Читайте Часть 1, Часть 2, Часть 3, Часть 4, Часть 5, Часть 6, Часть 7, Часть 8, Часть 9, Часть 10, Часть 11, Часть 12, Часть 13, Часть 14, Часть 15, Часть 16, Часть 17, Часть 18, Часть 19, Часть 20, Часть 21, Часть 22, Часть 23, Часть 24, Часть 25, Часть 26 романа "День да ночь" в нашем журнале.
Автор: Михаил Исхизов
Вернулся Кречетов на КП и первым делом сел писать донесение в штаб корпуса. Доложил, что ночная атака отбита. Уничтожено одиннадцать танков и до роты пехоты. Мост наш. И еще сообщил, что потери велики: выбыли из строя три четверти личного состава и одно орудие. Отряд, прикрывающий мост, насчитывает сейчас девятнадцать человек. Имеется два орудия с неполными расчетами и восемь ящиков снарядов. Стрелковое оружие боеприпасами обеспечено.
Вот так коротко и доложил. Не мастер был расписывать. А помощи не просил. Сами должны понять. Только потребовал, чтобы как можно быстрей прислали транспорт за ранеными, ибо своим транспортом управиться не может.
Потом вызвал троих оставшихся в строю водителей автобата. Те привычно вытянулись перед старшим лейтенантом. На груди автоматы, у двоих на ремнях, туго перепоясавших кожаные куртки, светло-коричневые кобуры парабеллумов, у третьего на поясе – кинжал. Разжились в бою немецким оружием. Стояли орлами. Те же водители, с которыми не один месяц служил. Высокий, тощий, с лицом, потемневшим от степного солнца и ветров, Гришин, полноватый по военным временам, пухлолицый Туркин да всегда хмурый, будто сердится на кого-то, Ковалев. Те да не те. И чем-то неуловимым стали они похожими друг на друга. Из-за глаз, что ли, которые смотрели сейчас пристальней и серьезней. Видели дальше и знали больше. Посмотрели смерти в лицо. Такое бесследно не проходит.
– Вот вы и солдатами стали, – сказал Кречетов.
Водители молчали. Поняли: это не похвала. Просто они стали другими, и старший лейтенант это отметил.
– Тяжело раненых надо отвезти. Бери, Гришин, «студер» третьего орудия и в медсанбат. Не гони. Не картошку повезешь. Потом передашь в штаб донесение. Если спросят, как у нас, да что, не стесняйся, расскажи, какая здесь свадьба была, какая музыка играла. Сам ушки на макушке держи, смотри в оба. С водителями поговори, порасспрашивай. Они много видят, много знают. Должен сообразить, собираются нам замену послать или нет. Если собираются, то когда… И шементом обратно.
Погрузили в кузов восемь тяжелораненых, да еще двоих подсадили, раненых легко, присматривать в дороге. И отправился Гришин в путь.
Потом втроем пошли к ЗИСу. Один у них ЗИС остался. Второй ночью шальным снарядом накрыло. Кречетов сам забрался в кузов и быстро разыскал припасенные там Воробейчиком два ящика «лимонок». Солдаты отнесли их на КП.
– Вам задание особое, – сказал Кречетов Туркину и Ковалеву, когда ящики с гранатами уложили на землю. – Самое ответственное. В разведку отправитесь.
Не хотелось им ни в какую разведку. Такой бой – и уцелели. И вроде бы пора в автобат возвращаться. Но вида не показали. Не тот случай. И доверие оценили.
– Ответственное задание, – повторил Кречетов. – Надо узнать, где фриц зацепился. Берите «студер» второго орудия. Езжайте до высотки. Там машину оставите, на вершину поднимайтесь пешком. Автоматы с собой. На самый верх – ползком. Не сидеть, не стоять, только лежать. И не высовываться. Наблюдать за рощей, за дорогой. Вот вам бинокль, – Кречетов передал Ковалеву бинокль Хаустова. – Смотрите и запоминайте. Можете солдат увидеть, машину, мотоцикл, танк. Дымы от костров или кухни. Им как раз сейчас завтракать пора. Все на ус мотайте. Задача – выяснить, есть там немец или нет. Справа от рощи степь. Если там фриц появится, сразу увидите. Близко не подпускать, в бой не ввязываться. Бегом к машине и сюда.
Подробно все объяснил: первый раз ребята в разведку идут.
– Самое ответственное задание, – в третий раз подчеркнул Кречетов. Должны проникнуться.
Солдаты прониклись.
– Будет выполнено, товарищ старший лейтенант, – ответил за себя и за товарища Ковалев.
– Сделаем, – подтвердил Туркин. – А сколько там быть, если фриц не появится, когда возвращаться?
– Часы есть?
У водителей автобата да часов не будет…
– Есть, – ответили в один голос.
– Через три часа и возвращайтесь. Трех часов, думаю, хватит. Но если увидите, что они там суетятся, тогда срочно.
– Могут опять навалиться? – не поверил Турки. – Ведь мы им! – И он показал кулаком, как «мы им».
– Дело темное. Я бы на их месте как раз сейчас и ударил. Но они так и не поняли, какие у нас здесь силы. Огонь мы вели плотный, окопались хорошо. Если по плотности огня судить, могли подумать, что нас вдвое втрое больше. Одиннадцать танков уничтожили. Тоже не хвост собачий. Могли подумать, что на крупные силы нарвались. Тогда не полезут. И рощу могут оставить. Отойти. А может все и по-другому обернуться. Поэтому и посылаем разведку. Ясность нужна.
