Сольвейг смотрела на своё зыбкое отражение в текущей воде. Вода была мутная, весенняя. Такую воду нельзя пить, но выхода нет. Наклонившись ниже к воде, зачерпнула воды в ведро. Река вскрылась уже давно, но по берегам ещё нависали глыбы синего льда, по нему можно было спокойно ходить и не провалиться. Зимой шла большая наледь, местами лед поднялся на два метра.
Чтобы напоить скот, нужно было сходить к реке несколько раз, туда и обратно, по извилистой каменистой дорожке. Не держать хозяйство – непозволительная роскошь.
У старого дома в два этажа из бруса, Сольвейг ещё издалека увидела маленькую фигурку, одетую в мешковатое пальто. Маленький тролльчонок! Грета опять проснулась и не найдя мать отправилась на поиски. Сольвейг ускорила шаг. У дочери было зарёванное, опухшее лицо. Нос хлюпал, она пыталась подавить всхлипы. Из под старого пальто с короткими, затертыми рукавами выглядывала ночная рубашка, на ногах сапоги надетые наоборот, на босые, посиневшие от холода ноги. Грета смотрелась до того беспомощно и жалко, что у Сольвейг защемило сердце от жалости и нежности.
- Грета, иди в дом, на улице ветрено. Я управлюсь и затоплю печь. Ложись в постель.
Девочка обняла мать за талию, уткнулась в ватную куртку, сглотнув, подняла голову, посмотрев на мать преданно и вопрошающе. Сольвейг опустила на землю ведра, обняла дочь, погладила по растрепанным волосам:
- Ступай. Я скоро приду.
Управившись с делами во дворе, Сольвейг набрала дров и зашла в дом. За ночь дом сильно выстыл, хоть зимние холода и миновали протопить большой, сквозящий ветром из всех углов дом было невозможно.
Сольвейг с ужасом вспомнила зимние ночи, когда в самые лютые холода обнимала дочь, пытаясь согреть её своим теплом. В этом году они жили только на нижнем этаже, второй этаж был необитаем. Утром Сольвейг быстро вставала с кровати, одевалась, выдыхая из-за рта пар и переминаясь на холодном полу. Затапливала печь и бежала в хлев. Когда она возвращалась, в печи уже догорали яркие головешки. Наскоро выкатывала хлеб, варила кашу, стараясь успеть всё до того как проснётся трёхлетняя дочь. Когда Грета просыпалась, они вместе садились завтракать.
После завтрака Сольвейг садилась шить, а Грета играла недалеко от матери.
Девочка была тихим, молчаливым ребенком, могла часами на пролет играть со своей куклой, сделанной из обрезков ткани, пока мать выполняла очередной заказ.
Сольвейг вспоминала, что когда-то всё было иначе. У неё была возможность жить в праздности, не борясь каждый день за существование. Она - дочь успешных торговцев, была завидной невестой в Кристиании, к ней многие были не прочь посвататься. Но она выбрала его, парня из рода обедневших датских аристократов. Уйдя с ним из семьи, она согласилась жить скромной жизнью, в забытой богом провинции, проводя свою жизнь в старом, небольшом поместье, которое когда то было домом для охоты, но стало последним приютом когда-то влиятельной семьи.
Они были счастливы в своём «маленьком шалаше», как с нежностью любила говорить Сольвейг. Девушка наслаждалась своей ролью хозяйки, хотя крестьянский труд и не из легких. Андре был человеком с золотыми руками, но даже он не мог предотвратить неизбежного. Налоги были непомерно высокими, урожай и скот перестал их покрывать. Они могли лишиться дома.
Было принято тяжелое решение: Андре решил уехать в Америку, чтобы попробовать заработать денег для семьи, присмотреть хорошее местечко и перевести туда Сольвейг. С собой в никуда он не мог её взять, и девушка осталась следить за хозяйством и домом. Она прекрасно помнила тот день, когда они попрощались, и он сев в бричку посмотрел на неё взглядом в котором была плохо спрятанная печаль за напускным весельем. Он не оглянулся, не увидел её опустошенный взгляд, растерянную фигуру.
Дни её опустели, слились в рутинную круговерть. Утро сменялось днём, день сменялся вечером. Тяжелая работа сменялась кропотливым ремеслом. Зима входила в свои владения с каждым днём всё увереннее.
Через месяц Сольвейг стала чувствовать тошноту. Лицо её приобрело бледность, вены четко просвечивались. Вскоре все сомнения отпали: Андре оставил по себе долгую память.
