Читайте Часть 1, Часть 2, Часть 3, Часть 4, Часть 5, Часть 6, Часть 7, Часть 8, Часть 9, Часть 10, Часть 11, Часть 12, Часть 13, Часть 14, Часть 15, Часть 16, Часть 17, Часть 18, Часть 19, Часть 20, Часть 21, Часть 22, Часть 23, Часть 24, Часть 25 романа "День да ночь" в нашем журнале.
Автор: Михаил Исхизов
УТРО
Погибших положили невдалеке от входа в орудийный окоп. Как в строю, рядом. Вначале сержанта Ракитина, возле него Бакурского, третьим корреспондента Бабочкина. Воевали вместе, вместе и лежат. Положили и укрыли плащ-палаткой.
Остальные собрались на «пятачке», возле орудия. Афонин прислонился спиной к стенке и вытянул левую ногу. Кажется, сломал кость битюг фрицовский. Сапог сняли и наложили лубок. Не настоящий, как сделают потом в санбате. Просто две дощечки от снарядного ящика приложили к ноге и крепко прихватили бинтом. Больно, но надо терпеть. Полевое лечение.
Опарина тоже пришлось разуть. Оказалось, что и левую ногу осколком зацепило. Хорошо – кости целы. Брючины разрезали, ноги перевязали. А сапоги не натянешь. Но не босиком же ходить. Афонин срезал голенища у кирзачей и получились неуклюжие опорки. Опарин портянки намотал, опорки надел. Оно, конечно, не по форме и на танцы в таком не пойдешь. Но обут. Сидеть он толком не мог – болела шишка на казенной части. Вот и прилег на правый бок, подремывал, потому что ослабел от потери крови.
Лихачев вертелся вокруг орудия, у которого появилось немало новых отметин. Ощупывал их и покачивал головой. Вся пушка: и щит, и ствол, и станины – все было исхлестано осколками и автоматными пулями. Красить надо пушку. И Лихачев прикидывал, что, как только отведут их на отдых, выпросит где-нибудь краску и сам все сделает. В лучшем виде.
Дрозд, часовым, прохаживался по пятачку с автоматом на груди. Поглядывал на запад, не появится ли там что-нибудь неожиданное. Каску он снял. Оценил сокровище, спрятал в сидор. И как только снял каску, уже не суровый воин, а опять Дрозд: молоденький солдатик, уши торчком, нос пуговкой. Но гимнастерка у Дрозда теперь имела вид бывалый, нормальный. Не узнать чистенькую, новенькую, офицерскую. Шароварам еще больше досталось.
На другой стороне окопа сидел опаринский фриц с разинутым ртом.
Опарин открыл глаза, зевнул и стал рассматривать Дрозда.
– До чего ты, Дрозд, неаккуратный человек. А еще писарь, должен всем пример показывать. Как это ты сумел настолько свое новенькое обмундирование изгваздать? – высказался он наконец. – Такое шикарное было обмундирование, суконное. Предупреждали же тебя, что здесь не кино, так ты не поверил. Неаккуратный ты человек, Дрозд.
– Иди к черту, – не сердито огрызнулся Дрозд. – Ты на себя лучше посмотри.
– Я – что? – Крепок был Опарин, его, после двух ранений, еще на шуточки потянуло. – Мне в госпиталь ехать, я там в чистеньком халатике ходить буду. А после госпиталя всем выдают новое обмундирование, – он глянул на свои кирзовые опорки. – И сапоги ненадеванные. А ты ведь в штаб хотел. Кто тебя туда в таком затрапезном виде пустит?
– Постираю, – Дрозд и сам понимал, что в таком обмундировании идти в штаб нельзя. Стирать ему до сих пор не приходилось, но стирают ведь люди. Значит, и он сумеет.
– Ничего не выйдет, – сообщил Афонин. – Мыло у нас кончилось. Стирать без мыла – дело дохлое.
– Что-нибудь придумаю, – не сдавался Дрозд.
– Погоди, Дрозд, не суетись, – не смог остаться в стороне Лихачев. – Сейчас я окину острым взглядом художника твою амуницию и оценю, насколько она пригодна к прохождению службы в таком святом для каждого солдата месте, как штаб.
Он вышел из-за щита, расфутболивая гильзы, пробрался поближе к Дрозду и окинул его взглядом художника.
– Да-а… мундирчик у тебя того… Воевать, конечно, в нем можно. Вполне. Врагов должно устрашать. Но к штабной работе в таком сомнительном костюмчике не допустят. Нельзя.
– А я что говорю, – продолжил Опарин.
– Но, с другой стороны, должны штабные учесть, отчего такое получилось, – встал Лихачев на защиту Дрозда. – Он же героически сражался с немецко-фашистскими захватчиками. Поэтому должны ему скидку сделать. Досрочно выдать новое.
