«Жил-был когда-то мальчик. Он жил в самой несправедливой стране на свете. Ею правили существа, которых по всем человеческим меркам следовало признать выродками. Чего, однако, не произошло.
И был город. Самый красивый город на свете. С огромной серой рекой, повисшей над своим глубоким дном, как огромное серое небо — над ней самой. Вдоль реки стояли великолепные дворцы с такими изысканно-прекрасными фасадами, что если мальчик стоял на правом берегу, левый выглядел как отпечаток гигантского моллюска, именуемого цивилизацией. Которая перестала существовать.Рано утром, когда в небе еще горели звезды, мальчик вставал и, позавтракав яйцом и чаем, под радиосводку о новом рекорде по выплавке стали, а затем под военный хор, исполнявший гимн вождю, чей портрет был приколот к стене над его еще теплой постелью, бежал по заснеженной гранитной набережной в школу.Широкая река лежала перед ним, белая и застывшая, как язык континента, скованный немотой, и большой мост аркой возвышался в темно-синем небе, как железное небо. Если у мальчика были две минуты в запасе, он скатывался на лед и проходил двадцать-тридцать шагов к середине. Все это время он думал о том, что делают рыбы под таким толстым льдом. Потом он останавливался, поворачивался на 180 градусов и бежал сломя голову до самых дверей школы. Он влетал в вестибюль, бросал пальто и шапку на крюк и несся по лестнице в свой класс.Это была большая комната с тремя рядами парт, портретом Вождя на стене над стулом учительницы и картой двух полушарий, из которых только одно было законным. Мальчик садится на место, расстегивает портфель, кладет на парту тетрадь и ручку, поднимает лицо и приготавливается слушать ахинею.»
Иосиф Бродский («Меньше единицы»)
Воспитание.
Если говорить о развитии человека, становлении его как личности, то, конечно, это будет прежде всего разговор о взрослении, о раннем возрасте. Ведь именно в нем маленький человек, который по своей сути им еще и не является, имея ранимую душу, восприятие и отношение к жизни, сталкивается с первыми проблемами и сложностями. Проблемы детей в сравнении с проблемами родителей, на первый, поверхностный, взгляд — пустяки. Не учитывая разницу масштаба сложностей жизни детей со сложностями жизни старших, вторые на выходе получают хулиганов, шантрапу и сборище безыдейных, безынициативных, не имеющих внутреннего стержня и индивидуальности человечков.
Всем известно, что в первую очередь в этом виноваты родители. Ребёнок с самого раннего возраста не играет в «жестокие» компьютерные игры, не общается «с плохо влияющими» на него сверстниками. 90% времени он проводит именно со старшими, и именно они дают ему базу, основание на котором в дальнейшем выстраивается новая жизнь с ее изменениями. Насколько надежно был заложен фундамент с самого раннего детства, столько он и выдержит на себе новые трудности, о которых так любят говорить проповедники морали, поучений и увещаний, а именно: влияние окружения и социума, компьютерных игр, порнографии и т.д. Как сказал в 17 веке (вечность этой проблемы) великий английский философ и педагог Джон Локк (1632-1704): «От правильного воспитания детей зависит благосостояние всего народа.»
Непонимание и, в частности, неприятие сложности юношеской жизни со стороны старших приводит к разрушению их целей, мечтаний, желаний. Они не чувствуют ни поддержки, ни мотивации. Единственное состояние, которое часто их застает, — это желание бегства куда угодно. Лишь бы не оставаться там, где их не замечали и не замечают до сих пор.
Кстати, вопрос о том, кто должен к ним проявлять интерес тоже вызывает большие сомнения. Рассматривая ту местность, в которой я живу, современной России, то можно заметить, что это не просто реакционное, консервативное поколение в возрасте от 50 до 70 лет, а закалённые советские люди, ничего не принимающее кроме главной идеи, продвигаемой государством. Касаемо любых вопросов, мы видим их твердолобость, соперничество в одно время, и сплетни в другое, которые они разводят друг с другом. Никакого даже отголоска солидарности и единодушия в них тоже нет. Лицемерие проявляется в высшей степени, по моему мнению, из-за противоречия их отношения к вере и религии. В СССР, когда был атеистический взгляд на жизнь, каждый верил в построение коммунизма. А строительство коммунизма — для них и была религия и неосуществимая цель, в которую, однако, каждый верил. А из этого вытекает, что об их объективности разговора быть не может. Вспомним, что говорил писатель Ю. Нагибин (1920-1994) о тех людях, которые «управляют» нынешним поколением:
«Почти все советские люди – психические больные. Их неспособность слушать, темная убежденность в кромешных истинах, душевная стиснутость и непроветриваемость носят патологический характер. Это не просто национальные особенности, как эгоцентризм, жадность и самовлюбленность у французов, это массовое психическое заболевание. Проанализировать причины довольно сложно: тут и самозащита, и вечный страх, надорванность – физическая и душевная, изнеможение души под гнетом лжи, цинизма, необходимость существовать в двух лицах: одно для дома, другое для общества. Самые же несчастные те, кто и дома должен носить маску. А таких совсем не мало.
Слышать только себя, не вступать в диалог, не поддаваться как на провокации - на спор, на столкновение точек зрения, отыскание истины, быть глухим, слепым и немым, как символическая африканская обезьяна, — и ты имеешь шанс уцелеть.»
Я никак не оправдываю отношение учителей к детям в других странах, где системы образования в советскую эпоху и послевоенную в Европе почти не отличались друг от друга. Но просто представим. Маленькое, несформированное и незащищенное существо, чувствующее себя центром этого мира, попадает в общество вышеописанных людей, которое будет преследовать его вплоть до двадцатипятилетнего возраста. Живет он на окраине, не способен наслаждаться искусством, в какой-нибудь пятиэтажке, без возможности выехать куда-либо еще. И это только первые, самые поверхностные детали самого важного этапа его жизни — детства. Есть ли выход у обычных обывателей, не имеющих особого таланта и высокого заработка, вырваться отсюда? Нет. Они навсегда прикованы к этой местности, и осознание этого закрепощения в голове ребёнка оставляет глубокие раны в его сознании.
Пространство.
Запреты и любые ограничения только усиливают желание того, на кого они направлены, делать то, что запрещено. И ребёнок будет стремится сбежать из того пространства, о стены которого бьются его размышления, действия и личные свободы. Жестокость, окружающая нас, не уменьшается, хотя бы сравнить цифры трупов во времена войны 1812 года и войны 1941-1945 годов. Ее пытаются скрыть от глаз за просвечивающей шторкой гуманизма. Тут и ответ, почему повышается процент «бродяжничества» у подростков. Их девиация оправдана, ведь, любой нормальный человек в нашем мире будет стремиться именно к частности, к уходу от толп, от стремительных потоков, сдавливающего шею. Раньше скрывались от всей мерзости в других городах, подвалах, в тех местах, где сбежавшего хоть какое-то недолгое время не смогут тревожить. В будущем, да уже и сейчас, бесхарактерность и бесхребетность поколения I (инстаграма), которое сменило поколение Z (рожденных в 90-е г), не позволит им решиться на выезд и отречение от тех благ, которые они имеют: интернета (в первую очередь), физиологических потребностей, социальных и выше по пирамиде Маслоу.