Зима прошла спокойно, начались полевые работы. Несмотря на растущий живот, Сольвейг приходилось всю работу делать самой. Чувствовала она себя хорошо. Раньше она восхищалась силой крестьянок, которые рожая почти каждый год тащили на себе детей и хозяйство. Теперь она сама была в их числе.
От мужа не было никаких вестей. Минуло уже половина лета, и постоянная тревога стала постоянной спутницей для Сольвейг. Днём тревогу заглушала работа, а ночью сердце сжималось от липкого страха. Как он там? Не случилась ли беда? В мире полно лихих людей…
В конце августа пришло маленькое письмо от Андре. Он писал, что у него всё хорошо. Письмо было датировано февралем. Приплыв в Америку. Муж отправился на север где нанялся старателем в золотодобывающую артель, находящуюся вдалеке от людского жилья. Сольвейг немного успокоилась: конечно, ему тяжело слать весточки. Да и письмо шло долго, очень долго. Радостная, она не медля села писать ему ответное письмо. Написала радостную весть о скором прибавлении в семействе, о том, то тетка Хильда напророчила им девочку, о хорошем урожае пшеницы и о корове отелившейся двойней.
На следующий же день, отправившись в город она отправила письмо, а заодно взяла заказ у швеи на пошив подвенечного платья для знатной особы. Сольвейг была счастлива, такие заказы хорошо оплачивались, а это значит, что половину зимы она не будет знать нужды.
Доделать заказ до конца она не успела, разрешившись в конце сентября, прекрасной, здоровой девочкой.
Сольвейг готова была любоваться дочерью каждую секунду, выискивая в ней знакомые черты, в такие моменты она отмечала сколько же в ней нежности к этому маленькому существу.
Хлопот заметно прибавилась. Днем помогать с ребенком приходила старая соседка, за небольшую плату, разумеется. Добрая женщина стала для молодой матери настоящей опорой, делая гораздо больше, чем была обязана. Сольвейг разрывалась между ребенком, хлевом и шитьем. Старая Астрид как то незаметно стала готовить обед, стирать детские вещи. Сольвейг была ей бесконечно благодарна.
Прошла ещё одна зима без мужа, начались полевые работы. Астрид заболела, и Сольвейг пришлось всё лето брать дочку с собой в поля.
Год выдался неурожайным, дождливым. Запасы на зиму были скудными. После оплаты налогов урожая для продажи почти не осталось, на вырученные крохи нужно было прожить ещё одну зиму. Сольвейг надеялась заработать на шитье. Она была искусным мастером, знала о тканях и вышивке практически всё, её отец владел в своё время тканевой мануфактурой.
Зима стала одной из самых тяжелых, Грета бесконечно болела. И не мудрено, без мужской руки дом начал ветшать, синички вытаскали мох из щелей между брёвнами, углы начали промерзать. По полу гулял холодный ветер. Сольвейг сидя ночами за шитьем, тревожно прислушивалась к рычащему дыханию девочки, к надсадному кашлю. Девочка лежала такая маленькая, худенькая на фоне подушек и одеяла. Были ночи, когда Грета затихала и тогда Сольвейг с опаской вставала из-за стола чтобы проверить дышит дочь или нет. Она очень боялась, что болезнь окажется сильнее.
Снова лето. Грета бегает по двору, пугая кур палкой и радостно хохоча. Сольвейг сидела на крылечке и чесала козью шерсть. Желанное письмо из Америки так и не пришло . Он так и не ответил на её письмо. Сольвейг писала ему каждый раз когда собиралась в город, но не знала, доходят ли её письма. Она ждала его как и раньше, гнала сомнения заползающие в душу. Боялась, что он нашел себе другую семью. А еще больше боялась несчастья.
Осень. Зима. Весна. Лето. Осень. Зима. Весна. Какая прекрасная весна. Но совсем не радостно, бесконечная борьба за существование вытеснила все чувства. Она сидит за шитьём, а дочь играет на полу. Они счастливы друг с другом, по своему. Сольвейг не знала, смогут ли они прокормиться с дочерью ещё одну зиму, не хотела думать об этом.
Дверь открылась. Он стоял на пороге. Совсем не тот мальчишка, которого она знала. Взрослый, суровый мужчина. Немного заросший, но хорошо одетый. Грета испуганно взглянула на мать но с места не двинулась, во все глаза уставившись на незнакомца.
- А я верила что ты придешь. Всё равно верила.