– Не, – не согласился Опарин. – С захватчиками все сражаются. Если каждому новую гимнастерку за это выдавать, так на вещевых складах ничего не останется. Казенные вещи беречь надо. Они на определенный срок выдаются, – с удовольствием напомнил он Дрозду. – Так ведь?
– Так, – подтвердил Дрозд.
– То-то и оно…
Опарин глянул на своего фрица. Тот вроде бы оклемался, но сидел с широко разинутым ртом. Со страхом и тоской смотрел на Опарина.
– Ты чего на меня уставился? – поинтересовался Опарин. – Не нравлюсь? Так я многим не нравлюсь, особенно фрицам.
Немец вопроса не понял. Понял только, что Опарин сердится, и испугался еще больше. Глаза у него стали круглыми, нижняя челюсть отвисла еще ниже.
– Закрой хлебало, – посоветовал Опарин. – Смотреть противно. Завоеватель! Мать твою!..
– Не может он закрыть, – объяснил Лихачев. – Ты ему челюсть сломал. У тебя кулак, как кувалда. А ты ему этой кувалдой прямо в челюсть въехал. Кость сломал. Он теперь вовсе рот закрыть не может.
– Вот это кино. Он что, так и будет теперь ходить с разинутой мухоловкой?
– Срастется. – Афонину такое встречалось. – Только с месяц, наверно, придется потерпеть.
– А как он есть будет?
– Через нос, – объяснил Лихачев.
– Носом есть?! – Опарин сплюнул. – Не может такого быть. В носу зубов нет.
– Бульон заливать станут, чтобы не жевать. Они соединяются, нос и рот. По-медицински так и называется – носоглотка.
– Врешь ты все, Лихачев, – подловил шофера Опарин. – Если бульон заливать, так и через рот можно. Рот у него все равно раззявлен.
– Это я так предположил. Нос – запасной вариант. Можно и через рот, как врачи решат.
– Ладно, не таращи зенки, – пожалел Опарин фрица, которому теперь придется есть только бульон и, возможно, через нос. – Не убиваем мы пленных. А кость срастется. Пожуешь еще, если будет чего… Нам бы тоже сейчас пожевать невредно.
– Старший лейтенант идет, – сообщил Дрозд. – Попроси. Может, чего подкинет.
* * *
С правого фланга, где он оказался к концу боя, старший лейтенант Кречетов пошел вдоль линии обороны. За ним, стараясь не отставать, прихрамывал танкист. Плотный, коренастый, в туго перетянутом ремнем изодранном комбинезоне. Один он остался от резерва главного командования.
У каждого окопа Кречетов останавливался, считал потери, подбадривал тех, кто еще оставался в строю, приглядывал, чтобы оказали помощь раненым, отдавал распоряжения, как их переправить на КП.
Он вовремя появился на правом фланге. Немцы навалились тучей. Будь у старичков из полевой ремонтной мастерской автоматы, они бы напоили фрицев. А у них винтовочки, много не настреляешь. Поднялись навстречу с трехлинейками. И Кречетов тут как тут, со своими молодцами. Тоже ввязались в рукопашную. Четыре человека в таком деле – помощь не малая.
Старички ловко управлялись своими винторезами. Не ожидал от них такого Кречетов. А они еще в гражданскую этому научились, когда старший лейтенант и под стол пешком не ходил. В неразберихе рукопашного боя из автомата не больно-то постреляешь. Своих побить можно. Фрицы прикладами автоматов действовали да ножами. А старички винтовочками помахивали, будь здоров. Как на плацу. Кололи штыком, били прикладом, отбивали влево, отбивали вправо. Не воевали вроде бы, не дрались – работали. Кречетов тоже трехлинейку подхватил. Но так ловко, как они, управляться не мог. Выучки не хватало. Действовал, как дубиной.
Отмахались все-таки. Но из тринадцати механиков в строю только трое осталось. Пятеро легли навсегда. Пятерых ранило.
Кречетову тоже досталось. Так саданули в грудь, что до сих пор ребра болели. И правую скулу ободрали. Не хватало ему шрама на левой, так еще и на правую отметину поставили. Рукав гимнастерки кто-то рванул. Теперь на честном слове держался. Новенькую фуражку и вовсе затоптали. Нашел ее потом. Не фуражка, а блин со сломанным козырьком. Повертел ее, присвистнул и пустил по ветру. Хорошо летела. А больше ни на что уже не годилась.
Шел Кречетов по окопам и удивлялся, как устояли? На каждом участке по два-три человека оставалось. Еще чуть-чуть поднажми фриц, и не выдержали бы. Хотя, кто знает? Раз люди есть, то стояли бы.
