Когда входишь в стены балетмейстерского факультета Российского университета театрального искусства, пропитываешься духом настоящего русского балета. Здесь находилось то самое хореографическое училище, которое выпустило в большой мир легенд отечественной сцены. Фамилии их украшают страницы энциклопедий.
Наш герой, которому недавно исполнилось 87 лет, продолжает делиться знаниями с молодым поколением. Его фамилия сыграла свою полноценную роль в истории русского балета — Ярослав Данилович Сех, солист балета и педагог, Заслуженный артист РСФСР, профессор Российского университета театрального искусства.
Ярослав Данилович, что для вас танец?
Что для вас значат балет и театр? Для меня балет — это полная неожиданность. На дворе 1944 год, во Львове идет война. Я пошел в железнодорожное училище и окончил его с похвальной грамотой. Тут же меня как отличника направили в Киевский институт инженеров транспортного машиностроения. Здесь была прифронтовая линия, а вокруг одни паровозы. Мы меняли колесные пары, буксы и котлы. В то время моя мама пошла работать билетершей в Львовский оперный театр. А там были такие хорошие голоса… Я приезжал из депо, приводил себя в порядок и с удовольствием шел в театр, где меня уже все знали. Я смотрел оперы по многу раз. Мама работала на первом ярусе, и зачастую я сидел в ложе один до конца действия и наслаждался. Потом мы вместе ехали домой.
Как же появился балет в вашей жизни?
В нашем училище был самодеятельный кружок. Там пели. Помню руководителя, такого маленького роста человека с хорошим голосом, то ли ефрейтор, то ли старшина. Однажды я заглянул к нему на занятия, он посмотрел на меня и спросил: «Ты поешь?» Я не успел ответить, как он проговорил: «Давай вставай, будешь петь!» Что ж, вот я и начал петь. Помимо вокала он показывал нам пляски. Один раз сказал: «Мне вот тут не хватает ребят, встань с ними, попрыгай вместе». Это были русские танцы, с хлопками, дробушками и пируэтами. И с этого все началось.
Я абсолютно без подготовки, вот так с глазу все хватал. Моя мама, заметив, что я остаюсь допоздна, пошла к директору этой балетной студии Александру Павловичу Ярославцеву и попросила посмотреть меня. Он согласился. И я пришел. После просмотра он сказал: «Ну тапочки при обрети какие-нибудь, ведь теперь будешь учиться». А мне ведь было уже 15-16 лет.
Когда я учился в балетной студии, стал понемногу танцевать на сцене. Как всегда, не хватало мужчин. Меня пригласили в театральные спектакли и даже платили 10 рублей за вечер. В репертуаре были украинские пляски, полонез в «Евгении Онегине» и другие. Но однажды приехал Михаил Сатановский, балетмейстер. А во Львовской студии и в театре работал Дельсон. Они были друзьями. Дельсон сказал Сатановскому: «Миша, ты приди в класс и посмотри. У меня есть такой Слава Сех, как он тебе?» Михаил посмотрел и сказал: «А что, его можно в Москву отправить поучиться».
Это был май-июнь. Мне сказали, если одобрят поездку, то пришлют какое-то письмо. А было послевоенное время, обыкновенная почта могла дойти за четыре дня, но официальные документы очень строго проверялись. Недели через две пришла бумага от Иосифа Артемьевича Рафаилова, директора школы в Москве, о том, что я могу приехать на просмотр, но мое обучение в школе будет зависеть от результата сдачи вступительного экзамена. Я приехал в Москву в конце августа 1949 года. Комиссия состояла из Гердт, Кожуховой, Тарасова, Мессерера, Васильевой-Рождественской, Жуковых.
Нас было трое приезжих. Экзамен считался дополнительным, так как основной набор состоялся еще в июне. Мы исполнили целый экзерсис у станка, на середине и аллегро. Пришла Наталья Сергеевна Садовская, прочитала фамилию Сех и сказала: «Поздравляю, вы приняты. Милости просим первого сентября на уроки». Так началась моя учеба. Я отучился два года у Николая Ивановича Тарасова. После тот же Иосиф Артемьевич Рафаилов вызвал меня к себе: «Ярослав, мои поздравления! Комиссия рекомендовала вас на поступление в балетную труппу Большого театра. Как вы?» Я сказал: «Вы знаете, я должен написать домой, спросить разрешения у родителей». Такое было воспитание.
Я написал письмо, и через четыре дня при- шла телеграмма о том, что они не возражают, как я решу, так и будет. Первого сентября 1951 года я вошел в Большой театр и проработал до июня 1973-го. В театр я пришел без блата. У меня никого там не было — ни родных, ни знакомых, которые помогли бы в карьере. Буквально через три года Леонид Михайлович Лавровский случайно встретил меня и сказал: «Сех, учите Панадерос в «Раймонде». Вы знаете его?» Я сказал: «Да, я танцую первой парой». «Ну и прекрасно, — ответил он, — выучите сольную партию». И я посмотрел расписание: Корень, Сангович, Лавровский и концертмейстер. А надо сказать, что Корень и Сангович не ладили между собой.