Отправил и этих. Теперь можно было себя в порядок привести. Рукав гимнастерки не то чтобы пришил, но крепко прихватил на живую нитку. Сапоги почистил и обмундирование, как смог. А бриться не стал. Какое тут бритье, если правую щеку так разнесло. Не одну же левую брить.
Так и встал возле своего КП: без фуражки, небритый, правая щека ободрана и раздулась, белки глаз красные от усталости и бессонной ночи. Но ремень затянут плотно, воротничок застегнут, и сапоги блестят.
* * *
От КП вся линия обороны хорошо видна. Почти полкилометра. Хлипкая оборона, в любом месте прорвать можно.
«По-умному, - думал Кречетов, – надо отойти на левый берег и укрепиться там. Так это – по-умному. У нас по-умному не получается, мост надо держать. Придется стоять на правом. Орудия у нас для танков есть. Но снарядов маловато. И прикрытие жидкое, совсем ерундовое. Десять человек на полкилометра, да два-три в резерве. Дыра на дыре. Сжимать надо оборону, это и ежу понятно».
И пошел сжимать.
* * *
Старички в линялых от солнца и частых стирок гимнастерках сидели, будто отдыхали после смены. Только не «козла забивали», а трехлинеечки свои чистили. У одного правый глаз заплыл, вокруг него все припухло, и ожидался там здоровенный во все цвета радуги фингал. У другого под пилоткой голова забинтована. У третьего нос распух, губы разбиты и зубов, чувствовалось, уже не полный комплект. По такому бою – пустяки. Эти в строю остались. Как в письмах пишут: «Живы, здоровы, чего и вам желаем».
Старшего лейтенанта приняли, как своего. Ночью вместе отмахивались от фрица, выручали друг друга. Теперь – вроде родня. А службу соблюдали. При появлении Кречетова сделали вид, что хотят встать, но не торопились, дождались, пока тот остановит.
Кречетов и подсел к ним, как за стол, «козла» забить. Вынул из кармана помятую пачку «Беломора», угостил всех и сам закурил.
– Винтовочка-трехлинеечка, – погладил он коричневый приклад. – Всем хороша.
– Так ведь какую войну она нас выручает, – поддержал его сосед с перевязанной головой. – Ухаживай за ней, она не подведет.
– Ну-ка, – Кречетов взял винтовку, вскинул, посмотрел в канал ствола. Тот блестел, как зеркало. Ни раковин, ни царапин, только нарезы извивались. Кречетов другого и не ожидал.
Хороша в рукопашной, – он взвесил в руке тяжелую винтовку и передал ее хозяину. – Только людей у нас осталось мало. Скорострельность нужна. Вы бы себе автоматы подобрали.
– Подобрали мы, – ответил тот. – Вон лежат, – он показал на что-то, укрытое плащ-палаткой.
– А винтовки зачем?
– Казенные. За них спросят. Их бросать нельзя.
– Нельзя, – согласился Кречетов. – Спросят. Вы вот что, закончите с винтовками, перебирайтесь на левый фланг, за первое орудие. Прикройте его. Метров за двадцать от орудия оборудуйте себе окопчик и устраивайтесь.
– Могут опять полезть? – спросил тот, что с фингалом.
– Могут.
– Понятно. Кончаем с винтовками и пойдем. Автоматы прихватим. К винтовкам все равно патронов, считай, не осталось. По две обоймы.
– Как это вы пилотки в рукопашной не потеряли? Научите, – попросил Кречетов. – Я вот без фуражки остался.
– Вам без фуражки походить можно, – отозвался тот, что с перевязанной головой. – И другую быстро выдадут. А нам терять нельзя. Без пилотки солдат не по форме одет. Мы их перед боем в карманы попрятали. Вот они и на месте, – он дотронулся рукой до пилотки.
– Понял, только мне этот способ не подходит. Фуражку в карман не сунешь. Вы по дороге на КП загляните, у меня там карманная артиллерия припасена. Захватите по парочке гранат, могут пригодиться.
– Гранатами мы запаслись. Десятка полтора немецких собрали. Удобно их бросать, ручки длинные. Как в городки играешь. Привычное дело, – солдат усмехнулся. – Ударил – фигуры нет.
– Запасливые вы, – похвалил Кречетов. – Ладно, перебирайтесь. – И пошел к танкистам.
* * *
У танкистов тоже было невесело. Двое сидели, курили, третий возился с фрицевским ручным пулеметом. Еще два пулемета стояли рядом: наш «дегтярь» и немецкий МГ-34. Шлемы свои парни сняли – и уже не бывалые танкисты, а молоденькие стриженые ребята. Худые, скулы торчат, шеи тонкие. «Пацаны, – подумал Кречетов. – Совсем пацаны еще. Им бы в футбол гонять во дворе, а они уже в танках горели».
– Сколько вам лет? – спросил он.
– Восемнадцать, – с вызовом ответил сержант, что возился с пулеметом. Был он до того, как потерял свою машину, командиром танка. – Аркадий Гайдар в наши годы кавалерийским полком командовал.
– Это я понимаю, восемнадцать лет – возраст солидный, – согласился Кречетов.
– Факт! А то некоторые, – танкист махнул рукой в адрес неизвестно где находящихся некоторых, – считают, что в восемнадцать организм еще не окреп. А я, между прочим, двойное сальто делаю. Без тренировки двойное сейчас не вытяну, но одно могу. Хотите, сейчас крутану.
– Пожалуй, не стоит, – усомнился Кречетов в необходимости крутануть сальто именно сейчас.
