Читайте Часть 1, Часть 2, Часть 3, Часть 4, Часть 5, Часть 6, Часть 7, Часть 8, Часть 9, Часть 10, Часть 11, Часть 12, Часть 13, Часть 14, Часть 15, Часть 16, Часть 17, Часть 18, Часть 19, Часть 20, Часть 21, Часть 22, Часть 23, Часть 24 романа "День да ночь" в нашем журнале.
Автор: Михаил Исхизов
Бой шел по всему фронту, и только на участке, который прикрывало отделение Исаева, было спокойно. Солдаты напряженно вглядывались в темноту, вслушивались. Хуже всего вот так, сидеть и ждать неведомо чего.
Первым насторожился Беленький. Он услышал далекий шорох и легонько толкнул локтем Савельева.
– Чего толкаешься, – шепотком окрысился тот. – Не сплю я
– Тихо, – прошептал Беленький. – Идут.
Савельев прислушался.
– Передать командиру – идут по берегу, – шепнул он соседу справа.
Исаев быстро пробрался к краю окопа, над обрывом.
Где-то внизу, по берегу реки кто-то шел. И не один, это точно.
– Приготовить гранаты! – шепотом приказал Исаев.
Чего тут готовить? После того, как здесь Кречетов побывал, готовы. У каждого автомат на шее, граната под рукой. Только чеку вырвать и бросить.
Исаев затаился у самого края окопа. За его спиной стояли с гранатами наготове Беленький и Савельев. А там и остальные. Герасимов и Семенов перебрались сюда с правого фланга.
Шаги все ближе. Ближе… Важно выбрать момент, чтобы бросить гранаты фрицам прямо под ноги, чтобы не облажаться… Еще ближе… Сейчас они под берегом… Самое время!
– Давай! – шепнул Исаев, выдернул чеку и бросил вниз гранату. Вслед за ней еще с полдюжины гранат полетело в пробирающихся вдоль берега автоматчиков. Рвануло как следует. Ничего толком не видно, но ясно – там внизу фрицев разметало, посекло осколками. Семь лимонок – это было даже многовато. Но Исаев привстал и, для верности, выпустил туда, вниз, еще и полдиска.
Это был первый бой отделения и первая победа. Фрицев побили, всех до одного. И никаких потерь. Вот так!
– Ха! – закричал Исаев. – Ха! Это вам от сундуков! Это вам от лопухов! Ха! Сапоги малиновые!
До чего в радость первая победа.
А с запада к окопу Исаева ползла небольшая цепочка автоматчиков. Человек десять, не больше. Они двигались медленно и осторожно. В темноте их трудно было увидеть. При слабом свете ракет автоматчики замирали и сливались с землей.
Да никто и не смотрел в их сторону. Солдаты столпились у левого края окопа, над берегом. Смеялись, пожимали друг другу руки, хлопали по плечам. Хорошо, что старший лейтенант врезал им. Не спали они, не дремали… А все остальное оказалось простым и легким. Полдюжины гранат – и нет фашистов. Вот такие они, водители автобата. Орлы, покорители фронтовых дорог!
Метрах в двадцати от окопа по неслышной команде четверо автоматчиков привстали, и четыре гранаты с длинными деревянными ручками упали в окоп. Это страшно, когда граната взрывается в тесном пространстве. Некуда разлететься осколкам. Они рвут и кромсают все, что находится поблизости. А немцы уже встали над окопом чтобы из автоматов добить тех, кто выжил. Но некого было добивать.
По короткой команде автоматчики развернулись, вытянулись в две недлинные цепочки и поползли к орудию Ракитина.
* * *
Хаустов понимал, что надо немного отойти и там, кружным путем, подальше от зоны огня, добираться до третьего орудия. Но кружный путь был далек и занял бы много времени. Напрямую раза в три ближе. А еще – ближней дорогой надо пробираться ползком, в лучшем случае короткими перебежками на полусогнутых. Но не мог лейтенант и комбат, отличник боевой и политической подготовки, кланяться каждой пуле. Да еще при подчиненных. А уж ползти… Что подумают они, если увидят ползающего комбата?! От мысли об этом Хаустову становилось плохо.