Что касается интернета, то на ранних этапах действительно можно было сюда сбежать. Но сейчас, когда абсолютно все сети «заселены» огромным числом людей, там ничего ценного ни для себя, ни для кого бы то ни было другого найти нельзя, либо это сделать очень трудно. Хорошее или более-менее написанное, опубликованное, сделанное всерьез тонет в невероятном количестве оцифрованной, ненужной информации. То же самое касается и искусства. То, что доступ к изучению и (неприменимое слово к искусству) потреблению его имеет сейчас каждый, это безусловно прекрасно. Но. То, что доступ творить отрыт всем, на самом деле не есть хорошо. Со временем ты прослеживаешь тотальную деградацию стремлений и повсеместное оплебеивание искусства, имеющее ценность для потребителей только тогда, когда под ним достаточное количество лайков и комментариев. «Где пьет толпа, все родники отравлены». Именно поэтому бегство от реальности в интернет ничего не принесет, так же как и другие стремления вырваться в то, чего на самом деле нет. Преодолеть и перешагнуть через вневременные рамки сейчас уже точно невозможно, потому что эти рамки обновляются каждый час, каждую минуту и секунду. Физически невозможно угнаться за ними, но не осознавая этого, толпы из-за дня в день пытаются достигнуть какой-то личной цели, к тому же создавая эти барьеры сами друг дружке. Все это похоже на веселую игру — делаю что-то для кого-то, чтобы получить от кого-то что-то, чтобы удовлетворить свои духовные желания (но бывает и физические).
Преодолеть временные рамки пространства, можно только находясь в частности или в поиске этой частности. Поэтому хоть бегство и по своей сути бессмысленно в соотношении с реальностью, оно явно приятнее, чем постоянное «кручение» в колесе жизни, стремящейся в никуда. Это постоянное и бессмысленное кручение, за которым мы наблюдаем всю жизнь, запечатлел в своем дебютном фильме «400 ударов» теоретик и основатель авторского кино (французской «новой волны») Франсуа Трюффо (1932-1984) в данной сцене:
2:21
Когнитивный диссонанс; амбивалентность; все больше усиливающийся поток информации в зонах медиа, за которым не поспеть; плохое отношения со стороны родителей, со стороны учителей, сверстников; столкновение мечты и реальности; понимание трагического будущего человечества (и своего в частности, т.к из четырех букв, а именно Ж, О, П, А, нельзя составить слово «будущее»); незанятость подростков в свободное время; отсутствие стремлений; отсутствие интеллигентных молодежных кружков, где бы они собирались, вели споры и обсуждения по интересам, учась плюрализму, убежденности в чем-либо и принципиальности; отсутствие вменяемых профилактических работ с юношами, проводимыми психологически ЗДОРОВЫМИ врачами. Отсутствие всего этого ведет к росту контингента лиц подросткового возраста с отклоняющимся поведением, к алкоголизму, к ранней беременности; к наркомании во всем мире и краху цивилизации в итоге. Ибо цивилизация и есть прогресс, который требует все больше устремленных в будущее, в науку людей. Людей, которые по-настоящему освобождены друг от друга, а не притворяющихся мизантропов, не терпящих и презирающих всех тех, с кем едят из одного удлиненного стойла.
И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,
но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут —
тут конец перспективы.
Несмотря на свою «раздвинутость», мир, в плане отношения человека к человеку (или, если можно, человека к миру, в котором и находится, т.е. презрению к тому месту, которому нет альтернативы), с развитием капитализма всё больше сужается и исчерпывает себя. И это понятно почему. Главный принцип капитализма — конкуренция. Опять же, если мы говорим о России, то в этой стране люди не готовы ментально к ней. Так сложилось исторически, и в этом виноваты те бездарности, которые были у власти и «которых по всем человеческим меркам следовало признать выродками» (по Бродскому, эссе «Меньше единицы»). На Западе, где развитие шло своим чередом, органично и естественно, люди постепенно нашли формулы к осуществлению собственных целей, являясь отдельной, а главное важной (потому что чувство собственного достоинства и значимости им прививается с детства) единицей в обществе. Я предполагаю, что их отношение к успеху, результату, в стремлении личности, имеющей свои цели (эгоцентричные), служить обществу, будущему, идя на уступки и проявляя солидарность с другими людьми, которые имеют цели совсем другие. У нас, чекисты предприняли попытку построения «великого будущего», рассказав всю теорию Маркса на свой лад, костедробительными методами: угнетением народа, возвращением империи, заключением в ГУЛАГЕ действительно талантливых людей, выстраивание такой системы образования, в которой ученые должны были обязаны работать на систему и подчиняться ей. Но в СССР (сталинский период, хрущевская «оттепель», брежневский застой) был тот самый нерв у талантливых людей, благодаря которому они втайне, подпольно, самиздатом, говорили правду, впускали глоток свежего воздуха и здравого смысла в камеру, где жили обыватели. В Москве и Санкт-Петербурге собиралась интеллигенция из тех, кому не давали говорить. И она отличалась своим мышлением от системных прихвостней и пролетариата. Они писали и говорили на языке литературы, а не наоборот, литература на языке народа.
Все факторы: социальные, исторические, психологические, ментальные, физиологические, безусловно сильнейшим образом повлияли на нынешнее положение, в котором сейчас находится второе «потерянное» поколение. Это потеря не только своей идентичности, которая тонет в обществе, неспособное на что-то большее первичных потребностей, самых низменных, существующих только в рамках мира как среды для выживания и подавления их. Общества, мысль которого теряется даже в этом низменном вакууме, неспособно мыслить дальше созданных им же самим рамок. Человек попросту не будет уходить оттуда, где ему хорошо. Биомассе нравится этот кафкианский мирок, оборудованный последними техническими новинками, которому он 2/3 половину своего времени (исключая сон) только за тем, чтобы получить лайки, чтобы вывести их в свою популярность, и продавать свое лицо на публику таких же, как и он сам, потребителей. Безостановочные технологический прогресс используются только в качестве пропаганды, порабощения, навязывания в головы молодого поколения чего-либо, милитаризации мира. Таким образом, КПД труда талантливых людей, стремления которых изначально были совсем противоположны извращенному впоследствии биомассой, равен нулю, потому что правда кончается там, где начинается ложь.
Личность.
Воспринимать достижения «человечества» как совокупность толп и стад, может только тот, кто сам является стадом и находится в толпе. Есть результат достижений популяций, в рамках которой конкретные люди, т.н. золотые жилы среди всей «серости», создают великие вещи, которыми пользуются представители этой серости. «Достижение человечества — это всегда достижение лишь конкретных личностей». (Е. Понасенков, «Первая научная история войны 1812 года») Всем, чем мы бы не пользовались, создано ими, людьми, которых единицы, часто упрекаемых и гонимых властителями дум, в последствии применяющих их достижения в собственных целях. Почему так происходит? Очень просто — из-за комплекса своей ущербности. Не имея таланта сделать что-то свое, не украв и скопировав, а пересмотрев то, что уже было; не умея идти нога в ногу с прогрессом, им ничего больше не остается, как относится враждебно, реакционной к тому «далекому» от них, что создается, фактически, в другой реальности. В реальности будущего (может быть это и сравнимо с идеей «Идеального государства» Платона), где людьми почитается закон (Декларация прав человека и гражданина), равенство, социальная толерантность, солидарность, плюрализм, а главное уважение человека к человеку. Где ориентирами для приматов будут не те люди, которые ближе, а те, кто превосходит по качеству, по-другому, талантливые, лучше гениальные.