– Я разве виноват, что танк подбили! У них там такая оборона была, на КВ не пройдешь. А мы на трдцатьчетверках. Всего три машины. Чего там три машины? Они нам и врезали. – Видно было, что надо парню выговориться, душу облегчить, и Кречетов не перебивал, слушал. – Ладно, в резерв отправили. А когда пришли новые машины, кому их отдали? Старичкам, которым за тридцать. У меня, значит, организм не окреп! Я сейчас на руках пройду! – И не спрашивая разрешения, сделал стойку и пошел, пошел. Потом так же легко встал на ноги.
– Я бы так не сумел, – признался Кречетов.
– А вы, извините, товарищ старший лейтенант, уже в возрасте.
– Это ты перегнул, – ухмыльнулся старший лейтенант. – Не в возрасте дело. Видел старичков из полевой ремонтной мастерской, каждому за сорок. А ты бы посмотрел, как они ночью в рукопашной работали. Дай бог каждому молодому.
– Я же ничего, я не против, – попытался сгладить углы танкист. – Я про то, чтобы и нам ходу давали.
– Понял, я вам развернуться не даю и негде вам проявить свою удаль.
– Да нет, про вас, товарищ старший лейтенант, мы ничего плохого сказать не можем, доверяете.
– Тогда давайте откровенно… Положение у нас похуже губернаторского. Третье орудие разбито. Личный состав?.. Сами видите, не больше трети осталось. Фрицы могут навалиться в любой момент. А отойти не можем. Не имеем права. Надо этот мост удержать, пока резерв подойдет. Обстановка понятна?
– Понятна, – ответил сержант. Остальные промолчали. Но, ясно, и они обстановку оценили.
– Раз понятна, то действуйте. Полное вам доверие. Как Аркадию Гайдару. Полка у меня для вас нет, но правый фланг ваш. Прикрываете второе орудие и всю линию обороны. Вот и думайте, как станете воевать. А это что, выставку трофейного оружия устраиваете? – кивнул Кречетов на пулеметы.
– Мы тут прикинули и решили, что пулеметы нам подойдут больше, чем автоматы. Они хоть и немецкие, но пулеметы все-таки… – объяснил сержант, с опаской поглядев на Кречетова: одобрит ли тот, что они решили трофейное оружие использовать.
– А патроны?
– Навалом, – сержант, понял, что против трофейного оружия у старшего лейтенанта возражений нет и широко улыбнулся.
– Хорошо. Пусть кто-нибудь сходит на КП, гранатами запасется. Штуки по три на брата. Больше не берите: другим не хватит. И держитесь.
– За нас не беспокойтесь, товарищ старший лейтенант, – сержант ласково погладил ствол пулемета. – Встретим как надо.
– Ну-ну, посмотрим. Фрицев пропустишь – с разговорами о доверии и близко не подходи. Будет тебе двойное сальто.
* * *
У второго орудия все было подобрано: пятачок чистый, прицел зачехлен, ствол опущен. Сержант стоял у орудия, смотрел на своих подчиненных, которые забрались на немецкий танк и заглядывали в люк.
– За барахлишком пошли? – прищурился Кречетов. – Ты это, Колесов, брось. Не солдатское это дело.
Сержант неробко встретил кречетовский прищур. У самого глаза были колючие, не мягче, чем у старшего лейтенанта.
– Какое там барахло… Посмотреть им захотелось. Ребята еще ни разу немецкий танк в руках не держали. Пусть пощупают.
Посмотреть немецкий танк да пощупать его – это совсем другое, это даже полезно. И Кречетов остыл.
– А ты держал?
– Приходилось. Ничего интересного. Теснота там, не повернешься. И тухлятиной пахнет.
– Давно воюешь?
– С сорок первого, чуть ли не с самого начала.
– Сам откуда?
– Из-под Смоленска. Городок там маленький есть – Починок. Гарнизон наш стоял, отец служил.
– Из военных, значит. Отец кем служил?
– Полком командовал. – Сержант сунул было руку в карман за кисетом, но передумал, не стал нарушать субординацию.
Кречетов заметил, вынул «Беломор», угостил сержанта, сам взял последнюю папиросу, смял пачку, но выбрасывать не стал, положил в карман.
– Был я на Смоленщине, – вспомнил он. – Оборону держали, да не удержали. Болота у вас там, чуть копнешь – вода.
– Это у нас есть, – согласился сержант. – А так места хорошие.
– Втроем управитесь? – вернулся Кречетов к главному. – Добавить бы тебе надо людей, да негде взять.
– Управимся. Приходилось и втроем. Так что ничего. Снарядов мало, три ящика.
– Возьми ящик у первого орудия. У них пять. Поровну будет. Но стрелять аккуратно. И не мазать. По три снаряда на танк. Если дельные артиллеристы, вполне достаточно. Да больше у нас и нет.
– Так ведь не ночь. Ночью палили побыстрей и побольше. Сейчас светло, с чего нам мазать.
– Вот и хорошо. И, смотри, без перерасхода. За каждый снаряд спрошу.
* * *
Лихачев и Дрозд тоже успели прибраться. Гильзы сложили в пустые ящики и отнесли в сторону. Ящики со снарядами поднесли поближе к орудию. Сейчас сидели, разговаривали вполголоса. При появлении старшего лейтенанта встали.
– Теперь на боевой участок похоже, – оценил их труд Кречетов. – Он еще раз внимательно прошелся взглядом по «пятачку». – Осталось прицел укрыть…
– Сейчас, товарищ старший лейтенант, – спохватился Лихачев и стал торопливо натягивать чехол на прицел. – Забыл. Это у меня такая интеллигентная болезнь – рассеянность. Не знаю, что и делать…
Говорил и прикидывал, что вот сейчас ему и врубят за разгильдяйство. И еще про интеллигентную болезнь ляпнул. За нее тоже врубят. Еще по учебке знал, что не терпит старший лейтенант непорядка и разгильдяйства.