Лейтенант понимал, что прицельного огня в этом полумраке по нему никто вести не станет. И не бояться же шальной пули. Шальная, она шальная и есть, и в тылу достать может. О ней ни солдату, ни офицеру думать не следует.
Усталость, накопившаяся за день, исчезла, пропало напряжение, которое он чувствовал перед боем. Бежал он легко и свободно, как во время кросса в училище. Даже легче. Там приходилось бежать с полной выкладкой, а здесь налегке. Отметил на бегу, что уже и пехота вступила в бой. Добежал до второго орудия. Оно вело огонь по маячившим где-то вдалеке танкам. Хаустов остановился, присмотрелся: расчет работал четко.
– Хорошо ведете огонь, слаженно, – похвалил он командира орудия.
Сержант ничего не ответил. Только кивнул, что слышит, мол. Не до разговоров было сейчас ни сержанту, ни Хаустову.
– Я к третьему орудию, – зачем-то сообщил Хаустов и побежал дальше. Где же быть комбату во время боя, если не на самом горячем участке.
Пули все-таки посвистывали. Те самые, шальные. И это оказалось совсем не страшно. Вжик – и мимо. И еще мимо, и еще… Он решил непременно написать домой, что совсем не страшно, когда мимо пролетают шальные пули…
Как лейтенант Хаустов и был уверен, шальные пули его миновали. Ни одна не зацепила. А снаряд из танковой пушки взорвался недалеко, за спиной. Тоже ведь шальной снаряд. Случается и такое. Взрыв бросил лейтенанта на землю лицом вниз.
Что-то ударило в спину. Было больно. И куда-то улетела пилотка. Превозмогая боль в спине, Хаустов поглядел, разыскивая ее, но не увидел. Черт знает, куда девалась пилотка? И что он теперь будет делать, без головного убора?.. Но искать пилотку было некогда. Черт с ней, с пилоткой.
До третьего орудия оставалось совсем немного. Пули свистели гуще, а поблизости никого не было. Здесь, как раз, рисковать и не стоит, решил лейтенант. Полз он медленно и тяжело, потому что очень болела спина. Хаустов был уверен, что его ударило выброшенным взрывом камнем или комом земли. Откуда ему было знать, что в спине, возле сердца, засел горячий, зазубренный осколок. Он еще не видел, как убивают на войне, и не понимал, что умирает.
* * *
Орудия стреляли непрерывно. Танковые пушки отвечали в том же темпе. Они били фугасными. Но очень неточно. Ночь. Из танка и днем много не увидишь. А сейчас – тем более. Разрывы ложились то впереди линии обороны, то позади нее. Прошивали темноту ночи трассы пулеметных и автоматных очередей, выделялись громкие хлопки винтовочных выстрелов. Только на левом фланге было тихо, и это беспокоило Кречетова.
В призрачном свете ракет, взрывающихся маленькими, покачивающимися в небе, солнышками, а затем медленно угасающими, подробности боя рассмотреть Кречетов не мог, но общая картина была ясна. В основном все пока шло так, как он и задумывал. Оборона держалась прочно. Подойти вплотную ни танкам, ни пехоте не дали. Но бой еще не кончился. Преимущество в живой силе и технике у врага немалое, и можно ожидать всяких сюрпризов.
Первый сюрприз немцы выдали на правом фланге. Несколько танков пошли в обход третьего орудия. Видимо, собирались подавить его и выйти в тыл всей обороне.
– Шальнев! – подозвал Кречетов шофера из своего резерва. – Летом ко второму орудию. Передай приказ: развернуться и помочь отразить танковую атаку на правом фланге!
Не успел сказать последнее: «Пошел!». Увидел, что артиллеристы развернули орудие и открыли огонь по атакующим с фланга танкам.
– Отставить! – остановил Кречетов солдата. – Молодцы артиллеристы. Нормально!
Танки не сумели пока пробиться сквозь огневую завесу. Один загорелся, другие отошли в полумрак и продолжили перестрелку с орудиями.
Раздались взрывы гранат на левом фланге. Этого Кречетов ждал давно. Встретила-таки исаевская команда пробирающихся по берегу автоматчиков. Сработала засада. Не зря он их жучил… Тоже нормально.