Что представляет собой продукт личностей — наука, искусство, архитектура, литература, кино — в моей стране? Приведем в пример «многоликий город», по утверждению М. Горького, Санкт-Петербург, с самого основания склонный к заимствованию. Выстроенный по европейскому образцу, он безусловно формирует человека и влияет на него положительно гораздо больше, чем другие города России. Потому что Петербург — отторгнутый город, хотя бы по его местоположению. Всей России этот город бросает вызов морем, потому что «для обывателя море ассоциируется прежде всего с Черным морем, отпуском, курортом» (Бродский «Путеводитель по переименованному городу»). Балтийское море вызывает совсем другие чувства — прыгнуть в эту бездну, которая тебя поглощает, хотя петербуржцам склонна боязнь утонуть; от одного взора на памятник человек может сойти с ума, что и запечатлел в «Медном всаднике» Пушкин; «иностранец своего отечества» вызывает палитру разных чувств, не свойственной ни одному другому городу. Место, проникнутое величием, прямо влияет на того, человека живущем в ней. Город, сбежавший от других городов (а тема бегства главная в этом сочинении), всю свою историю шедший по дороге, где не пахано и не сеяно, не может не стать особенным, исключительным. Такие же и люди в нем.
До его правления в России не было ни одного ученого, в высших кругах были пошлые пиры и попойки, и только затем ассамблеи. Император буквально создал новое государство с нуля, заимствовав все у цивилизованных стран. Без него, Петра, а в особенности, без просвещенной Европы, не было бы ничего, Россия бы не смогла перейти из одного века в другой, так и оставшись в разрухе, тотальном преклонении перед царем и неосознанности человеком себя как личности.
Что было до первого императора, всем известно. Древняя Русь нашла свой идеал в Византийской империи, которая говорила на языке таких великих мыслителей Геродота, Платона, Аристотеля, но за несколько сот лет своего существования, «будучи преемницей двух самых разных цивилизаций античности, — не оставила после себя ни-че-го, кроме архитектуры — книги для неграмотных, да житий святых, да бесплодных религиозных споров» (Ю. Латынина «Византия идеальная катастрофа»). Тоже самое «ни-че-го» было и на Руси до того, как бездуховная Европа пришла в наш богоискательный «Третий Рим». Делаем вывод, что и наука, и искусство берут свое начало на Западе, только лишь потом, через несколько столетий, перебравшись в Россию.
Что оставалось делать самородкам в России, чтобы развиваться? Бежать.Первому русскому книгопечатнику Ивану Федорову из-за попов, Курбскому из-за преследования его опричниками Грозного, Герцену из-за тотальной цензуры, Кандинскому, Бунину, Бальмонту, Рахманинову, Довлатову, Тарковскому, список можно продолжать долго.
В СССР искусство было, конечно, то, которое создавалось «в стол». Кино, живопись, литература жили в сознании людей. Но существовавшее в пространстве было подконтрольно государством, а значит подлинность искусства уже вызывает сомнения.
Те, кто служил на идеологию, оскверняли священный храм, делая из него постоялый двор. Повсеместные штампы были повсюду. Искусство говорило на языке народа, а не наоборот. И все же, если сравнивать, например, российское кино и советское, мы убеждаемся, что второе заслуживает внимание больше, чем его суррогат. Продюсеров не было, были студии, в которых командовал директор. Каждому, кто был во влечен в процесс создания кино, платили деньги, не задерживая и не обманывая работников, что замечается в настоящее время. Человек, не получающий за работу деньги, начинает халтурить (и оправданно). Такие гении, как Довженко, Тарковский, отодвигали на второй, третий план идеологию, бежали от нее, выставляя на первый план свое видение, философию, киноязык. В будущем признанные на Западе, они учились у него, со временем и опытом приближаясь и вставая в ряд с великими мастерами в лице Антониони, Бергмана, Феллини.
Бегство и сближение.
Можно заметить, что все великие люди создавали параллельные миры, в которые и бежали от реальности, окружающей их. Вечное стремление к далекому учит смирению. Освобождение, как положительно, так и отрицательно. Потому что оно — не есть свобода, а только средство ее достижения. Из отрицательного воздействия — это столкновение неготового сознательно человека с новыми реалиями, а свежесть взгляда, как холодная вода, может довольно неприятно привести из состояния того, что было, к тому, что есть и наоборот. Неправильный выбор тоже может вывести бегущего не на ту дорогу. Эскапизм, особенно в наше время, присущ каждому человеку, особенно в раннем возрасте. Это и Колфилд Дж. Сэлинджера, который ушел в самокопание, как и его автор. Это и Клайд Грифитс. Но и тот, и тот (рассматривая литературных героев) стремились сбежать от действительности к другой действительности только для личных целей, что и присуще всем американцам. У них они были земные — разбогатеть, перепрошить «корень» снизу в верх, чтобы кому-то что-то доказать. Хотя стремление к популярности не плохо и является главным принципом развития, именно духовные метания и поиск составляют смысл человеческой жизни, они противопоставлены существованию, а столкновение с реальностью есть самый большой конфликт, который можно представить. Трудно другое, на протяжении всей жизни бросать вызовы действительности. Нам всегда убеждают, родители, учителя, что максимализм и «бойкость» сойдет на нет в скором времени. Может быть это и так, но главная задача, отодвинуть этот момент как можно дальше. «Многие считают, что писатель начинает жить судьбою своего персонажа, подчиняясь его логике, повторяя и продолжая его путь, приходя к закономерному итогу. Не это ли высшая мера правдивости литературного произведения? Вероятно, многим хотелось бы доподлинно узнать, каким стал бунтарь Холден на склоне лет. Но автор, живущий судьбой состарившегося мальчика, никого не подпускает близко, укрывшись в доме, вокруг которого на несколько километров не обитает ни одна живая душа». Хотя бы поэтому Сэлинджер и его роман заслуживает внимания. То, как писатель всю жизнь держал удар, поражает обывателей. А созданный им герой стал ментором не только для последующих поколений, но и дал толчок к раскрытию темы бегства в других видах искусства, например кино. «400 ударов» Трюффо находится на 6 месте в рейтинге изменивших мир фильмов, и из-за него в большей степени я пишу это. Но об нем потом.
Чтобы художник и его творение оказалось долговечным, отстранение необходимо. На рубеже 19 и 20 веков произошел разлом в литературе, кардинальное изменение отношения человека к слову. Вспомнить хотя бы отрывок из одноименного стихотворения Н. Гумилева:
Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангелии от Иоанна
Сказано, что Слово это — Бог.
Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества.
И, как пчелы в улье опустелом,
Дурно пахнут мертвые слова.
Это отразилась и на масштабе личности писателей, от Достоевского и Толстого, до Михалкова и Гладкова. Почему в такое короткое время это случилось? Дело в том, что на начало 20 века, стихи писали все — от студентов до офицеров, литература пошла на сближение с народом (что и было ошибкой), была доступна в качестве не только потребления, но и произведения. К тому же всегда на рубеже веков есть чувство и осознание трагедии, которая обязательно мешает стилистике произведения. Хотя она и дает ему существенный конфликтный пласт, но забирает художественную ценность. Известно, что любой манифест, обращенный к народу, намного ниже не только по стилистике, но и долговечной значимости, потока сознания, вылитого на бумагу в образах. Большинство в то время писало свои истории по правилам той трагедии, окружавшей их, а не по собственным, так утрачивалась роль индивидуума в них. «В прозе, не являющейся искусством, страшно то, что она компрометирует описываемую в ней жизнь и играет роль ограничителя в развитии индивидуума. Такого рода проза предлагает нам конечные вещи там, где искусство предложило бы бесконечные, успокоение вместо стимула, утешение вместо приговора.» (Бродский «Катастрофы в воздухе») Сближение литературы с массами оказалось худшим способом обогатить культурный пласт. Известное выражение Сталина: «Писатели — инженеры человеческих душ», лично для меня выглядит нелепо. Слово, являясь самой древней формой передачи информации, может выносить человека за вневременные рамки его сознания дальше, чем инженерия, а значит и сравнение с ней, как и с ремеслом, не вызывает должного доверия.
