- … и слезы динии омоют душу умирающего, очистят его от земной скверны, грехов и боли.
Жрец рассказывал матери раненного, как приманить динию к умирающему, чтобы душа его шагнула в посмертие обновленной и освобождений от всех тягот жизни.
Тимир смотрела на мать и жреца, и не мог понять, почему они говорят о нем так, как будто его уже нет. Юноша понимал, что умирает, с такими ранами не живут. Чудо, что успели довезти до дома, хоть с родными попрощается, коснётся их последний раз, услышит голос, увидит лица. Да и обряды погребальные в деревне проще проводить, чем в поле. Хотя, случись надобность, и в поле охотники сделали бы для него все, что необходимо. А все же умирать в своей постели приятнее. Вот только мама все время занята, так ни разу и не подошла к сыну.
- Мама, - едва слышно позвал Тимир.
- Погоди, - ответила мать, не оборачиваясь. Жрец торопился в храм на вечернюю службу, и ей нужно было много запомнить, чтобы потом правильно провести все домашние обряды. Да и сделать предстояло немало. Надо постараться, чтобы к ее сыну пришла хорошая диния, пусть его путь в посмертие будет легким и быстрым.
Тимир вздохнул. Ему казалось, что он мог бы обойтись без всех этих обрядов, лишь бы взять маму в последний раз за руку, лишь бы поговорить с отцом. Но и того в доме не было, ушел на рынок, покупать все необходимое для обрядов.
Жрец все говорил и говорил, мать внимательно его слушала. Чтобы лучше видеть ее, Тимир попытался повыше сесть на постели, но охнул и схватился за грудь. Рана не простила и мимолетных усилий. По бинтам растеклось пока что не большое красное пятно.
- Мама, - снова позвал Тимир, но она, казалось, даже не услышала его. «Неужели все эти ритуалы могут быть важнее последних слов матери? Последнего «Прости»? Последнего «Люблю»?» - Тимир сам испугался своих кощунственных мыслей.
- Ты прав! – вдруг раздалось у него над самым ухом. – Ничего не может быть важнее последних слов, но она поймет это позже.
Тимир повернулся. От резкого движения его снова скрутила боль, и странного посетителя, сидящего на самом краю его кровати, он рассматривал сквозь внезапно нахлынувшую пелену слез. Короткие каштановые волосы взъерошены, одет в рубаху и кожаные штаны, худой и бледный. Мальчишка младше самого Тимира. Даже голосок тоненький совсем. Тимир с трудом поднял руку и отер глаза рукавом. Только теперь он разглядел смеющиеся серые глаза и россыпь бледных веснушек на носу. А также женский оберег на груди: арков цвет в ладонях. Девчонка.
- Ты кто? – удивленно спросил юноша. Чужих в доме в такой момент быть не могло. Даже лекарь ушел, щедро смазав рану отваром, запирающим боль: чтобы перед смертью не так мучился. Хороший отвар, боли парень, и правда, почти не чувствовал, только когда резко двигался.
- Диния, - со вздохом сказала девушка. – Нитой звать. А ты Тимир, я знаю.
- Угу, - мотнул головой парень и добавил со злой усмешкой: - умирающий. Так значит, ты меня будешь оплакивать?
- Нет, - сухо ответила гостья.
- Но почему? – Тимир завозился на кровати и все-таки сел повыше, тяжело опершись на спинку. – Мы что-то не так сделали? Не уважили тебя?
Парень начал озираться по сторонам. Жрец уже ушел, и мать начала разжигать свечи и расставлять их по углам: одну в изголовье Тимира, одну сбоку на стол, еще одну в ногах… На Динию женщина не обращала никакого внимания.
- Да нет, все правильно, - Нита замялась и даже покраснела. – Просто, я не умею плакать.
- Как это?
- Ну, вот так! Калечная, говорят. С рождения.
- Так зачем ты пришла?
Девушка пожала плечами, будто не зная, как объяснить.
