Занималось прозрачное зимнее утро! Заспанное солнце осторожно выглянуло из-за горизонта и, убедившись, что погромов не будет, начало осторожненько карабкаться ввысь.
На балкон старинного особняка, затерянного среди смоленских лесов, держась за голову и оглашая окрестности громкими стенаниями и оханьем, выполз Ржевский (поручик). Уцепившись дрожащими руками за перила и передохнув пару минут, он все-таки выпрямился и, утвердившись на слабых ногах, повел взором по окрестностям. Поймав за хвост шарахавшуюся в гудевшей голове одинокую мысль, поручик воскликнул: «Какое прекрасное утро»!!!
Эхо, и так зашуганное вчерашними издевательствами, от вопля гусара вздрогнуло и диким воем понеслось куда подальше, громко тыкаясь головой в стволы деревьев.
Остолбеневший Ржевский, с открытым от изумления ртом, долго пытался осмыслить причину столь странного отражения своего голоса (нет, чтоб ласкающее ухо «мать-мать-мать»), потом, поняв, что и последняя мысль ушла в засаду, побрел обратно в дом, чтобы поискать остатки живительной влаги для поправления буйной головушки в частности и восстановления здоровья в целом.
Проходя мимо апартаментов, занимаемых командиром партизанского отряда Денисом Давыдовым, поручик заметил, что свеча на столе горит, а сам подполковник, скрипя зубами и пером, старательно выводит очередную виршу, периодически пиная кавалеристским сапогом привязанную к стулу девицу явно в греческих одеждах. Видимо музу… для вдохновения!
При этом Давыдов что-то злобно бормотал – видимо рифма в смысл не укладывалась.
– Избень… хрень… трень… брень… О! Курень – прислушавшись разобрал поручик.
Окончив бормотать, подполковник отложил перо и взяв лист в руку, а вторую вытянув куда-то на норд-норд-ост, продекламировал:
Умолкнул бой. Ночная тень
Москвы окpестность покpывает;
Вдали Кутузова куpень
Один, как звездочка, свеpкает.
Гpомада войск во тьме кипит,
И над пылающей Москвою
Багpово заpево лежит
Необозpимой полосою.
Вот тут Денис Васильевич остановился и свел глаза в кучу, видимо пытаясь охватить мысленным взором необозримость багровой полосы.
– Мда… величаво – вымолвил наконец подполковник и пнул девицу – дальше-то что?
Пнутая затараторила:
И мчится тайною тpопой
Воспpянувший с долины битвы
Наездников веселый pой
На отдаленные ловитвы.
Как стая алчущих волков,
Они долинами витают:
То внемлют шоpоху, то вновь
Безмолвно pыскать пpодолжают.
В голове Ржевского тяжело шевельнулась мысль, что девку можно было бы употребить куда как более правильно, а не пачкать грязной обувью, но претворять желаемое в действительное сил решительно не имелось и гусар лишь досадливо и слабо взмахнул рукой, продолжая движение к намеченной цели – почти полной бутылке шампанского, смутно маячившей на столе в обеденной зале.
- «Что же мы вчера отмечали»? – доползла до мозга мысль в голове у бравого, но сильно страдающего гусара. Ржевский прислушался, но и подсознание молчало, поскольку напрочь не помнило, собственно говоря, что…
Изрядно отхлебнув выдохшейся, но все равно живительной влаги, а попросту выдув всю бутылку до дна, Ржевский решил наведаться на конюшню, проведать своего верного боевого товарища – гнедого кавалеристского коня.
Бегом доползя до конюшни, поручик вдруг встал как вкопанный и прислушался. Из здания доносились всхлипывания, всхрапывания, всфыркивания, оханье, аханье, стоны и невнятное бормотание на сугубо импортном наречии, которое можно было (при должной смекалке) опознать как французское.
Осторожно заглянув в дверной проем, Ржевский прирос к месту, вытаращил глаза и уронил челюсть (на ноге остался синяк, между прочим). В помещении, рассчитанном на содержание двадцати лошадей, не было ни одной. Зато там было такое же количество человек в наполеоновской форме, старательно прикрученных уздечками к стойлам. В яслях перед каждым лежала охапка сена, а к головам некоторых были еще и привязаны торбы с овсом. Рядом на барьерах покоились седла.
Узрев Ржевского, недоделанные кентавры как по команде замолчали, но зато начали с аппетитом поглощать угощение. Хруст стоял как от крадущегося в засаде партизанского отряда. Особенную старательность проявили те, у кого были торбы с овсом – они своим чавканьем и хрумканьем заглушили даже треск поедаемой соломы.
Ржевский понял, что его бедная больная голова подобного вынести уже не сможет и, нечленораздельно взвыв (попутно распугав мирно переругивающихся ворон), бросился вон из конюшни. Открыв дверь особняка в противоположную сторону и снеся с ног парочку слуг (хоть как-то пытающихся навести порядок) гусар ворвался к Давыдову. Бросив взгляд на лицо поручика, муза ойкнула и запрыгала вместе со стулом в темный угол, от греха, как говорится, подальше.