Другого выхода у литературы, создаваемой массами, как стать низкосортной, нет. Если бы ее создавали личности большого масштаба, то у масс, при взгляде на «раздвинутость» литературных миров и образов, не было бы желания лезть в них руками и обустраивать все на свой манер. У них было бы единственное желание — стремиться постичь хотя бы часть этих, если так можно выразиться, «параллельных» миров.
Время.
Прошлое, настоящее и будущее исключают друг друга. Прошлого уже нет, будущего еще нет, настоящее словно маятник, качающийся из одной стороны в другую. То есть предполагаемое будущее постоянно переходит в настоящее, которое затем становится прошлым. А прошлое следствие настоящего, которое когда-то считалось будущим. Память — присутствие прошлого в настоящем; какие-то планы — присутствие будущего в настоящем. Настоящее представляет центр, который связывает собой и то, и то. Это работает как целостная система, и в ее границах мы понимаем то, что говорится, поется, совершается и принимаем в этом участие.
Получается, что течение времени самопротиворечиво. Его не существует, и оно не постижимо. Иллюзия течения времени у человека только потому, что ответы на разные вопросы жизни — рождение, развитие, открытие чего-то нового — он получает постепенно, человек движется по прямой линии, по стеблю, который разветвляется и со временем показывает новые области пространства. И нам кажется, что жизнь, вытекает из одного события в другое.
Пространство подвластно времени. Потому что первое материально, второе вечно. «… пространство для меня действительно и меньше, и менее дорого, чем время. Не потому, однако, что оно меньше, а потому, что оно — вещь, тогда как время есть мысль о вещи. Между вещью и мыслью, скажу я, всегда предпочтительнее последнее». Пространство есть, проще говоря, «тело», тогда как время связано с мыслью, памятью, чувствами — с «душой». (Бродский «Путешествие в Стамбул») Язык как информационный код, позволяющий людям понимать друг друга, единственное, что может существовать во времени. Язык вечен, и поэтому храм поэта, выстроенный из слов, живет гораздо дольше, чем сам творец. То же самое и с идеей. Носитель превращается в прах, идея может изменить мир и через 500 лет.
Мысль о прошлом и будущем меланхолична и кроме разочарования ничего за собой не несет — печаль о прошлом и страх пред будущим. Но если радоваться каждому мгновению жизни, человек может дотронуться до вечности. Это и высшая поэзия, и живопись, архитектура, музыка — все то, что пока жалеется временем.
Иголка в стоге сена.
Если и снимать фильм о маленьком человеке в огромном мире, то только в черно-белых тонах.
Вернемся к началу. Дети остаются будущим этого мира, поэтому их восприятию должно быть уделено куда больше времени, чем сформированному человеку. В этот период течение жизни для них ощущается сильнее. Почти каждый день узнавая о новых сторонах жизни, они (дети) формируют себя и свой внутренний мир. От обстоятельств ребенок может стать либо стереотипным, либо свободным от этих стереотипов. К тому же я уверен, что каждый ребенок — философ, а детская философия и размышления об этом огромном мире вытекают из впечатлений, сомнений и вопрошаний. Дружба, любовь, любая эмоциональная нагрузка очень важна, так как человек складывается на основе эмоциональных переживаний.
Со временем его сознание стачивается выстроенной системой: садик, школа, университет. С 6 лет у него отбирают свободу, не давая понять в полной мере, что же это такое на самом деле. Он не может насладиться в полной мере жизнью, навязывание что-либо кем-либо мешает ему прочувствовать пока что уловимую честность мгновений, мешает прикоснуться к вечности. «Всякий ребенок в известной мере есть гений, и всякий гений в известной мере – ребенок. Сродство обоих обнаруживается в наивности и возвышенной простоте.» (А. Шопенгауэр) Запомнить детство, оставить в себе часть ребенка тоже немаловажно. Главное не дойти до предела, до которой, например, дошла Ника Турбина. Она сохраняла в себе это детство (кроме него у нее ничего не было), на которое, к сожалению, выпал ее пик популярности. Отчасти в этом виноваты ее родители и опять же система СССР, которая напором (чтобы что-то доказать западному миру) хотела сделать из девочки вундеркинда-стихотворца. Вообще, ее судьба — образцовый пример того, к чему может прийти человек, наделенный талантом, которого использовали родители (самые близкие люди), передовые поэты Советского Союза (Евтушенко) и его костедробительная, бесчеловечная система. Тем более, если человек талантливый, то его восприятие всей сложности мира гораздо выше, чем у обыкновенных детей. От его внутренней силы зависит не только его будущая жизнь и судьба, но и людей, окружающих его. Он будет выступать ориентиром, ментором для тех, кто увидит в нем то, чего нет в остальных. И ответственность на плечах талантливого человека больше, чем у обывателя.
Наверное, это и плохо, и хорошо. Хорошо, потому что осознание своей важности и своего влияния закаляет и заставляет его чувствовать себя маленькой иголкой, но иголкой, которую ищут в стоге сена, находящейся на слуху и во внимании окружающего мира (хотя внимание недоброжелателей тоже обязательно будет). А стремление к этому не есть плохо. Что касается других? Окружающие (способные разглядеть в человеке золотые жилы, талант) входят к нему в зависимость, что не есть хорошо, как для него, так и для зависимых. Поэтому каждому придется отстраняться (хотя бы на время) друг от друга, чтобы личностно развиваться.
«400 ударов»
Вместо заключения я хочу оставить небольшую рецензию на дебютный и во многом автобиографический фильм Франсуа Трюффо, на который уже ссылался. Несмотря на важность, сложность и повсеместность проблемы взросления, можно пересчитать по пальцам произведения, которые поднимают ее. «400 ударов» считается первым фильмом «новой французской волны», которая отвергала старые и предлагала новые приемы, темы и проблемы в кино. Роль главного героя исполнил 15-тилетний Жан Пьер Лео, который впоследствии сделает себе успешную карьеру в кинематографе старого света. Сам режиссер продолжит рассказывать о своем альтер-эго, Антуане Дуанеле, в еще четырех фильмах.
Пред нами предстает тринадцатилетний мальчик, не находящий понимания ни в школе, ни в семье, в которой для него мать «умерла» из-за измены отчиму. Слабохарактерный отчим вечно работает, но получает мало. Его заботят только личные проблемы в то время, как у мальчика нет нормального спального места в маленькой квартире. Окружающий мир противостоит ему, судьба на каждом углу готовит сокрушающие удары. Стараясь найти способ справиться с натиском обстоятельств, он обращается в бегство. Убегает из дома, крадет печатную машинку, чтобы продать, но продать не получается. У Антуана есть друг из зажиточной семьи, который пытается всеми силами помогать ему. Дуанель не озлоблен на мир, потому что понимает, что он огромен и неизведан, что для него тоже найдется место в нем.
Последствия доходят до решения отправить главного героя в исправительный лагерь, который ему пойдет «на пользу».
Но и оттуда он сбегает (в фильме «Пелле-завоеватель» режиссер отсылает к «400 ударов» стремлением ГГ к морю). Он бежит к морю, к лучшей жизни от себя, от учителей, от родителей, от всего, что ему мешает жить.
«Стоишь на берегу и чувствуешь солёный запах ветра, что веет с моря. И веришь, что свободен ты и жизнь лишь началась. И губы жжет подруги поцелуй, пропитанный слезой.» Но куда вынесет его море? Этот вопрос застыл на его лице — испуганном, нервном и вопрошающем перед этим огромным миром.