* * *
Опарин с удивлением смотрел на старшего лейтенанта: гимнастерка порвана, правая скула сбита в кровь, галифе грязные, сапоги ободраны и измазаны черт знает чем. Да еще без фуражки, и волосы дыбом. Только черные пронзительные глаза и остались от прежнего старлейя. Хотел спросить, как дело было, но не спросил. И так видно, в рукопашной побывал человек. Чего тут спрашивать.
Кречетов устало опустился на край окопа, посмотрел за бруствер, где, укрытые плащ-палаткой, лежали убитые.
– Как же это Ракитина? – спросил он.
Опарин хотел сесть, но не смог. Но старшим у орудия оставался он. Поэтому он и ответил.
– У прицела скосило. Очередью. Не думали мы, что с фланга ударить могут. Мне бы добраться до тех, кто сюда этих фрицев пропустил, я бы им такое кино показал…
– Отсмотрели они свое кино. С них больше спроса нет. С нас теперь спрос, с тех, кто жить остался… – Кречетов опять посмотрел на укрывающую убитых плащ-палатку. – Дельный у вас был командир. Это он насчет фугасов сообразил. Без фугасов нам бы еще круче досталось.
– Настоящий был командир, – признал Опарин. – С ним хорошо воевалось.
– Самостоятельный человек, – подтвердил Афонин. – Мог бы и взводом командовать.
– А уж если врубал, – похвалил командира и Лихачев, – так было за что. Для пользы дела.
– Бакурский? – спросил Кречетов.
– В окопе, когда десант придерживал. Отчаянный он был, ничего не боялся. И из пулемета стрелял, как бог.
– Не его пулемет, так не дали бы они мне поле освещать, – добавил Афонин.
– Вчера сказал, что убьют его, – напомнил Лихачев. – Значит, чувствует человек смерть свою.
– Кто знает? Когда человека убили, он не расскажет, чувствовал или нет. Всякое бывает.
Афонин вспомнил ночной разговор с Бакурским. Но решил, что знать об этом разговоре никому не надо. Сказал только:
– Переживал он очень. Оттого и мысли нехорошие. А жить он хотел. Кто же жить не хочет…
– И корреспондента убили, – продолжал докладывать Опарин.
– Башка у него работала – будь здоров! – Лихачев зауважал Бабочкина еще тогда, когда тот так легко и просто сумел вернуть Афонину нож. – Простым водителем был на самоходке, а сделали корреспондентом.
– Не бывает простых водителей, – Лихачев задел струну в душе Кречетова, и она тотчас зазвенела. – Хорошие водители бывают и плохие. Плохих гнать надо. Бабочкин хорошим был. Где стоящих корреспондентов брать, если не из водителей.
– К нам абы кого не пошлют. Начальство тоже понимает, к кому кого послать, – отметил Опарин.
– Мог уйти, – напомнил Афонин. – Стрелять из пушки не его работа. Жил бы сейчас.
– Так ведь не ушел.
– То-то и оно, что не ушел. Мог, а не ушел. С нами остался, чтобы все вместе.
– Он такой был, – подтвердил Лихачев. Не стал объяснять, каким был Бабочкин, но все поняли.
– Лейтенанта Хаустова тоже, – продолжил грустный список Кречетов. – Туго было у третьего орудия, он туда поспешил. Не добежал. Грамотный был лейтенант. Из таких хорошие командиры вырастают. Только не успел. Не повоевал еще, а убили.
Невеселый получился разговор, но и молчать Кречетов не мог. Бывают такие моменты в жизни, когда не может человек молчать и, наверно, не должен.
– Воробейчику глаза осколками выбило. Совсем ослеп… – пожаловался Кречетов. – Как он без глаз жить будет?.. Из моих шоферов только трое по-настоящему в строю остались. Привез сюда двенадцать… Золотые были водители.
– За две недели нашу батарею второй раз достает. – Опарин оперся о землю правой рукой, поднатужился, крякнул и все-таки сел, пристроился спиной к стене орудийного окопа.
– Ты-то как? – спросил Кречетов.
– Да ничего, кости целы. Повоюю еще, на мне быстро зарастает. Отдохну в санбате и вернусь.
– Обмундирование нам с тобой менять надо. У тебя шаровары никуда не годятся, мне гимнастерку испортили. Придется новые доставать. Ты после госпиталя БУ не бери. Новые требуй. Должны дать. Не на гулянке изорвал.
– Должны, – согласился Опарин.
– У тебя что? – дошел Кречетов до Афонина.
– Фриц больно здоровый попался. Кажется, ногу сломал. Ступить не могу, как шилом колет. – Горло у Афонина болело, и говорил он хрипло, с трудом.
– У молодых быстро срастается, – обнадежил Кречетов. – через месяц плясать будешь.