Зачехлил и встал перед Кречетовым, готовый принять заслуженную кару. Стоял и внимательно разглядывал свои, знавшие лучшие времена, кирзовые сапоги. Ничего еще были сапоги, носить можно.
Кречетов тоже посмотрел на сапоги Лихачева, но ничего интересного не увидел. Обычные кирзачи на исходе носки. Врезал бы он сейчас Лихачеву за прицел. Но не мог при подчиненном. Нельзя подрывать авторитет командира орудия. Тем более что подчиненный в прошлом из штабных писарей, а Лихачев вышел в командиры из боевых водителей.
– Вот и хорошо, – только и сказал он. – Теперь полный порядок. Как настроение?
Лихачев даже не поверил в такое. Он поднял глаза на старшего лейтенанта, они сияли, как голубое небо в майский полдень. И в эту секунду он дал себе клятву, что до конца своей службы в рабоче-крестьянской он сначала будет зачехлять прицел, а уж потом заниматься всем остальным.
«Как настроение?» – спросил старший лейтенант. А каким оно после всего этого могло быть?!
– Хорошее настроение, товарищ старший лейтенант! – бодро доложил он. До чего легко стало на душе у Лихачева. И его опять понесло: – Только вот Дрозд беспокоится и от этого теряет равновесие духа.
– О чем беспокоишься? – спросил Кречетов солдата.
Дрозд ни о чем не беспокоился и представления не имел, о чем он должен беспокоиться. Поэтому за него ответил Лихачев:
– Боится, что его опять заберут в штаб писарем. А у него появилась склонность к артиллерии, понравилось уничтожать вражеские танки. И потом, он уже привык к нашему коллективу, поэтому возвращаться не хочет. В штабе коллектив совершенно другой – одни штабные работники. Но почерк у него редкий, поэтому могут забрать. Вполне. А коллектив без него скучать станет, и это будет подрывать моральный дух.
Если бы не старший лейтенант, сказал бы сейчас Дрозд Лихачеву все, что он думает о тех, кто лезет не в свое дело. И куда им следует деть свой язык, тоже сказал бы. Но при Кречетове не посмел. И это сошло за скромность. Тоже неплохо получилось.
Старший лейтенант Лихачеву поверил, потому что это было для него естественно: человек не хочет в штабе околачиваться, хочет делом заниматься.
– Не дрефь, не выдадим, – поддержал он Дрозда. – Сам в штаб пойду, попрошу, чтобы не портили тебе биографию. Воюй спокойно.
И вот за это, за то, что его не отпустят в штаб, где можно вполне спокойно жить, Дрозд должен был еще поблагодарить старшего лейтенанта. А что он мог сделать. Пришлось.
Коллектив у вас маловат, не управиться вам вдвоем с орудием, – прикинул Кречетов.
– Это с какой скоростью стрелять… – стал объяснять Лихачев, который теперь один готов был работать за весь расчет.
– Скорость нужна такая, чтобы танки не прошли. Тут на авось не пойдет. Ладно, пришлю я вам еще одного человека. Воюйте втроем.
И пошел дальше. Надо было побывать в окопе, где находились солдаты из охраны штаба. Потом и к старичкам заглянуть, посмотреть, как они устраиваются…
* * *
И снова стоял старший лейтенант Кречетов возле КП, глядел на свое немногочисленное войско. Устали люди. Накормить бы их и дать отдохнуть, отоспаться. И остальных раненых отправить надо. Только не мог Кречетов ни накормить людей, ни дать им отдохнуть, ни раненых отправить. И не ощущал он сейчас ничего, кроме тоски. Ни радости, ни гордости за то, что сумели они малыми силами остановить танки и удержать этот барахольный мост, через речушку, а только тоску и смертельную усталость.
Сжал он линию обороны, больше чем вдвое сжал. Но все равно слишком жидким было прикрытие у орудий, слишком мало людей находилось в окопах. Еще бы хоть по два-три человека в каждый, тогда, конечно, был бы другой коленкор. Но людей никто не пришлет. И пошел Кречетов к раненым.
Раненые разместились тут же, невдалеке от КП. Лежали, сидели, перетянутые белоснежными бинтами. Не успели у них бинты потемнеть от пыли и грязи, покрыться вонючими корками гноя. И только темно-коричневые пятна запекшейся крови выделялись на белом. Самых тяжелых Кречетов отправил. Среди тех, кто остался были и такие, которых зацепило легко. Но все равно раненые, так что пока отвоевались.
Кречетов долго стоял, смотрел на них.
– Нормально воевали, ничего не могу сказать, – наконец заговорил он. – Напоили фрица по первое число. Такое, что вы сегодня сделали, не каждому по силе. Но мало нас осталось. По три человека в окопе. А они опять могут сунуться. Если не удержим – хана, всем плохо будет. Надо удержать фрица. Приказать не могу… Просить тоже не могу… Но кто из раненых сумеет и пожелает, может пойти в окопы.
Пока солдат цел, он одно знает: воюй. И старайся уцелеть. В меру сил и возможностей старались. Зарывались в землю, не лезли под дурную пулю. Мало ли солдатских премудростей. Но каждый понимал, что может погибнуть. Не в этом бою, так в следующем. А конца войны не видно. И хотя мало было надежды на то, что уцелеешь, каждый в глубине души надеялся, что его-то, как раз и не зацепит. Останется жив и домой вернется.
У раненых другое. Ранили, значит жить остался. И должен теперь ехать в тыл, где ни бомбежки, ни обстрела, где даже светомаскировки нет. И хочется, чтобы побыстрей увезли отсюда, пока не добили.