А через короткий промежуток времени, уже неожиданно для старшего лейтенанта, на левом фланге опять раздались взрывы гранат, потом длинные автоматные очереди. Это было непонятно и неприятно. Кречетов долго вглядывался в темноту, пытался определить, что там произошло. Увидел – фрицы! Они ползли от окопа, где держало оборону отделение Исаева. Значит нет уже этого отделения. И обороны нет… А фрицы медленно но неумолимо ползли к орудию Ракитина.
Оглядел Кречетов свой резерв, и особой воинской доблести в нем не увидел. Сюда бы его ребят из роты автоматчиков – он бы из этих фрицев мартышек наделал. Но воевать приходилось не с теми, с кем хочется, а с теми, кто есть.
– И для нас дело нашлось, – сказал он. – Нас мало, но мы в тельняшках. Видите – ползут. Надо им козу заделать. Вы только без самодеятельности. Действуем по моей команде. Без команды – ни-ни.
* * *
Бакурский оглянулся, увидел, что Афонина нет. Тот ушел занимать новую позицию. И тут же разглядел группу немцев, направляющуюся как раз туда, куда должен был выйти по траншее Афонин. Понял: «Накроют! Сейчас они его накроют…»
Бакурский прикинул расстояние, на котором находились фрицы от окопа Афонина, потом посмотрел на автоматчиков, что ползли к нему. Решил, что успеет. Должен успеть. Длинной очередью уложил приближающуюся к нему цепь. Для верности дожал ее еще двумя короткими очередями. Кажется, зацепил кого-то. Рывком перебросил пулемет вправо и полоснул по идущим на Афонина фрицам.
– Куда прете!.. – кричал он и очередями заставлял их вжаться носами в землю. – Куда прете, гады!..
И бил по ним, и бил… Они залегли. Этого Бакурский и добивался. Пусть лежат. Пусть лежат пока Афонин доберется к своему укрытию.
Опомнился, когда кончились в диске патроны. Бросил его на землю, поставил другой, полный. Цепь, которая шла на Афонина, как он ее уложил, так и лежала. Никто не смел подняться. А те, что направлялись к нему осторожно ползли.
– Держимся!.. – закричал Бакурский, поливая их огнем, не давая возможности не только ползти, но и голову поднять. В эти секунды Бакурский вдруг понял, что везучий он. И не убьют они его сегодня. Тогда, на «пешке» не убили, и сегодня, здесь, не возьмут. Ни сегодня, ни завтра... Не убьют до конца войны. И будет он жить всегда!
– Держимся!.. – кричал он, восторгаясь жизнью. И не почувствовал, что его уже убили. Просто кольнуло что-то в сердце. Не особенно и сильно кольнуло, не стоило обращать внимания на такой пустяк… Умер с уверенностью, что теперь будет жить всегда. Такое бывает.
* * *
Кречетов понимал, что нельзя ему со своим «могучим» резервом встречать автоматчиков лоб в лоб. Слишком большой была группа. Он решил зайти фрицам в тыл и ударить, когда они меньше всего будут этого ожидать, в тот самый момент, когда они вплотную подойдут к орудию Ракитина. Верил, что должен Ракитин заметить автоматчиков и встретить их огнем. Тогда Кречетов и ударит. Такого фрицы, при всей своей выучке, выдержать не должны. А дальше, как говорится: «По газам, и жми!»
Кречетов полз впереди. Крался волком. Никому его не услышать, никому не увидеть. За ним, стараясь не отставать, полз резерв. Резерв сопел, пыхтел и обдирал коленки. Если бы фрицы не были так целеустремленны, так уверены, что позади у них никого быть не может, они бы непременно засекли эту страдающую и пыхтящую команду.
Так они и ползли к орудию Ракитина. Впереди две цепи немецких автоматчиков. За ними маленькая, всего в четыре человека, группа Кречетова. Резерв главного командования.
* * *
– Снаряд! – привычно, не отрываясь от прицела, потребовал Ракитин.
Опарин протянул руки за снарядом. Снаряда не было.
– Снаряд! – потребовал Опарин и обернулся.
Какой там снаряд? Бабочкин был у штабелька, только поднял ящик. Лихачев еще шел за снарядами.
– Лихачев! В мать! Снаряд! – заорал Опарин.