«Жил-был когда-то мальчик. Он жил в самой несправедливой стране на свете. Ею правили существа, которых по всем человеческим меркам следовало признать выродками. Чего, однако, не произошло.
И был город. Самый красивый город на свете. С огромной серой рекой, повисшей над своим глубоким дном, как огромное серое небо — над ней самой. Вдоль реки стояли великолепные дворцы с такими изысканно-прекрасными фасадами, что если мальчик стоял на правом берегу, левый выглядел как отпечаток гигантского моллюска, именуемого цивилизацией. Которая перестала существовать.Рано утром, когда в небе еще горели звезды, мальчик вставал и, позавтракав яйцом и чаем, под радиосводку о новом рекорде по выплавке стали, а затем под военный хор, исполнявший гимн вождю, чей портрет был приколот к стене над его еще теплой постелью, бежал по заснеженной гранитной набережной в школу.Широкая река лежала перед ним, белая и застывшая, как язык континента, скованный немотой, и большой мост аркой возвышался в темно-синем небе, как железное небо. Если у мальчика были две минуты в запасе, он скатывался на лед и проходил двадцать-тридцать шагов к середине. Все это время он думал о том, что делают рыбы под таким толстым льдом. Потом он останавливался, поворачивался на 180 градусов и бежал сломя голову до самых дверей школы. Он влетал в вестибюль, бросал пальто и шапку на крюк и несся по лестнице в свой класс.Это была большая комната с тремя рядами парт, портретом Вождя на стене над стулом учительницы и картой двух полушарий, из которых только одно было законным. Мальчик садится на место, расстегивает портфель, кладет на парту тетрадь и ручку, поднимает лицо и приготавливается слушать ахинею.»
Иосиф Бродский («Меньше единицы»)
Воспитание.
Если говорить о развитии человека, становлении его как личности, то, конечно, это будет прежде всего разговор о взрослении, о раннем возрасте. Ведь именно в нем маленький человек, который по своей сути им еще и не является, имея ранимую душу, восприятие и отношение к жизни, сталкивается с первыми проблемами и сложностями. Проблемы детей в сравнении с проблемами родителей, на первый, поверхностный, взгляд — пустяки. Не учитывая разницу масштаба сложностей жизни детей со сложностями жизни старших, вторые на выходе получают хулиганов, шантрапу и сборище безыдейных, безынициативных, не имеющих внутреннего стержня и индивидуальности человечков.
Всем известно, что в первую очередь в этом виноваты родители. Ребёнок с самого раннего возраста не играет в «жестокие» компьютерные игры, не общается «с плохо влияющими» на него сверстниками. 90% времени он проводит именно со старшими, и именно они дают ему базу, основание на котором в дальнейшем выстраивается новая жизнь с ее изменениями. Насколько надежно был заложен фундамент с самого раннего детства, столько он и выдержит на себе новые трудности, о которых так любят говорить проповедники морали, поучений и увещаний, а именно: влияние окружения и социума, компьютерных игр, порнографии и т.д. Как сказал в 17 веке (вечность этой проблемы) великий английский философ и педагог Джон Локк (1632-1704): «От правильного воспитания детей зависит благосостояние всего народа.»
Непонимание и, в частности, неприятие сложности юношеской жизни со стороны старших приводит к разрушению их целей, мечтаний, желаний. Они не чувствуют ни поддержки, ни мотивации. Единственное состояние, которое часто их застает, — это желание бегства куда угодно. Лишь бы не оставаться там, где их не замечали и не замечают до сих пор.
Кстати, вопрос о том, кто должен к ним проявлять интерес тоже вызывает большие сомнения. Рассматривая ту местность, в которой я живу, современной России, то можно заметить, что это не просто реакционное, консервативное поколение в возрасте от 50 до 70 лет, а закалённые советские люди, ничего не принимающее кроме главной идеи, продвигаемой государством. Касаемо любых вопросов, мы видим их твердолобость, соперничество в одно время, и сплетни в другое, которые они разводят друг с другом. Никакого даже отголоска солидарности и единодушия в них тоже нет. Лицемерие проявляется в высшей степени, по моему мнению, из-за противоречия их отношения к вере и религии. В СССР, когда был атеистический взгляд на жизнь, каждый верил в построение коммунизма. А строительство коммунизма — для них и была религия и неосуществимая цель, в которую, однако, каждый верил. А из этого вытекает, что об их объективности разговора быть не может. Вспомним, что говорил писатель Ю. Нагибин (1920-1994) о тех людях, которые «управляют» нынешним поколением:
«Почти все советские люди – психические больные. Их неспособность слушать, темная убежденность в кромешных истинах, душевная стиснутость и непроветриваемость носят патологический характер. Это не просто национальные особенности, как эгоцентризм, жадность и самовлюбленность у французов, это массовое психическое заболевание. Проанализировать причины довольно сложно: тут и самозащита, и вечный страх, надорванность – физическая и душевная, изнеможение души под гнетом лжи, цинизма, необходимость существовать в двух лицах: одно для дома, другое для общества. Самые же несчастные те, кто и дома должен носить маску. А таких совсем не мало.
Слышать только себя, не вступать в диалог, не поддаваться как на провокации - на спор, на столкновение точек зрения, отыскание истины, быть глухим, слепым и немым, как символическая африканская обезьяна, — и ты имеешь шанс уцелеть.»
Я никак не оправдываю отношение учителей к детям в других странах, где системы образования в советскую эпоху и послевоенную в Европе почти не отличались друг от друга. Но просто представим. Маленькое, несформированное и незащищенное существо, чувствующее себя центром этого мира, попадает в общество вышеописанных людей, которое будет преследовать его вплоть до двадцатипятилетнего возраста. Живет он на окраине, не способен наслаждаться искусством, в какой-нибудь пятиэтажке, без возможности выехать куда-либо еще. И это только первые, самые поверхностные детали самого важного этапа его жизни — детства. Есть ли выход у обычных обывателей, не имеющих особого таланта и высокого заработка, вырваться отсюда? Нет. Они навсегда прикованы к этой местности, и осознание этого закрепощения в голове ребёнка оставляет глубокие раны в его сознании.
Пространство.
Запреты и любые ограничения только усиливают желание того, на кого они направлены, делать то, что запрещено. И ребёнок будет стремится сбежать из того пространства, о стены которого бьются его размышления, действия и личные свободы. Жестокость, окружающая нас, не уменьшается, хотя бы сравнить цифры трупов во времена войны 1812 года и войны 1941-1945 годов. Ее пытаются скрыть от глаз за просвечивающей шторкой гуманизма. Тут и ответ, почему повышается процент «бродяжничества» у подростков. Их девиация оправдана, ведь, любой нормальный человек в нашем мире будет стремиться именно к частности, к уходу от толп, от стремительных потоков, сдавливающего шею. Раньше скрывались от всей мерзости в других городах, подвалах, в тех местах, где сбежавшего хоть какое-то недолгое время не смогут тревожить. В будущем, да уже и сейчас, бесхарактерность и бесхребетность поколения I (инстаграма), которое сменило поколение Z (рожденных в 90-е г), не позволит им решиться на выезд и отречение от тех благ, которые они имеют: интернета (в первую очередь), физиологических потребностей, социальных и выше по пирамиде Маслоу.