Вечность прошла, но никто не ответил. А ведь Кречетов верил в этих людей и видел среди них легко раненых, которые вполне могли вернуться в окопы. Тишину прервал Афонин:
– Так я, товарищ старший лейтенант, и не раненый. Так, немного нога перебита. Бегать не смогу, но с «дегтярем» управлюсь, – он положил руку на пулемет Бакурского, который держал при себе.
– Конечно управишься, – подтвердил Кречетов. – Бери диски, сколько нужно, столько и бери. Ребята помогут. Вот мы и прикроем твое орудие. Как раз твое и прикроем.
– Тогда я пошел.
Афонин поднялся и, опираясь на пулемет, как на костыль, захромал к своему орудию. Его тяжелые шаги хорошо были слышны во вновь наступившей тишине. В долгой и мучительной для Кречетова тишине, когда каждая секунда длится бесконечно.
– А поесть нам что-нибудь дадут? – неожиданно подал голос Опарин.
Кречетова от этого вопроса передернуло. Он считал Опарина настоящим пушкарем. А тому, оказывается, кроме жратвы, ничего не нужно. И разговор испортил. Хотел старший лейтенант сказать Опарину пару ласковых, но удержался. Как ни крути, а два ранения у парня. На него Кречетов и не рассчитывал.
– Нет, Опарин, нечего у нас поесть. Подойдут наши, тогда и поедим. Пока потерпеть придется.
– Если есть нечего, так какого хрена я здесь сижу, – возмутился Опарин. – Тоже мне кино нашли... Думал – раненым поесть дадут. А если так, то мне на этой плеши сидеть нечего. Я им не мишень. Я к своему орудию подамся. Лихачев там по мне скучает. Факт. И Дрозда я недовоспитал. Из него вполне пушкарь получиться может. А что касается автомата, то он при мне. Афоня! – окликнул он товарища. – Скажи ребятам: пусть за мной придут. Одному тяжело добираться.
И лед тронулся…
– Пойду и я, – поднялся один из усатых механиков, раненый в руку.
За ним два танкиста встали, да шофер из команды Кречетова, да двое из охраны штаба, и еще кто-то, кого и узнать было нельзя: все лицо забинтовано, и из бинтов правый глаз смотрел. Молча взял автомат, пару запасных магазинов и пошел.
* * *
Пахло сухой осенней степью, горелой резиной, паленой краской, и каленым железом.
Афонин расстелил плащ-палатку, разобрал «дегтярь»: внимательно осматривал каждую деталь, протирал до блеска и аккуратно смазывал. Рядом пристроился Дрозд: заряжал магазины к автоматам. Орудие – орудием, а автоматы должны быть под рукой. И с полным диском. Опарин прислонился спиной к стене окопа, забинтованные ноги, в уродливых опорках, вытянул и умудрялся сидеть на одной половине «казенника». Но не просто сидел-отдыхал, а тоже занимался делом: обучал Лихачева.
До сегодняшнего дня шофера к орудию не допускали. У водителя свои заботы, своя техника. Ею и должен заниматься. И вдруг, все изменилось, будто золотая рыбка хвостом махнула и обрызгала парня волшебной водичкой. Превратился Лихачев в командира орудия, а придачу, еще и в наводчика. Одним махом. И на Дрозда брызги попали. Уже не полковой писарь, и не просто артиллерист, а един в трех лицах: ящичный, замковый и заряжающий.
В сказке все просто: махнула Золотая рыбка хвостом, тут тебе сразу и назначение на должность и талант, чтобы эту должность выполнять. В одном пакете. У старших лейтенантов полномочия не те. Назначить они еще могут ( в пределах своего весьма невысокого звания), а в смысле таланта, или даже, просто, умения… – тут уж скребись сам.
Лихачев два танка «наскреб» еще до вступления в должность. Неплохое, вроде, начало. Именно «вроде». Потому что подбил он их не от умения, а от везения. И от неграмотности своей артиллерийской. Танк прямо на орудие вышел, тут только успей в щель нырнуть. А Лихачев этого не сообразил и не успел вовремя испугаться. Вот и врезал во фрицевскую бронированную громадину бронебойным, потом и во вторую.
Если по-настоящему, то стрелять из орудия Лихачев не умел и толком не знал, как это делается. А надо было. Потому, как Кречетов назначил и никуда не денешься. И, к тому же, мечта сбылась. Такое тоже случается: мечта исполнилась, и не знаешь теперь, что с этой материализовавшейся мечтой делать… Но повезло парню. Рядом оказался Опарин.
В любой школе методику Опарина по скоростному обучению осудили бы еще до педсовета. Но учитывая, что Опарин педагогического образования не имел и особенности фронтовой обстановки, методика эта сейчас была вполне допустимой и, вероятно, единственно возможной.
– Чего дергаешь ствол, балда?! – возмущался Опарин… – Кто так ствол ведет?! Кино здесь устроил! Плавно надо! Ты, вообще, соображаешь, что такое «плавно»?.. Ласково надо, как барышню по плечику поглаживаешь… – пытался объяснить он. – Да не так! Лопух ты, Лихачев. И дети у тебя будут лопухами. Нельзя барышню так дергать! Из какого места у тебя руки растут? А?! Ну?.. Ну… Вот это совсем другое… Так… Плавненько… Так…
Лихачев понимал, что никакой он не командир орудия, и никакой не наводчик. Некого старшему лейтенанту к орудию поставить, он и назначил Лихачева. Пусть барахтается. Даже такой неопытный наводчик как Лихачев – лучше чем пустое место. Но решил, что станет наводчиком. И всем покажет… Еще и Опарин выручал, можно сказать – спасал. А место для учебы – лучше не найдешь. Шикарные наглядное пособия: фрицевские танки, уже готовые. Два из них – так сам и приголубил. Лихачев старался делать все, как учит Опарин. Не очень хорошо получалось, но очень старался…
– Вот так… – чуть ли не впервые, почти похвалил Опарин. – Повел… повел… – И куда ты повел?.. Ну что с тобой делать? Афоня, посмотри как он ствол задрал. Он из нормальной пушки зенитку сделать хочет. Так ни одного же самолета поблизости нет. Дай этому художнику по шее, Афония, может соображать начнет.