Лихачев рванулся к штабельку. Мокрый от пота Бабочкин, прижал ящик к груди и тоже поспешил. Вымотались оба за короткие и бесконечные минуты боя. А в каждом ящике полсотни килограмм. И надо бегом…
В это самое время, когда у расчета дел было невпроворот и каждая секунда на счету, за бруствером, слева от орудия, поднялись немецкие автоматчики. Сразу трое. Осветительная ракета почти погасла, и в полумраке они не могли ничего толком рассмотреть. Ударили по темному силуэту орудия.
Ракитин так и остался у прицела. Не выпустил рукоятки поворотного механизма. Свесил голову, прислонился плечом к казеннику и замер. Будто задумался. Больше никого пока не зацепило.
Хорошо, что Ракитин приказал держать оружие при себе. Опарин подхватил автомат, повернул стволом к фрицам и ответил длинной очередью. Корреспондент Бабочкин бросил ношу, нырнул за горку пустых ящиков и его автомат тоже «заговорил». Немного ближе к орудию, широко расставив ноги и уперев приклад в живот, стрелял Лихачев. Не целясь лупил по фрицам, потому что целиться было некогда. Дрозд опоздал всего на несколько секунд.
И кончились фрицы. Двое переломились, упали на «пятачок», третий рухнул за бруствер.
Опарин переступил через станину, наклонился над Ракитиным.
– Командир! – попытался он поднять Ракитина. – Командир! Жив?
Какое там жив? Осколок попал в голову. И рана небольшая, а все. Нет командира.
На орудийный «пятачок», как клоуны, спрыгнули еще два шальных фрица. Одного срезал Бабочкин. Другой оказался так близко от Опарина, что никто из товарищей стрелять не мог. Опарин не стал тянуться за автоматом. Не успел бы. Развернулся: «На!» И саданул кулаком правой в челюсть снизу вверх. Фриц даже не охнул. Отключился и рухнул.
Над орудийным окопом густым косым дождем летели пули. Автоматчики залегли за бруствером. Подняться не пытались, поняли – встретят. А позицию заняли удобную: с того места, где они залегли, можно было не торопясь перебить расчет.
* * *
Афонин выпустил ракету. Ждал Бакурского. Прислушивался. Короткие очереди и перерывы между ними короткие. Понятно – Бакурский придерживает фрицев, но экономит патроны; густые автоматные очереди – фрицы отвечают. Не дает им Бакурский поднять головы, вот и бьют они в белый свет, как в копеечку.
Потом стало тихо. Не совсем тихо: автоматы по-прежнему вели огонь, а пулемет молчал. Тоже понятно: Бакурский отходит. А фрицы не могут этого сообразить. Переводят патроны.
Автоматы затихли. А Бакурский не шел. Стало непривычно тихо. И ни Бакурского, ни фрицев…
Что-то не так… Бакурский давно должен был подойти. Надо глянуть. Афонин снял с плеча автомат и осторожно направился к месту, где оставил товарища.
Не прошел и двадцати метров, когда услышал шаги. Кто-то двигался навстречу. Но не Бакурский. Двое шли, или трое… Афонин прижался к стене окопа. Скорее почувствовал, чем увидел, идущих к нему фрицев. Шумно шли, без опаски. Он ударил из автомата метров с пяти, наверняка. Фрицы упали, так и не поняли откуда стреляют.
Афонин выждал немного, потом осторожно приблизился. Стараясь не коснуться убитых, переступил через них и, вглядываясь в темноту окопа, пошел дальше.
Совсем немного оставалось идти до Бакурского, когда что-то тяжелое сверху навалилось на него, сбило с ног и стало вжимать в землю. Афонин ударил коленом, ударил головой. Рванулся. Ему удалось освободиться и подняться. Перед ним стоял здоровенный, на голову выше его, фриц. Афонин без автомата и фриц выронил свой «шмайсер». Они стояли друг против друга, переводили дыхание. Оба понимали, что не разойтись. Фриц был здоровенным, намного крупней Афонина. Знал, что силен и не торопился, ждал, что будет делать русский солдат.
Афонин осторожно протянул руку к ремню, где висел нож. Немец заметил и резко ударил носком кованого сапога Афонину по левой ноге. Фашист он фашист и есть, ногами дрался.