Что касается интернета, то на ранних этапах действительно можно было сюда сбежать. Но сейчас, когда абсолютно все сети «заселены» огромным числом людей, там ничего ценного ни для себя, ни для кого бы то ни было другого найти нельзя, либо это сделать очень трудно. Хорошее или более-менее написанное, опубликованное, сделанное всерьез тонет в невероятном количестве оцифрованной, ненужной информации. То же самое касается и искусства. То, что доступ к изучению и (неприменимое слово к искусству) потреблению его имеет сейчас каждый, это безусловно прекрасно. Но. То, что доступ творить отрыт всем, на самом деле не есть хорошо. Со временем ты прослеживаешь тотальную деградацию стремлений и повсеместное оплебеивание искусства, имеющее ценность для потребителей только тогда, когда под ним достаточное количество лайков и комментариев. «Где пьет толпа, все родники отравлены». Именно поэтому бегство от реальности в интернет ничего не принесет, так же как и другие стремления вырваться в то, чего на самом деле нет. Преодолеть и перешагнуть через вневременные рамки сейчас уже точно невозможно, потому что эти рамки обновляются каждый час, каждую минуту и секунду. Физически невозможно угнаться за ними, но не осознавая этого, толпы из-за дня в день пытаются достигнуть какой-то личной цели, к тому же создавая эти барьеры сами друг дружке. Все это похоже на веселую игру — делаю что-то для кого-то, чтобы получить от кого-то что-то, чтобы удовлетворить свои духовные желания (но бывает и физические).
Преодолеть временные рамки пространства, можно только находясь в частности или в поиске этой частности. Поэтому хоть бегство и по своей сути бессмысленно в соотношении с реальностью, оно явно приятнее, чем постоянное «кручение» в колесе жизни, стремящейся в никуда. Это постоянное и бессмысленное кручение, за которым мы наблюдаем всю жизнь, запечатлел в своем дебютном фильме «400 ударов» теоретик и основатель авторского кино (французской «новой волны») Франсуа Трюффо (1932-1984) в данной сцене:
2:21
Когнитивный диссонанс; амбивалентность; все больше усиливающийся поток информации в зонах медиа, за которым не поспеть; плохое отношения со стороны родителей, со стороны учителей, сверстников; столкновение мечты и реальности; понимание трагического будущего человечества (и своего в частности, т.к из четырех букв, а именно Ж, О, П, А, нельзя составить слово «будущее»); незанятость подростков в свободное время; отсутствие стремлений; отсутствие интеллигентных молодежных кружков, где бы они собирались, вели споры и обсуждения по интересам, учась плюрализму, убежденности в чем-либо и принципиальности; отсутствие вменяемых профилактических работ с юношами, проводимыми психологически ЗДОРОВЫМИ врачами. Отсутствие всего этого ведет к росту контингента лиц подросткового возраста с отклоняющимся поведением, к алкоголизму, к ранней беременности; к наркомании во всем мире и краху цивилизации в итоге. Ибо цивилизация и есть прогресс, который требует все больше устремленных в будущее, в науку людей. Людей, которые по-настоящему освобождены друг от друга, а не притворяющихся мизантропов, не терпящих и презирающих всех тех, с кем едят из одного удлиненного стойла.
И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,
но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут —
тут конец перспективы.
Несмотря на свою «раздвинутость», мир, в плане отношения человека к человеку (или, если можно, человека к миру, в котором и находится, т.е. презрению к тому месту, которому нет альтернативы), с развитием капитализма всё больше сужается и исчерпывает себя. И это понятно почему. Главный принцип капитализма — конкуренция. Опять же, если мы говорим о России, то в этой стране люди не готовы ментально к ней. Так сложилось исторически, и в этом виноваты те бездарности, которые были у власти и «которых по всем человеческим меркам следовало признать выродками» (по Бродскому, эссе «Меньше единицы»). На Западе, где развитие шло своим чередом, органично и естественно, люди постепенно нашли формулы к осуществлению собственных целей, являясь отдельной, а главное важной (потому что чувство собственного достоинства и значимости им прививается с детства) единицей в обществе. Я предполагаю, что их отношение к успеху, результату, в стремлении личности, имеющей свои цели (эгоцентричные), служить обществу, будущему, идя на уступки и проявляя солидарность с другими людьми, которые имеют цели совсем другие. У нас, чекисты предприняли попытку построения «великого будущего», рассказав всю теорию Маркса на свой лад, костедробительными методами: угнетением народа, возвращением империи, заключением в ГУЛАГЕ действительно талантливых людей, выстраивание такой системы образования, в которой ученые должны были обязаны работать на систему и подчиняться ей. Но в СССР (сталинский период, хрущевская «оттепель», брежневский застой) был тот самый нерв у талантливых людей, благодаря которому они втайне, подпольно, самиздатом, говорили правду, впускали глоток свежего воздуха и здравого смысла в камеру, где жили обыватели. В Москве и Санкт-Петербурге собиралась интеллигенция из тех, кому не давали говорить. И она отличалась своим мышлением от системных прихвостней и пролетариата. Они писали и говорили на языке литературы, а не наоборот, литература на языке народа.
Все факторы: социальные, исторические, психологические, ментальные, физиологические, безусловно сильнейшим образом повлияли на нынешнее положение, в котором сейчас находится второе «потерянное» поколение. Это потеря не только своей идентичности, которая тонет в обществе, неспособное на что-то большее первичных потребностей, самых низменных, существующих только в рамках мира как среды для выживания и подавления их. Общества, мысль которого теряется даже в этом низменном вакууме, неспособно мыслить дальше созданных им же самим рамок. Человек попросту не будет уходить оттуда, где ему хорошо. Биомассе нравится этот кафкианский мирок, оборудованный последними техническими новинками, которому он 2/3 половину своего времени (исключая сон) только за тем, чтобы получить лайки, чтобы вывести их в свою популярность, и продавать свое лицо на публику таких же, как и он сам, потребителей. Безостановочные технологический прогресс используются только в качестве пропаганды, порабощения, навязывания в головы молодого поколения чего-либо, милитаризации мира. Таким образом, КПД труда талантливых людей, стремления которых изначально были совсем противоположны извращенному впоследствии биомассой, равен нулю, потому что правда кончается там, где начинается ложь.
Личность.
Воспринимать достижения «человечества» как совокупность толп и стад, может только тот, кто сам является стадом и находится в толпе. Есть результат достижений популяций, в рамках которой конкретные люди, т.н. золотые жилы среди всей «серости», создают великие вещи, которыми пользуются представители этой серости. «Достижение человечества — это всегда достижение лишь конкретных личностей». (Е. Понасенков, «Первая научная история войны 1812 года») Всем, чем мы бы не пользовались, создано ими, людьми, которых единицы, часто упрекаемых и гонимых властителями дум, в последствии применяющих их достижения в собственных целях. Почему так происходит? Очень просто — из-за комплекса своей ущербности. Не имея таланта сделать что-то свое, не украв и скопировав, а пересмотрев то, что уже было; не умея идти нога в ногу с прогрессом, им ничего больше не остается, как относится враждебно, реакционной к тому «далекому» от них, что создается, фактически, в другой реальности. В реальности будущего (может быть это и сравнимо с идеей «Идеального государства» Платона), где людьми почитается закон (Декларация прав человека и гражданина), равенство, социальная толерантность, солидарность, плюрализм, а главное уважение человека к человеку. Где ориентирами для приматов будут не те люди, которые ближе, а те, кто превосходит по качеству, по-другому, талантливые, лучше гениальные.