– Не могу, – отказался Афонин. – Для этого встать надо, а у меня нога не работает.
– И я не могу. А надо. Ну что с ним делать?
– Это он без привычки, – объяснил Афонин. – Погоняешь его часик-другой, научится.
– Что ты, мазила, уставился на меня, – вернулся к нелегкому процессу обучения и воспитания Опарин. – Ты на уровень смотри. Тебе не по самолетам стрелять… Поставь на нуль и держи. Чего ты на него уставился? Я тебе сказал: поглядывай… Даю установку: дистанция триста метров! Да не спи ты! Ставь прицел… Теперь прикинь упреждение на три корпуса и веди… Не дергай а веди… Повел, повел… Огонь!
Лихачев определял дистанцию, устанавливал прицел, устанавливал уровень, старался плавно вести ствол на корпус впереди танка, на два корпуса, на три корпуса…
– Все, кончаем это кино, отдыхаем, – решил Опарин. – Измаялся я с тобой, Лихачев. Послушаешь тебя, вроде, совершенно нормальный мужик. А как к пушке подойдешь, сразу бестолковым становишься. Заруби себе: для начала, надо точно усечь расстояние и на прицел его. Ошибся на сотню метров – будешь палить в белый свет. А он со второго снаряда тебя достанет.
– Для того, чтобы раскрыть мне эту истину ты сюда и притащился? – Лихачев присел на станину: отдых – есть отдых, можно и посидеть и потрепаться. – Все нормальные раненые устроились на КП, ждут, пока их в госпиталь увезут. А тебя сюда на мою голову принесло. До чего мне в жизни не везет.
– Ты, Лихачев, еще совсем зеленый. Пушку испортить можешь или стрелять не в ту сторону станешь. Я тебя и учу. Превозмогаю боль от ран и учу. Оценить должен.
– А я тебя звал?
– Ты не звал. Старший лейтенант приказал за тобой присмотреть.
– Чего это за мной присматривать?
– Чтобы зазря не погиб. «Мне, – говорит, – этот тощий Лихачев нужен живым. У меня, – говорит, – в автобате большие потери, я его после боя в автобат заберу. Полуторку дам, и будет он возить генералам продукты».
– Соглашайся, Лихачев, – посоветовал Дрозд. – Генералам знаешь, чего возят? Там не только картонные коробки, там еще и деревянные ящики. А в них то, что ты и в мирное время не увидишь. И всегда можно отстегнуть от генеральского пайка.
– Старлей так и сказал: – подтвердил Опарин. – «Генералам сало возят, колбасу копченую и мандарины. А сухари им выдают, не ржаные, как нам, а пшеничные, с изюмом. Подкормится Лихачев и станет похожим на нормального солдата».
– Врешь ты все, – ухмыльнулся Лихачев. – Он меня командиром орудия назначил. А ты продукты…
– С чего мне врать?
– Просто так, из вредности.
– Интересное кино. А когда ты врешь – то из чего?
– Я – другое дело. Я из любви к искусству.
* * *
К «пятачку» подошел солдат. Неторопливо подошел, вразвалочку. Остановился и стал неторопливо разглядывать немногочисленный расчет.
Опарин и Лихачев смотрели на гостя, ждали, что скажет, что ему нужно? И Дрозд поглядел: кого это к ним еще принесло? А Афонин, как занимался пулеметом, так и продолжал заниматься.
Роста солдат был невысокого: аршин с шапкой. Но в плечах широк. Лицо круглое, спокойное. И большие серые глаза – спокойные. Даже пухлые губы и приплюснутый нос, казалось, излучали спокойствие. На солдате шинель, в правой руке кавалерийский карабин, в левой – тощий сидор.
Глядел солдат на расчет и размышлял: кто здесь командир? Двое, что оружием занимались, отпадали. Командир пулемет чистить не станет, он кого-нибудь другого заставит. А магазин патронами набивать – тем более. Длинный в замызганном обмундировании, хоть ничего и не делал, тоже не подходил. Глаза у него голубые. Не бывают у командиров голубые глаза, должность не та. У них глаза жесткие. А четвертый – большой, сердитый и развалился, будто окоп только для того и вырыли, чтобы он здесь лежать мог. Вполне подходить. Но на ногах у него черт знает что – сапоги не сапоги, ботинки не ботинки – огрызки какие-то, и портянки торчат. Ушел, видно, куда-то командир. И ладно, оно для начала, может, и неплохо.
– Это, что ли, орудие Лихачева? – спросил он, обращаясь, вроде бы, ко всем четырем.
– Еще один прибыл, – не отрываясь от работы, отметил Афонин.
– Точно, – обрадовался Дрозд и отложил в сторону полузаряженый магазин.
Опарин и Лихачев переглянулись.
– Кто такой будешь? – спросил Опарин.
– Связисты мы. ВУС у нас такой. Военно-учетная специальность. Это, значит, чтобы связь тянуть.
– И куда вы ее тянете?
– А никуда не тянем.
– Чего это вы ее не тянете? – заинтересовался Лихачев.