Афонин задохнулся от боли, а фриц прыгнул на него, легко повалил на землю и потянулся огромными ручищами к горлу. Афонин вертелся, пытался вырваться, но напрасно. Противник был намного сильней. Афонин постарался прикрыть локтем левой руки горло, как это делают, когда на тебя бросается волк, а в правой искал нож. Нападавший оттянул одной рукой локоть Афонина, а другой вцепился в горло. Уже задыхаясь, Афонин ударил его ножом под сердце. Фриц обмяк и затих. Афонин с трудом сбросил его с себя.
Помял его фриц основательно. Здорово помял: горло болело, дышать было трудно. И, кажется, ногу сломал. Наступить на нее Афонин не мог.
Осветительная ракета догорала, и на поле опять опускалась темнота безлунной ночи. Афонин зарядил ракетницу, выстрелил, подождал, пока ракета вспыхнет и повиснет в небе. Нашел свой автомат, прихватил «шмайсер», не пропадать же добру. Попробовал опереться на левую ногу: больно, но терпеть можно. «Что у Бакурского… – не давало покоя беспокойство. – Фрицы ведь с той стороны пришли. Надо идти». Придерживаясь за стенку окопа похромал к Бакурскому.
* * *
Кречетов ударил чуть позже, чем хотел. Пришлось ждать пока подползет за ним хилый резерв. Два танкиста и шофер. Война третий год идет, а они ползать как следует не умеют. И чуть не опоздали. У орудия Ракитина уже шла стрельба. Все-таки успели. Ударил кречетовский резерв в четыре автомата по обложившим орудие фрицам. Те смешались. Такого они не ожидали. Кто-то попытался отползти в сторону, кто-то остался лежать. Навсегда. Но тоже не мальчики. Быстро разобрались. Хотя уже не про то думают, чтобы орудие захватить, развернулись в сторону кречетовской команды. И залегли друг против друга. У тех и у других автоматы. Кто кого раньше достанет?! Плохо, что силы неравные. Фрицев почти десяток, а наших всего четверо.
* * *
Танкисты тоже не очень разбирались в том, где что происходит. Из узких смотровых щелей, в этом призрачном искусственном свете, не было видно и, главное, нельзя было понять, что делается возле орудийных окопов. У танкистов одна задача: подавить орудия. Они и старались. Ближайший танк остановился на мгновение, шарахнул фугасным. Потом еще раз и еще. Ни разу не попал. Снаряды разорвались за бруствером, но достали осколками и орудие, и расчет.
Бабочкина ударило в грудь. Он упал на ящик со снарядами, который нес. Так вот получилось… Его послали собрать материал для статьи и приказали, чтобы через сутки вернулся в редакцию. Но беда с этими корреспондентами, вечно не в свое дело лезут. Не вернется Бабочкин в редакцию ни через сутки, ни через двое. Опять Пушкину в одиночестве газету выпускать.
Дрозда взрывной волной бросило на землю. И по каске звездануло осколком. Сильно, но вскользь. Не каска, так лежать бы писарю с пробитой головой. А так – только оглушило немного и голова разболелась. Можно считать – крупно повезло. Дрозд тряхнул головой, чтобы унять противный гул в ушах, поднялся на четвереньки и пополз. Куда полз – не знал и не задумывался. Просто понял, что пока не покалечили, надо убираться отсюда подальше. Инстинкт сработал: гнал от этого ада.
И Опарина зацепило. Больно хлестнуло по правой ноге. Очень больно, так что осел по стеночке окопа. Совсем не вовремя… Быстро снял сапог, портянка в крови. Сбросил портянку. Теперь понятно: осколком полоснуло. Кость, вроде, не задело. Но кто знает… И кровище… Вынул из кармана индивидуальный пакет, зубами сорвал обертку и торопливо стал заматывать рану.
Не только нашим досталось. Немецких автоматчиков, воевавших за бруствером с командой Кречетова, иссекло осколками снарядов выпущенных своим же, немецким, танком. И такое бывает.
А танк рванулся к замолчавшему орудию. Хотел добить… Обрушится тяжелым железом, раздавить и пушку, и всех, кто там остался. На войне, как на войне!