Я попросил Лавровского побыть на репетиции в обычной одежде, чтобы посмотреть порядок. Они репетировали начало. Выходит дама, потом меняется диагональ — и выходит кавалер, они вместе должны прийти на центр. Сангович вышла и села явно на центр балетного зала, а Корень рядом. И сказал ей: «Это я должен стоять на центре». Она в ответ: «Почему это? Я всегда была». Облокотившись на рояль, я смотрел на эту инсценировку. Потом они с «ты» перешли на «вы». Леонид Михайлович пытался навести порядок, затем попросил Сергея покинуть зал. И, вы знаете, за всю жизнь я никогда не видел, чтобы Лавровский кого-то выгонял… Затем, повернувшись ко мне, он проговорил: «Вставай, учи!» А я совсем без формы, в ботинках. Но ничего, снял обувь, пошел танцевать. Мне было все равно, на центре партнерша или нет, я был весь в поту. Через день я исполнил этот танец на сцене.
Мне подобрали какой-то костюм, ушили, подкололи. Даже в газете «Советский артист» вышла маленькая заметка о моем дебюте с фотографией. Газету повесили на театральном стенде, и для меня это было боевое крещение. А потом пошло. Труппа увидела во мне яркую личность. Сразу дали репетировать Меркуцио в «Ромео и Джульетте», потом Георгия в новой редакции «Гаянэ», потом молодого цыгана в «Каменном цветке». В 1959 году «Каменный цветок» возили на гастроли в Америку. Фадеечеву было тяжело танцевать одним составом. В балете много поддержек с Катериной и Хозяйкой Медной горы. Григорович поймал меня в коридоре и немедленно отправил на репетицию партии Данилы. Я действительно быстро ухватил материал.
По амплуа я больше деми-классический танцовщик. Принцы не мое дело. Но, проработав уже 18 или 20 лет, я все-таки станцевал Принца в «Золушке». В 1939 году в Лондоне Фокин осуществил постановку балета «Паганини» на музыку С. Рахманинова. Рахманинов придумал и сценарий спектакля. Лавровский приступил к постановке своей версии балета. В списке на главную партию были выписаны М. Лиепа, В. Васильев, В. Тихонов, Я. Сех.
Я подумал, что Леонид Михайлович что-то путает. Сплошные принцы и я. На первой репетиции по необъяснимым причинам никого, кроме меня, не было. Принесли скрипку. Я взял ее в руки. Лавровский заметил мою ловкость в обращении с ней. Я ответил, что в детстве играл на этом инструменте. Затем стали пробовать танцевать, используя ее как реквизит, а затем и вовсе отказались. Пластика рук выражала игру музыканта. В этом спектакле сошлись Рындин, Лавровский, Светланов, Рахманинов и я. Вот в какую компанию попал! У каждого художника в творчестве есть доля того, что присуще ему самому. Это судьба, наверное.
Прошла генеральная репетиция, и я стал единственным исполнителем партии Паганини. Я все время находил новый образ, каждый раз наполняя его неповторимыми эмоциями. Моими партнершами были Кондратьева, Бессмертнова, Филиппова, Черкасская и Максимова.
Вы какой балет предпочитаете —сюжетный или бессюжетный?
Я смотрю бессюжетный балет для информации, но чувствую равнодушие. В творчестве Баланчина, например, есть очень талантливое слияние классической хореографии с музыкой. Он окончил консерваторию и прекрасно читал партитуру. В этом смысле его балеты интересны, они предельно музыкальны. Там присутствует мелодия и дух музыки, а также ощущается особая атмосфера. Баланчин — Георгий Баланчивадзе — русский балетмейстер от рождения, никакой не американец. Он один из лучших продолжателей традиций М. Петипа. Я очень часто пересматриваю старые книги по балету ради моих студентов. Сегодняшняя хореография — это своеобразная ветвь от основного дерева классического танца, которое мы с вами знаем с XVIII, XIX и XX веков, потому что даже на яблоне могут быть привитыгруши. У меня такое впечатление, что с классической хореографией происходит то же самое. Но, кажется, классика уходит в некий андеграунд, и что теперь с этим делать, непонятно. Танец — это не только движение, ритм, краски костюма, освещение. Григорович стал мыслить режиссерскими и хореографическими методами.
Захаров и Лавровский скорее были склонны к режиссуре драматического театра, они показывали сюжет через пантомиму и аксессуары. А Григорович талантлив тем, что он это все перевел в движение. Я считаю, что хореография после Петипа закончилась на Григоровиче. Макмиллан и Ноймайер взяли багаж русской школы, который трансформировался через французскую и английскую с помощью русских педагогов. И даже Суламифь Мессерер, которая учила и выпускала в Англии очень хороших балерин, оставила свою методику. Школа — это великое дело, ее не уничтожить.
Журнал «Работница» желает Ярославу Даниловичу еще больше здоровья и творческого вдохновения. Ведь такие люди большая редкость.
Беседовала Ирина ЛАТОРЦЕВА, балерина, хореограф, руководитель театрально-танцевальной студии «Фортеданс»
Фото: Вадим УТКИН
Больше интересного на официальном сайте журнала "РАБОТНИЦА"
Делитесь нашими материалами в социальных сетях!
Ждем Ваших комментариев! Подписывайтесь на наш канал!