Что представляет собой продукт личностей — наука, искусство, архитектура, литература, кино — в моей стране? Приведем в пример «многоликий город», по утверждению М. Горького, Санкт-Петербург, с самого основания склонный к заимствованию. Выстроенный по европейскому образцу, он безусловно формирует человека и влияет на него положительно гораздо больше, чем другие города России. Потому что Петербург — отторгнутый город, хотя бы по его местоположению. Всей России этот город бросает вызов морем, потому что «для обывателя море ассоциируется прежде всего с Черным морем, отпуском, курортом» (Бродский «Путеводитель по переименованному городу»). Балтийское море вызывает совсем другие чувства — прыгнуть в эту бездну, которая тебя поглощает, хотя петербуржцам склонна боязнь утонуть; от одного взора на памятник человек может сойти с ума, что и запечатлел в «Медном всаднике» Пушкин; «иностранец своего отечества» вызывает палитру разных чувств, не свойственной ни одному другому городу. Место, проникнутое величием, прямо влияет на того, человека живущем в ней. Город, сбежавший от других городов (а тема бегства главная в этом сочинении), всю свою историю шедший по дороге, где не пахано и не сеяно, не может не стать особенным, исключительным. Такие же и люди в нем.
До его правления в России не было ни одного ученого, в высших кругах были пошлые пиры и попойки, и только затем ассамблеи. Император буквально создал новое государство с нуля, заимствовав все у цивилизованных стран. Без него, Петра, а в особенности, без просвещенной Европы, не было бы ничего, Россия бы не смогла перейти из одного века в другой, так и оставшись в разрухе, тотальном преклонении перед царем и неосознанности человеком себя как личности.
Что было до первого императора, всем известно. Древняя Русь нашла свой идеал в Византийской империи, которая говорила на языке таких великих мыслителей Геродота, Платона, Аристотеля, но за несколько сот лет своего существования, «будучи преемницей двух самых разных цивилизаций античности, — не оставила после себя ни-че-го, кроме архитектуры — книги для неграмотных, да житий святых, да бесплодных религиозных споров» (Ю. Латынина «Византия идеальная катастрофа»). Тоже самое «ни-че-го» было и на Руси до того, как бездуховная Европа пришла в наш богоискательный «Третий Рим». Делаем вывод, что и наука, и искусство берут свое начало на Западе, только лишь потом, через несколько столетий, перебравшись в Россию.
Что оставалось делать самородкам в России, чтобы развиваться? Бежать.Первому русскому книгопечатнику Ивану Федорову из-за попов, Курбскому из-за преследования его опричниками Грозного, Герцену из-за тотальной цензуры, Кандинскому, Бунину, Бальмонту, Рахманинову, Довлатову, Тарковскому, список можно продолжать долго.
В СССР искусство было, конечно, то, которое создавалось «в стол». Кино, живопись, литература жили в сознании людей. Но существовавшее в пространстве было подконтрольно государством, а значит подлинность искусства уже вызывает сомнения.
Те, кто служил на идеологию, оскверняли священный храм, делая из него постоялый двор. Повсеместные штампы были повсюду. Искусство говорило на языке народа, а не наоборот. И все же, если сравнивать, например, российское кино и советское, мы убеждаемся, что второе заслуживает внимание больше, чем его суррогат. Продюсеров не было, были студии, в которых командовал директор. Каждому, кто был во влечен в процесс создания кино, платили деньги, не задерживая и не обманывая работников, что замечается в настоящее время. Человек, не получающий за работу деньги, начинает халтурить (и оправданно). Такие гении, как Довженко, Тарковский, отодвигали на второй, третий план идеологию, бежали от нее, выставляя на первый план свое видение, философию, киноязык. В будущем признанные на Западе, они учились у него, со временем и опытом приближаясь и вставая в ряд с великими мастерами в лице Антониони, Бергмана, Феллини.
Бегство и сближение.
Можно заметить, что все великие люди создавали параллельные миры, в которые и бежали от реальности, окружающей их. Вечное стремление к далекому учит смирению. Освобождение, как положительно, так и отрицательно. Потому что оно — не есть свобода, а только средство ее достижения. Из отрицательного воздействия — это столкновение неготового сознательно человека с новыми реалиями, а свежесть взгляда, как холодная вода, может довольно неприятно привести из состояния того, что было, к тому, что есть и наоборот. Неправильный выбор тоже может вывести бегущего не на ту дорогу. Эскапизм, особенно в наше время, присущ каждому человеку, особенно в раннем возрасте. Это и Колфилд Дж. Сэлинджера, который ушел в самокопание, как и его автор. Это и Клайд Грифитс. Но и тот, и тот (рассматривая литературных героев) стремились сбежать от действительности к другой действительности только для личных целей, что и присуще всем американцам. У них они были земные — разбогатеть, перепрошить «корень» снизу в верх, чтобы кому-то что-то доказать. Хотя стремление к популярности не плохо и является главным принципом развития, именно духовные метания и поиск составляют смысл человеческой жизни, они противопоставлены существованию, а столкновение с реальностью есть самый большой конфликт, который можно представить. Трудно другое, на протяжении всей жизни бросать вызовы действительности. Нам всегда убеждают, родители, учителя, что максимализм и «бойкость» сойдет на нет в скором времени. Может быть это и так, но главная задача, отодвинуть этот момент как можно дальше. «Многие считают, что писатель начинает жить судьбою своего персонажа, подчиняясь его логике, повторяя и продолжая его путь, приходя к закономерному итогу. Не это ли высшая мера правдивости литературного произведения? Вероятно, многим хотелось бы доподлинно узнать, каким стал бунтарь Холден на склоне лет. Но автор, живущий судьбой состарившегося мальчика, никого не подпускает близко, укрывшись в доме, вокруг которого на несколько километров не обитает ни одна живая душа». Хотя бы поэтому Сэлинджер и его роман заслуживает внимания. То, как писатель всю жизнь держал удар, поражает обывателей. А созданный им герой стал ментором не только для последующих поколений, но и дал толчок к раскрытию темы бегства в других видах искусства, например кино. «400 ударов» Трюффо находится на 6 месте в рейтинге изменивших мир фильмов, и из-за него в большей степени я пишу это. Но об нем потом.
Чтобы художник и его творение оказалось долговечным, отстранение необходимо. На рубеже 19 и 20 веков произошел разлом в литературе, кардинальное изменение отношения человека к слову. Вспомнить хотя бы отрывок из одноименного стихотворения Н. Гумилева:
Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангелии от Иоанна
Сказано, что Слово это — Бог.
Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества.
И, как пчелы в улье опустелом,
Дурно пахнут мертвые слова.
Это отразилась и на масштабе личности писателей, от Достоевского и Толстого, до Михалкова и Гладкова. Почему в такое короткое время это случилось? Дело в том, что на начало 20 века, стихи писали все — от студентов до офицеров, литература пошла на сближение с народом (что и было ошибкой), была доступна в качестве не только потребления, но и произведения. К тому же всегда на рубеже веков есть чувство и осознание трагедии, которая обязательно мешает стилистике произведения. Хотя она и дает ему существенный конфликтный пласт, но забирает художественную ценность. Известно, что любой манифест, обращенный к народу, намного ниже не только по стилистике, но и долговечной значимости, потока сознания, вылитого на бумагу в образах. Большинство в то время писало свои истории по правилам той трагедии, окружавшей их, а не по собственным, так утрачивалась роль индивидуума в них. «В прозе, не являющейся искусством, страшно то, что она компрометирует описываемую в ней жизнь и играет роль ограничителя в развитии индивидуума. Такого рода проза предлагает нам конечные вещи там, где искусство предложило бы бесконечные, успокоение вместо стимула, утешение вместо приговора.» (Бродский «Катастрофы в воздухе») Сближение литературы с массами оказалось худшим способом обогатить культурный пласт. Известное выражение Сталина: «Писатели — инженеры человеческих душ», лично для меня выглядит нелепо. Слово, являясь самой древней формой передачи информации, может выносить человека за вневременные рамки его сознания дальше, чем инженерия, а значит и сравнение с ней, как и с ремеслом, не вызывает должного доверия.