Опарин попытался встать, но правая нога не держала. Орудие молчало. Возле ящиков со снарядами застыл Бабочкин. У колеса лежал на спине Ракитин. В центре «пятачка» стоял Лихачев. Он сжимал в руках автомат, ждал автоматчиков. Но кончились автоматчики, и Лихачев не знал, что делать. Вдали в мерцающем свете ракеты виднелся медленно уплывающий в темноту зад ползущего на коленях Дрозда. Еще одна ракета взвилась в небо, освещая неярким светом поле.
Бой продолжался.
– Лихачев! К прицелу! – заорал Опарин. – Дрозд, снаряд! Заряжай!
Лихачев, отбросил за спину автомат, послушно бросился к прицелу. А Дрозд от опаринского окрика застыл. Понимал, что здесь убить могут, что надо бежать отсюда. И вскочил на ноги, чтобы убежать. Но побежал почему-то к орудию. На бегу пригнулся, подхватил из ящика снаряд и послал его в казенник. Точно так как делал это сегодня Опарин. Затвор закрылся.
– Огонь! – заорал Опарин.
Команду следует выполнять быстро и без всяких сомнений. Лихачева на это натаскивали упорно и старательно. Он и выполнил ее быстро. Даже в прицел не заглянул. Просто нажал ладонью на спусковой рычаг, и снаряд полетел в небесные выси.
– Твою мать! – заорал Опарин. – Художник! В прицел смотри! В прицел! Дрозд, заряжай!..
Лихачев сообразил, что свалял дурака, пригнулся к прицелу. Вжался в резину окуляра правым глазом и сразу поймал танк в перекрестие. В маленьком окуляре танк казался громадным и несокрушимым. Не надеялся Лихачев попасть в него. Не надеялся остановить, если даже и попадет. Но послушно выстрелил. То ли дуракам и новеньким везет. То ли и вправду у художников глаз-ватерпас и могут из них выйти классные наводчики. Но попал! И танк, многотонная бронированная машина, вооруженная пушкой и пулеметом, неудержимо мчавшаяся на орудие и людей, чтобы все раздавить и уничтожить, застыл, как будто уткнулся в непробиваемую стену.
– Есть! – закричал Лихачев. – Испекся! Он испекся! Снаряд! И снова пригнулся к прицелу. Танк стоял на том же месте, по-прежнему грозный. Казалось он вот-вот рванется и раздавит орудие.
Лихачев услышал, как снаряд вошел в казенник, как захлопнулся замок. Навел на башню, откуда торчало орудие. Сейчас выстрелит и тогда все…
– На! – И увидел, а может быть просто почувствовал, что прямо в башню и врезал. Дым повалил из танка. Что-то там загорелось.
Добыл Лихачева свой первый танк.
* * *
В окоп спрыгнул старший лейтенант Кречетов. За ним весь резерв главного командования. В целости и сохранности. Довольные и решительные. Выручили они орудие. Добили автоматчиков. Конечно, и фрицевский танк помог, по своим врезал. Так на то и война. Смотреть надо.
Кречетов окинул взглядом «пятачок».
– Ну и дела, – выдохнул он. Двое убиты, один ранен. У орудия шофер и писарь. Не пушкари. А надо держаться. Сумеют ли?.. Знал Кречетов, что в бою люди быстро меняются. Одни теряются и, если не погибают, становятся пришибленными, никакого от них толка. Другие за каких-то полчаса взрослеют на несколько лет, вырастают в настоящих солдат. Эти, вроде, вправо пошли.
– Продержитесь? – с немалой долей сомнения спросил Кречетов.
– А чего? – Опарин приподнялся на локте. – Нормальное кино. Чего не продержаться?
– Лихачев, ты что ли танк подбил?
– Так точно, товарищ старший лейтенант, – доложил шофер. – Но это только первый. Там еще есть, разрешите продолжить!
– Продолжай Лихачев. Правильно все складывается… Круши их, стране нужен металлолом. На тебя вся надежда. И на тебя Дрозд.
Некогда было разговаривать. И приказывать ни к чему. Должны устоять. С ними еще и Опарин.