– Так некуда тянуть, – охотно объяснил солдат, почему он не тянет связь. – В крупнокалиберной тянут, там без связи никак. И КП и НП, и позиция… А в противотанковой без всякой связи обходятся.
– Что же ты делаешь?
– При штабе околачиваюсь.
– То-то видел тебя где-то… – вспомнил Дрозд. Мелькал в коридоре.
– И я тебя знаю, – сообщил солдат. – Писарь Дрозд. А я, значит, и верно, иногда мелькаю.
– Сачок, – определил Опарин.
– А то… «Тот, кто не сачкует в роте, будет клячить на работе». В рифму выдал солдат.
– Ого! Ты еще и стихи очиняешь?
– Не, этим не занимаемся, – отказался от поэтических лавров солдат. – У нас в учебке перец один был, тот сочинял. У него еще есть: « Не умеешь сачковать, будешь вкалывать опять» – поделился он еще одной сомнительно подрифмованной премудростью.
– Понятно. Идейный сачок, – определил Опарин. – А чего тебя при штабе держали, если ты там ничего не делал? – продолжал он допытываться.
– Положено, – вмешался Дрозд. Понимал, что не к месту лезет, но не мог не показать свою осведомленность. – Положено в полку иметь связистов. По штатному расписанию. Вот они и есть. А делать им нечего.
– Тогда объясни нам, темноте, как можно сачковать, чтобы совсем ничего не делать? Поделись положительным опытом, – предложил Опарин.
– Это я по своей специальности ничего не делал, – пояснил солдат. – А так – приходилось. Куда пошлют, что заставят. Исполнял обязанности затычки.
– Понятно, значит опыта у тебе никакого.
– Любитель, – подсказал Лихачев. – Обычный сачок-любитель.
– Угу. А чего тебя, любитель, к нам принесло?
– Так ведь послали… – и развел руками, дал понять, что сам он сюда не стремился и будь его воля, он бы сейчас благополучно продолжал сачковать при штабе.
– Кто послал? – спросил Опарин.
– Комендант штаба и послал. Все сачки в его подчинении.
– Хрюненко, – подтвердил Дрозд. – Есть у нас такой. Он из Жмеринки. У нас, в армии, все старшины из Жмеринки. Там, наверно, климат такой особенный, что старшины вырастают. И этот Хрюня был старшиной, а недавно ему младшего лейтенанта дали.
– Ага. Меня Хрюня вчера, после обеда вызвал и приказал идти в батарею лейтенанта Хаустова.
– Для оказания помощи и поддержки?.. – не удержался Дрозд.
– Оно так, – подтвердил солдат. – Для оказания… Я его спрашиваю: « Где эта батарея находится и как туда добираться?» А он, хоть ему и по звездочке и дали на погоны, как был старшиной, так старшиной и остался. Поставил меня по стойке «смирно» и стал мозги вправлять. Повправлял минут десять, потом выдал направление: «Иди, – говорит – на запад, там речка будет. А на том берегу батарея».
– Речка, как называется? – спросил Лихачев.
– Вот и я спрашиваю: «Речка как называется?» Хрюня уставился на меня, как будто я у него новые сапоги прошу, или военную тайну выпытываю и снова стал мозги вправлять. – «Умничаешь, рядовой?! – это он такое обвинение мне выдвинул. – Тебе что, адрес нужен? Письма писать собрался? Как речка называется ему знать нужно! Может тебе еще номер дома дать?» – Солдат пожал плечами, утверждая этим, что ерунду говорил Хрюня, не может быть у речки номера дома. – «Одна здесь речка. Пойдешь на запад и если мордой по сторонам вертеть не будешь, прямо в речку и упрешься. Как уперся – ищи мост. Возле моста батарея и стоит. Умник нашелся… Видели мы таких умников… Шагом марш!»
Двинул я на запад и верно, уперся в речушку. А моста нет. Пошел вниз по течению, но и там моста нет. Пришлось в степи заночевать. Утром пошел вверх по течению. И мост нашел, и батарею, а лейтенанта Хаустова не нашел. Там старший лейтенант. Он меня к вам и направил.
– А пожрать ты что-нибудь захватил? – полюбопытствовал Опарин, без всякой надежды разглядывая тощий сидор.
– Откуда. Я еще вчера все подъел.
– Связь он не тянет, сидор у него пустой… И идейный сачок. Он и у орудия сачковать станет. Нужен нам такой подарочек? Как думаете, братва? – спросил Опарин.
– Так я уже прибыл, – не смутился «подарочек».
Очень подходящим оказался солдат. Сам напрашивался, чтобы устроили цирк по полной программе. Но не было уже у Опарина для этого сил. И в машине его футболило – все кости сосчитало, до сих пор болят, и подковало на обе ноги – кровища потерял, аж в сапогах хлюпало, и Лихачев не подарочек, пока учил – умаялся. Скис Опарин.
– Нам теперь танцы устраивать от радости, что ты прибыл? – устало спросил он. – Так у нас танцплощадки еще не оборудована. Прибыл, так докладывай командиру и пусть он тебя пристроит к делу – Опарин кивнул в сторону Лихачева. – А я, братцы, пока подремаю, – и закрыл глаза…
Солдат еще раз посмотрел на замызганное лихачевское обмундирование, на голубые глаза и решил, что странный пошел нынче командир.
– Прибыл в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы! – доложил он.
– Фамилия? – спросил Лихачев, невольно подражая Ракитину.
– Фамилия у нас будет Сидоров. Третий я.
– Прочему третий? – заинтересовался Лихачев. – Династия? Сидоров Третий? Из каких королей будешь?
