в самолет. Летчик прокатил нас от Аргамака до Дюртюлей. Затем занял исходную позицию для взлета и высадил нас. Он разогнался в сторону Агидели. Там гора круто обрывалась. Самолет сразу оказался над обрывом, то есть в воздухе, и улетел.
О Дюртюлях можно писать много. Это мое детство...