Другого выхода у литературы, создаваемой массами, как стать низкосортной, нет. Если бы ее создавали личности большого масштаба, то у масс, при взгляде на «раздвинутость» литературных миров и образов, не было бы желания лезть в них руками и обустраивать все на свой манер. У них было бы единственное желание — стремиться постичь хотя бы часть этих, если так можно выразиться, «параллельных» миров.
Время.
Прошлое, настоящее и будущее исключают друг друга. Прошлого уже нет, будущего еще нет, настоящее словно маятник, качающийся из одной стороны в другую. То есть предполагаемое будущее постоянно переходит в настоящее, которое затем становится прошлым. А прошлое следствие настоящего, которое когда-то считалось будущим. Память — присутствие прошлого в настоящем; какие-то планы — присутствие будущего в настоящем. Настоящее представляет центр, который связывает собой и то, и то. Это работает как целостная система, и в ее границах мы понимаем то, что говорится, поется, совершается и принимаем в этом участие.
Получается, что течение времени самопротиворечиво. Его не существует, и оно не постижимо. Иллюзия течения времени у человека только потому, что ответы на разные вопросы жизни — рождение, развитие, открытие чего-то нового — он получает постепенно, человек движется по прямой линии, по стеблю, который разветвляется и со временем показывает новые области пространства. И нам кажется, что жизнь, вытекает из одного события в другое.
Пространство подвластно времени. Потому что первое материально, второе вечно. «… пространство для меня действительно и меньше, и менее дорого, чем время. Не потому, однако, что оно меньше, а потому, что оно — вещь, тогда как время есть мысль о вещи. Между вещью и мыслью, скажу я, всегда предпочтительнее последнее». Пространство есть, проще говоря, «тело», тогда как время связано с мыслью, памятью, чувствами — с «душой». (Бродский «Путешествие в Стамбул») Язык как информационный код, позволяющий людям понимать друг друга, единственное, что может существовать во времени. Язык вечен, и поэтому храм поэта, выстроенный из слов, живет гораздо дольше, чем сам творец. То же самое и с идеей. Носитель превращается в прах, идея может изменить мир и через 500 лет.
Мысль о прошлом и будущем меланхолична и кроме разочарования ничего за собой не несет — печаль о прошлом и страх пред будущим. Но если радоваться каждому мгновению жизни, человек может дотронуться до вечности. Это и высшая поэзия, и живопись, архитектура, музыка — все то, что пока жалеется временем.
Иголка в стоге сена.
Если и снимать фильм о маленьком человеке в огромном мире, то только в черно-белых тонах.
Вернемся к началу. Дети остаются будущим этого мира, поэтому их восприятию должно быть уделено куда больше времени, чем сформированному человеку. В этот период течение жизни для них ощущается сильнее. Почти каждый день узнавая о новых сторонах жизни, они (дети) формируют себя и свой внутренний мир. От обстоятельств ребенок может стать либо стереотипным, либо свободным от этих стереотипов. К тому же я уверен, что каждый ребенок — философ, а детская философия и размышления об этом огромном мире вытекают из впечатлений, сомнений и вопрошаний. Дружба, любовь, любая эмоциональная нагрузка очень важна, так как человек складывается на основе эмоциональных переживаний.
Со временем его сознание стачивается выстроенной системой: садик, школа, университет. С 6 лет у него отбирают свободу, не давая понять в полной мере, что же это такое на самом деле. Он не может насладиться в полной мере жизнью, навязывание что-либо кем-либо мешает ему прочувствовать пока что уловимую честность мгновений, мешает прикоснуться к вечности. «Всякий ребенок в известной мере есть гений, и всякий гений в известной мере – ребенок. Сродство обоих обнаруживается в наивности и возвышенной простоте.» (А. Шопенгауэр) Запомнить детство, оставить в себе часть ребенка тоже немаловажно. Главное не дойти до предела, до которой, например, дошла Ника Турбина. Она сохраняла в себе это детство (кроме него у нее ничего не было), на которое, к сожалению, выпал ее пик популярности. Отчасти в этом виноваты ее родители и опять же система СССР, которая напором (чтобы что-то доказать западному миру) хотела сделать из девочки вундеркинда-стихотворца. Вообще, ее судьба — образцовый пример того, к чему может прийти человек, наделенный талантом, которого использовали родители (самые близкие люди), передовые поэты Советского Союза (Евтушенко) и его костедробительная, бесчеловечная система. Тем более, если человек талантливый, то его восприятие всей сложности мира гораздо выше, чем у обыкновенных детей. От его внутренней силы зависит не только его будущая жизнь и судьба, но и людей, окружающих его. Он будет выступать ориентиром, ментором для тех, кто увидит в нем то, чего нет в остальных. И ответственность на плечах талантливого человека больше, чем у обывателя.
Наверное, это и плохо, и хорошо. Хорошо, потому что осознание своей важности и своего влияния закаляет и заставляет его чувствовать себя маленькой иголкой, но иголкой, которую ищут в стоге сена, находящейся на слуху и во внимании окружающего мира (хотя внимание недоброжелателей тоже обязательно будет). А стремление к этому не есть плохо. Что касается других? Окружающие (способные разглядеть в человеке золотые жилы, талант) входят к нему в зависимость, что не есть хорошо, как для него, так и для зависимых. Поэтому каждому придется отстраняться (хотя бы на время) друг от друга, чтобы личностно развиваться.
«400 ударов»
Вместо заключения я хочу оставить небольшую рецензию на дебютный и во многом автобиографический фильм Франсуа Трюффо, на который уже ссылался. Несмотря на важность, сложность и повсеместность проблемы взросления, можно пересчитать по пальцам произведения, которые поднимают ее. «400 ударов» считается первым фильмом «новой французской волны», которая отвергала старые и предлагала новые приемы, темы и проблемы в кино. Роль главного героя исполнил 15-тилетний Жан Пьер Лео, который впоследствии сделает себе успешную карьеру в кинематографе старого света. Сам режиссер продолжит рассказывать о своем альтер-эго, Антуане Дуанеле, в еще четырех фильмах.
Пред нами предстает тринадцатилетний мальчик, не находящий понимания ни в школе, ни в семье, в которой для него мать «умерла» из-за измены отчиму. Слабохарактерный отчим вечно работает, но получает мало. Его заботят только личные проблемы в то время, как у мальчика нет нормального спального места в маленькой квартире. Окружающий мир противостоит ему, судьба на каждом углу готовит сокрушающие удары. Стараясь найти способ справиться с натиском обстоятельств, он обращается в бегство. Убегает из дома, крадет печатную машинку, чтобы продать, но продать не получается. У Антуана есть друг из зажиточной семьи, который пытается всеми силами помогать ему. Дуанель не озлоблен на мир, потому что понимает, что он огромен и неизведан, что для него тоже найдется место в нем.
Последствия доходят до решения отправить главного героя в исправительный лагерь, который ему пойдет «на пользу»:
1:12
Но и оттуда он сбегает (в фильме «Пелле-завоеватель» режиссер отсылает к «400 ударов» стремлением ГГ к морю). Он бежит к морю, к лучшей жизни от себя, от учителей, от родителей, от всего, что ему мешает жить.
«Стоишь на берегу и чувствуешь солёный запах ветра, что веет с моря. И веришь, что свободен ты и жизнь лишь началась. И губы жжет подруги поцелуй, пропитанный слезой.» Но куда вынесет его море? Этот вопрос застыл на его лице — испуганном, нервном и вопрошающем перед этим огромным миром.