– Не, я по другой части. Из школьных задач. Из самых первых. Там ведь как… «Было три товарища: Иванов, Петров и Сидоров. Каждый из них принес в класс по яблоку. Сколько яблок принесли ребята?» Иванов, Петров и Сидоров – почти в каждой задача. И Сидоров всегда третий. Так мне имячко «Третий» и прилепили, еще в первом классе. Думаете легко?
– Радоваться должен, – не согласился Лихачев. – С такой фамилией можно в любом роде войск служить. И никто тебя ни в автобат не отправит, ни генералам продукты возить. Мне бы такую фамилию, я бы и горя не знал.
Солдат машину водить не умел и был уверен, что ни в автобат, ни возить генералам продукты послать его не могут. А почему командир орудия возмечтал стать Сидоровым, не понял. Но спрашивать не стал. Не то место и не то время.
– К нам в полк ты как, Сидоров Третий попал? – спросил Лихачев.
– Так спросили: кто из связистов хочет в артполк? Я сам и напросился.
– Интересное кино… Ты думал нас что, медом кормят? – очнулся Опарин.
– Медом не медом, но служить в артиллерии хорошо.
– Чем же это у нас хорошо?
– Первое – пешком не ходите… Второе – на переднем крае в окопах не сидите…
– Еще как сидим, – просветил его Лихачев. – Сам видишь.
– Так я же в тяжелую попросился, – объяснил Сидоров. – Кто знал, что меня в противотанковую турнут.
– Понятно… А еще?
– А еще – кормитесь получше – на машине запас возить можно.
– Чего же ты в танкисты не попросился? – спросил Афонин. – Кто все время на колесах, так это танкисты. В танке и возить можно все, что захочешь. Не потеряешь.
– Нет, танк не подходят. Он железный. Зимой холодно, а летом в нем жарко и душно, – объяснил Сидоров.
Лихачев хохотнул:
– Хорош…
– Хорош, – подтвердил Опарин. – Повезло тебе, Сидоров Третий, в самое клевое место попал. Всегда на свежем воздухе и здоровый физический труд.
– Машину у нас разбили, а парень вроде не слабый. Пристроим его пушку таскать, – предложил Афонин.
– А один утащит? – усомнился Дрозд. – Пушка ведь тяжелая.
– Потренируется – привыкнет, – объяснил Афонин. – Парень крепкий, плечики широкие, силенка имеется. Потащит.
– Годится, – согласился Лихачев. – Берем тебя, Сидоров, в расчет, хоть ты и третий.
– Сейчас орудие на месте стоит, его возить нельзя, – напомнил Дрозд. – Скучать станет Сидоров, опять в сачки подастся.
– Верно, человек скучать не должен, – согласился Лихачев. – Человек – это звучит гордо. Ты как, Сидоров Третий, жить хочешь? Только честно признавайся. Так прямо откровенно и скажи: хочешь жить, или не хочешь?
– Хочу, – честно и откровенно признался Сидоров.
– Копать умеешь?
– А если не умею?
– Все равно копать придется.
– Тогда умею.
– Бери, Сидоров Третий, инструмент и в десяти метрах, справа от нашей позиции, копай пулеметную ячейку для Афонина. Он, если фрицы на орудие полезут, будет всех нас защищать. А сам копать не может. С ногой у него плохо. Польза от тебя произойдет и некогда тебе будет скучать.
Только сейчас Сидоров окончательно поверил, что Лихачев здесь командир. Раз заставляет работать – значит, командир. Копать ему не хотелось, но с командиром не спорят. Он снял шинель, положил на нее карабин и сидор, взял лопату и отправился копать.
* * *
– Знаете, ребята, – неожиданно сказал Лихачев, – я прикинул, так сегодня, оказывается, выходной.
– А что, выходные до сих пор бывают? Я уже и забыл, что выходные бывают, – признался Опарин.
– Как это ты вспомнил? – удивился Дрозд.
– Не знаю, само вспомнилось.
– Вот это кино! Выходной! – обрадовался Опарин. – Вечером девчата на танцы отправятся. Мне бы туда хоть на полчаса.
– Работают твои девчата по две смены, – напомнил ему Дрозд. – Не до танцев им теперь.
– Не скажи. Это у вас, наверно, такие девчата, что не танцуют. У нас, на Форштате, девчата красивые, веселые и без танцев не могут. Они и после двух смен на танцы побегут.
Он попытался представить себе, как танцуют девчата, но не получилось. Как они у станков стоят – видел: длинный цех, по две стороны вдоль прохода станки и у каждого девчонка. Другие ящики носят, вывозят стружку. Такое виделось.
– Танцуют, конечно, – сказал он не особенно уверенно. – Но вкалывать им сейчас приходится на все сто. До войны мужики так не вкалывали, как им сейчас приходится. Жалко их. Слушай, Лихачев, как ты думаешь, война эта еще долго будет?
Вопрос был не из простых, и Лихачев задумался.
– Долго, наконец, сказал он. – Надо до самого логова дойти, а оно в Берлине.
– Не могли они свое логово поближе устроить.
– Так там у них столица.
– Знаю что столица. Но далеко...
– Сколько это будет до Берлина? – поинтересовался Афонин.
– Не знаю, но больше тысячи километров, это точно, – прикинул Лихачев.
– В такую даль тащиться, – покачал головой Афонин и стал собирать пулемет, будто сейчас ему и идти.
– Придется. Надо до самого логова.
– Никуда не денешься, придется, – согласился Опарин. – Только далеко очень и надоело…
КОНЕЦ РОМАНА
Нравится роман? Поблагодарите журнал и Михаила Исхизова подарком, указав в комментарии к нему назначение "Для Михаила Исхизова".