- Так полагается. Если диния чувствует душу, готовящуюся шагнуть в посмертие, она должна прийти и проводить ее. Вот почувствовала тебя и пришла.
Тимир удивленно уставился на Ниту. Не умеющая плакать диния – это не укладывалось у него в голове. Это же как птица, не умеющая летать.
- На юге, в песках, живут птицы, что летать не могут. И ничего, - уже спокойно сказала девушка. Видно было, что долго грустить и хмуриться она не умела. В глазах снова заплясали искорки смеха.
- Ты еще и мысли читаешь?
- Нет, душу. Хотя это почти одно и то же.
- Вот ведь…. Ой, - Тимир запнулся, - нет, этого лучше и не читай. Это не прилично.
Диния вдруг прыснула в руку, да так заразительно, что сам Тимир, волей не волей, начал улыбаться. И все же был один вопрос, который не давал ему покоя.
- И что теперь делать, раз меня никто не оплачет?
- А тебе обязательно нужно, чтобы из-за тебя кто-то плакал?- выражение лица Ниты было, пожалуй, даже слишком серьезным, хотя глаза ее все так же улыбались. Парень даже растерялся.
- Нет, наверное. Но ведь так положено: слезы динии очищают душу от грехов и печалей, иначе душа отягощенная…
- А ты что, много грешил и печалился? – хитро прищурившись, прервала его Нита.
- Да вроде нет.
- Ну а чего тогда переживаешь?
- Так ведь полагается… - развел руками Тимир, и сам улыбается нелепости ситуации.
- Полагается… - передразнила его диния, да так потешно, что парень невольно рассмеялся. И вот странно, он совсем не почувствовал боли в разорванных зверем мышцах.
- Ну, вот и все, - продолжая улыбаться, сказала Нита. – Вот ты и шагнул в посмертие. Тяжело было?
- Нет, - растеряно пробормотал Тимир. – Вот только попрощаться так и не успел.
- Прощайся, - ответила девушка, - я тебя снаружи подожду.
Она встала с кровати и пошла к двери. На пороге обернулась, весело подмигнула и вышла на улицу.
- Мамочка, - прошептал Тимир, вставая с кровати.
Услышав, наконец, голос сына, женщина повернулась к нему и застыла в радостной улыбке. Ее Тимир, только что лежавший при смерти, спокойно сидит на краю постели и улыбается ей. Бросив все, мать кинулась к сыну, схватила его за руки:
- Как же так, сыночек? Ты поправился? Ты будешь жить?
Тимир грустно улыбнулся.
- Нет, мама, не буду. Я уже мертв.
- Да как же? Вот же ты, сидишь, говоришь, совсем здоровый… - В голосе женщины слышны были слезы, которые рвались наружу.
- Мама, - он едва сам сдерживаясь, чтобы не заплакать, - мама, я мертв, но у меня есть немного времени, чтобы попрощаться.
Женщина так и сидела перед ним на коленях и, мотая головой, отказываясь поверить в смерть сына.
- Мам, очень тебя люблю. И папу тоже, передай ему, его я уже не дождусь.
- Но ты же жив, жив… - срываясь в слезы, шепчет мать, но вдруг замирает, увидев что-то за спиной сына. Он оборачивается, и видит свое тело: бледное, обескровленное лицо, запавшие глаза, растрепанные волосы, грудь перехвачена тугими повязками с несколькими кровавыми пятнами.
- Мам, мне пора. Меня ждет диния. Она и так дала мне больше времени, чем мне полагалось. Прошу, не плачь. Я вас очень люблю.
Тимир встает с кровати и подходит к двери. Ему легко, он все же попрощался с матерью, коснулся ее рук, увидел лицо. На пороге он снова оборачивается, но мать его уже не видит. Она пустыми глазами смотрит на его тело, оставшееся лежать на кровати.
- Прощай, - еще раз говорит юноша, и выходит на улицу, где его ждет диния.
- Как же так? – спрашивает он у девушки. – Ты ведь не оплакала меня.
- А может, не в слезах дело?