– Нормально у вас! – похвалил пушкарей Кречетов. – Мы на правый фланг. За мной! – Он махнул рукой, призывая свой резерв, и они исчезли.
* * *
Из-за подбитого танка, из окутавшего его черного дыма, неожиданно выползла еще одна бронированная махина.
Лихачев ее не заметил. И не услышал. Во время боя, когда все вокруг грохочет, разве услышишь, что один какой-то танк идет? Дрозд тоже не увидел. У Лихачева и Дрозда был сейчас праздник. Они разбили бронированную громадину, с большой башней и длинной грозной пушкой. На нее, просто так, посмотреть нормальному человеку, и то страшно. Такую ничего остановить не может. Она все сокрушит. А они остановили. И сокрушили. Вот так! Вдвоем! Сам старший лейтенант Кречетов оценил. И сказал «Нормально!». И что на них теперь вся надежда.
А Опарин увидел.
– Вашу мать! – заорал Опарин. – Танк идет! К орудию!
Посмотрели. Прет гад, прямо на них, прямо на орудие. Еще полминуты и раздавит.
Не было у танка этой полминуты. Не шофер и писарь встречали его, а пушкари. Лихачев прилип к прицелу, Дрозд метнулся – снаряд уже в казеннике. И целиться не надо. Вот она громадина: весь окуляр занимает.
Лихачев нажал на спуск и влепил бронебойным в нижнюю часть, где сидит водитель. Громадина дернулась, вильнула в сторону, словно пыталась убежать, но не убежала, застыла. А литая массивная башня стала медленно поворачиваться. Ствол орудия вынюхивал, – откуда стреляют? Не успел унюхать. Второй снаряд Лихачев врубил прямо под башню. Даже отсюда видно было, как она скособочилась.
– Вот так! – похвалил Опарин. – Это по-нашему.
– Снаряд! – командовал Лихачев.
Дрозд послал снаряд в казенник.
Лихачев снова врезал, теперь в борт.
И четвертый влепил.
Слишком большим и слишком могучим был танк. И не верилось Лихачеву, что он управился с такой громадиной.
– Снаряд! – скомандовал он.
– Кончились снаряды, – сообщил Дрозд.
Наводчик, оглохший от выстрелов, не услышал его и, уверенный, что снаряд в казеннике, нажал спусковой механизм. Орудие не выстрелило. Лихачев повернул закопченное от пороховой гари лицо к Дрозду.
– Нет больше снарядов, – повторил тот.
– Тащи еще ящик!
Дрозд побежал за ящиком.
Неизвестно сколько еще снарядов влепили бы они в давно разрушенную махину.
Опарин приподнялся на локте:
– Прекратить! – закричал он. – Разбанзали вы этот танк. Хватит! Нечего боеприпас расходовать. Прекратить стрельбу!
Команда – это как раз то, что нужно было сейчас «дикому» наводчику Лихачеву. Он сразу остыл. Поднялся от прицела, посмотрел на Опарина, посмотрел на раздолбаный танк и понял: надо прекращать.
А Лихачев вдруг почувствовал: пока он крушил этот танк, что-то изменилось. Не хватает чего-то важного и привычного. Он несколько мгновений стоял, пытался сообразить: чего ему не хватает, что исчезло? И понял: тишина! Где-то вдалеке еще звучали автоматные очереди, и в светлеющее небо уходили цепочки трассирующих пуль. Где-то вдалеке затихал рокот моторов. Но по сравнению с грохотом боя это была тишина. Он присел на станину и почувствовал на спине холод промокшей от пота гимнастерки.
Дрозд принес ящик снарядов. С недоумением посмотрел на Лихачева.
– Не надо, – устало сказал Лихачев.
Дрозд не понял. Для Лихачева бой закончился, а Дрозд все еще жил боем.
– Не надо, – повторил Лихачев. – Послушай – как тихо.
Не слышно было автоматных очередей, молчали орудия и танковые моторы затихли…
Дрозд понял, что бой закончился и, не выпуская из рук тяжелый ящик, застыл, вслушиваясь в тишину.
До чего тихо иногда бывает на фронте.
Продолжение следует...
Нравится роман? Поблагодарите журнал и Михаила Исхизова подарком, указав в комментарии к нему назначение "Для Михаила Исхизова".