Он осторожно дотронулся до сбитой своей скулы. Она огнем горела. Опухоль расползлась вниз, по щеке, и вверх, к глазу.
– Шальные какие-то фрицы пошли, – поморщился старший лейтенант. – Все в лицо метят. Мишень себе нашли. Ну, да им тоже неслабо досталось.
Кречетов оставил в покое распухшую щеку, провел рукой по волосам и здесь тоже почувствовал непорядок.
– У кого расческа есть?
Откуда у них, стриженых, расчески, да и зачем им расчески. А у Дрозда и чубчик налицо, и расческа к этому чубчику. Торопливо вынул из кармана свою алюминиевую.
– Есть, товарищ старший лейтенант.
Причесался Кречетов и опять стал похож на того старшего лейтенанта, которого они знали.
– У других как? – спросил Афонин.
– Как у вас, так и у них. Мало нас осталось. Такие вот дела. Кто у вас эти махины исковеркал? – кивнул Кречетов на два застывших в какой-нибудь сотне метров от «пятачка» танках.
– Лихачев постарался, – с удовольствием сообщил Опарин. – Они на пару с Дроздом работали. Такое кино устроили…
– Твоя работа?! – не то удивился, не то обрадовался старший лейтенант.
Лихачев, в который раз глянул на свои танки. Здоровенные. И орудия у них – будь здоров. Только теперь уже не танки, а железяки поганые, в дребезги разбитые. Как он это сделал? Ничего Лихачев толком не помнил. Одно знал точно: стрелял по ним и попал. А Дрозд снаряды подавал. Опарин командовал. Так и объяснил:
– Втроем мы. Я да Дрозд стреляли. Опарин командовал. – И признался: – А как это произошло я, товарищ старший лейтенант, не помню. Нервничал очень. Я, наверно, случайно в них попал.
– Нормально, Лихачев. Для первого раза вполне нормально.
Два раза сказал Кречетов «нормально». Лихачев знал, что от скупого на похвалу старшего лейтенанта такое не часто можно услышать.
– В другой раз аккуратней буду и спокойней, – пообещал он. Потом еще раз посмотрел на танки и добавил: – Не нравятся они мне вообще-то. Грубые обводы корпуса, несоразмерно длинный ствол орудия и эти бездарно нарисованные кресты – сплошная безвкусица. Но в таком вот виде смотреть на них даже приятно.
– Правильно рассуждаешь, Лихачев, в таком виде они смотрятся приятно, – согласился Кречетов. – Так что действуй. Назначаю тебя командиром орудия.
– Так я же рядовой, – улыбнулся Лихачев. Шутка старшего лейтенанта ему понравилась.
– Лычки мы тебе повесим. Это я гарантирую.
– А нельзя ли сразу командиром взвода и хоть одну звездочку. Солидней будет.
– Взвод не потянешь, – отказал Кречетов. – Пока орудием командуй, а там видно будет.
И до Лихачева вдруг дошло, что старший лейтенант не шутит. Он и растерялся. Знал, что от старшего лейтенанта всего можно ожидать, но не такого же.
– Я не умею! – взмолился он.
Кречетов встал, расправил гимнастерку.
– Видели! Машину он водить умеет, танки крушить умеет, а командиром орудия быть не умеет! Слушай мой приказ, рядовой Лихачев! Назначаю тебя командиром орудия! Готовься к отражению танковой атаки!
– К отражению? – Лихачев растерялся по-настоящему. – Стрелять, значит?
– Еще как стрелять. Круши их на металлолом для пионеров.
– Слушаюсь! – А что он еще мог сказать? Отказаться? Так старший лейтенант его живьем схарчит, без горчицы.
– И пушку свою береги. – Кречетов посмотрел на исхлестанное пулями и осколками орудие. – В музей мы ее после Победы отдадим. Посмотрит человек и сразу поймет, что такое война. Береги свое орудие. А сдашь в музей, можешь опять за баранку садиться. В мирное время пушка нам ни к чему. Делом будем заниматься. Понял?!
– Понял. – Куда ему было деваться?
– А это что за свалка? – Кречетов пнул ногой гильзу, она покатилась, ударилась о другую, та ударилась сразу о две, и звон пошел по всему окопу. – Гильзы валяются, ящики разбросаны... Лихачев: бардак ликвидировать! Раненых и пленных переправить на КП, привести расчет в нормальный вид!
Так получил свой первый втык уже в должности командира орудия Лихачев. Он с грустью подумал, что врубать ему теперь станут гораздо чаще.
А Кречетов пошел к окопу Исаева. Постоял там, вспомнил каждого. Было отделение Исаева, и нет его. Не научил он своих воевать…
Продолжение следует...
Нравится роман? Поблагодарите журнал и Михаила Исхизова подарком, указав в комментарии к нему назначение "Для Михаила Исхизова".