Так как мне стало очень интересно, котируются ли на данной платформе рассказы, представляю один свой старый набросок, который годами лежал в столе. Это должно было быть большое произведение, но в связи с недостатком мотивации написана эта вещь так и не была. Буду рад, если у кого-то публикация и такой формат вызовут интерес.
Великая пустыня раскинулась вне мертвых просторов и зеленых холмов, вне времени и пространства, подпитываемая лишь ненавистью. Небо над пустыней постоянно клубилось, то сверкая вспышками несуществующих молний, то становясь обманчиво-покорным. Все было ложно: и кажущееся мертвенное спокойствие пустыни, и скудные пейзажи, полные сухого песка и слепящего света. Пустыня, как змея, готовилась выпустить клыки и вонзить их в трепетную жертву. Пустыня выпускала на волю свое чудовище.
Он пришел с юга. Из мест, о которых немногочисленные обитатели пустыни могли лишь рассказывать жуткие легенды. Он пришел из земель света, убивающего всех пересекших границу дозволенного. Он пришел из объятий жестоких пепельных богов, из царства ужасных тварей, коим несть числа. Он проделал долгий путь, и начало его пути стало началом Времени. Ангелы звали его Изгнанником. Люди звали его Совратителем. Одним он был известен, как Нагаш, другим – как Сет, Сераф, Ноктус. Но его настоящее имя пылало в веках, навсегда отпечатавшись в сознаниях первых детей Рода человеческого, которых пугали этим именем по ночам. Чудовище собиралось сделать шаг в новое.
Имя чудовищу было Азазель.
Азазель был одет в длинную, просторную хламиду с капюшоном, накинутым на голову. Хламида очерчивала контур высокого и ужасно худого человека, резко выделяя его на фоне шумящего неба. Под капюшоном виднелись очертания смуглого, узкого лица с упрямым подбородком и жестокими губами. Лицо не было видно полностью, но даже его смутные контуры возбуждали в смотрящем на него странное чувство, похожее на безумие, смешанное с желанием запретного, вожделением и неосознанным страхом. На лице рубиновыми углями горели глаза. Эти глаза видели потаенные желания разных народов. В этих глазах хотелось раствориться, хотелось отдать им самые странные тайны рассудка. Но эти глаза умели и уничтожать. Они были, как солнце пустыни, однажды породившей Азазеля. Все страсти молодого мира отразились в этих древних окоемах. На плече Азазеля сидел Ворон. Ворон не был птицей в привычном смысле этого слова. Не был он и вороном. Тем не менее, верный соглядатай и слуга Азазеля выглядел угольно-черной птицей, в антрацитовых глазах которой было безграничное терпение, смешанное с покорностью и толикой хитрости. Была в них и смертельная, недоступная пониманию усталость. Ворон уже служил своему хозяину до начала времен.
Азазель остановился. Повел руками в пространстве. Положил их на воздух, будто ощупывал невидимую стену, сдвинул чуть влево. Резко согнувшись, Азазель сел на землю и зашептал запретные слова, сопровождаемые мелкой дрожью его тела. Почти в ту же секунду он распрямился, в его руках, обтянутых сырой кожей перчаток, оказался древний гримуар. Порыв сухого ветра взвихрил тонкие, пожелтевшие страницы, остановившись на нужной. Азазель взглянул и улыбнулся. Само мироздание вздрогнуло от жутких слов, произнесенных Азазелем в то же мгновение. В следующую секунду на песке не осталось и следа Совратителя. Пустыня вновь затаилась, ожидая своего хода. Главное было сделано.
Так Зло вступило в наш мир.