- Там… там… там… - бодро начал Ржевский.
- Там, пам-парам… - ловко, а главное музыкально, продолжил командир, но, всмотревшись в лицо поручика, принял серьезный вид и командирскую позу: правая рука на бедре, левая нога (в драном носке) - на стуле.
- Да говори ты ясней, мон шер – выдал Давыдов наконец умную фразу.
- Лошади!
- Что лошади?
- Нет ни одной!
- А кто есть? Ослы?
- Может и ослы, я не спрашивал! Но больше на козлов похожи!
- У кого не спрашивал?
- У них!
- Так, давай-ка, орел, все с самого начала, но сотворение мира можешь пропустить. – Вконец запутавшись, Давыдов решил внести ясность.
- Сотворение мира пропустить? Да как же это? – опешил Ржевский.
- Убью! – Ласково молвил командир.
Муза в темном углу закатила глаза и попыталась элегантно брякнуться в обморок, как полагается приличной девице, но проклятый стул помешал и ожидаемый эффект не был достигнут. Вместо этого раздался грохот и треск, сопровождаемый затейливыми эллин… нет, все-таки русскими ругательствами.
В угол незамедлительно полетел кавалерийский сапог, причем шпорой вперед!
- А у Вас носок рваный – выдал для затравки Ржевский.
Давыдов в бешенстве пнул стул, но, как и следовало ожидать, хуже стало ноге, а не резной деревяшке. Поручик с увлечением созерцал кенгуриные прыжки командира по комнате, по привычке прикидывая, сколько еще подполковник сможет так скакать. Оказалось, что ровно три с половиной минуты.
Напрыгавшись вволю, выпустив пар и энное количество забористых гусарских определений: как, куда и сколько раз надо пойти Ржевскому и что с ним там сделают, причем
18 раз, Давыдов наконец замер в позе крестьянина, внезапно вступившего в коровью лепешку.
Поручик понял, что шутки кончились, и попытался воспроизвести в литературных выражениях свои утренние похождения. В кратком пересказе это выглядело примерно так: проснувшись еще до восхода солнца и озаботившись утренней чисткой своего верного боевого коня, Ржевский легкой трусцой побежал и часа через два добежал-таки до конюшни, где и увидел в стойлах французов. Последнее точно соответствовало действительности, но вот вспомнить, а как они туда попали, Ржевский не смог и в этот раз.
В это время дверь комнаты отворилась и на пороге нарисовался Пьер Безухов,
как всегда со слегка обалдевшим выражением лица и медленно, но верно, вращающимися в разные стороны глазами.
- Господа! Моего вороного кто-то украл и подсунул на его место какого-то хлипкого француза, причем блондина! – с места в карьер начал Пьер!
«Не привиделось!!!» – радостно подумал Ржевский, который периодически начинал сомневаться в своем душевном здоровье, хотя и доверял ему как самому себе!
- Только твоего коня увели? – переспросил Давыдов.
- Нет, остальные тоже отсутствуют, только французы в стойлах.
- Точно французы? А то поручик говорил, что козлы.
- Точнее и быть не может, я одному случайно на ногу наступил, так он так взмемекнул! – радостно ответил обычно меланхоличный Пьер.
- Кто взмемекнул? – опешил Давыдов – Козел?
- Почему козел? – испугался Безухов – француз!
- А почему по русс… тьфу ты… по человечески не говорил?
- А трудно ему, с торбой на голове и связанными руками-то!
- Так-с… - нехорошо прищурился подполковник. – А пойди-ка ты, братец, и пни вестового – пускай сбор протрубит!
Пьер резвой походкой не вполне трезвого медведя порысил будить указанную личность. Не прошло и минуты, как дом и окрестности огласил истошный женский визг, от которого из всех комнат стали вылетать не очень одетые гусары, но с саблями наголо и пистолями в руках!
- Выучка! – умилился Давыдов, глядя на своих орлов и смахивая скупую мужскую слезу.
- А наш граф-то к маркизе в будуар попал – философски молвил Ржевский, с интересом прислушивающийся к визгу, распугивающему всю живность на пару верст вокруг. – С какого бодуна он там вестового искать-то стал?
- А по привычке – буркнул Давыдов. – Пьера куда не пошли (последний раз, говорят, на хрен), все время в этот будуар попадает. Ладно, вместо трубы сойдет, тем более что весь личный состав уже объявился.
В коридоре действительно толклась толпа полуголых мужчин самого геройского виду и при усах, в которых даже самый неопытный взгляд без труда, но с последствиями, мог распознать эскадрон гусар летучих, точнее – лучшую его часть.
- Господа! – браво начал командир – Я бы даже сказал, соратники!
Обозванные обалдело уставились на подполковника. По толпе даже пошел шепоток, что командир подвинулся рассудком от тягот и лишений.
- Колитесь орлы, кто вчерашнее помнит? – продолжил Давыдов.
В рядах орлов возникла неловкая пауза, кто принялся старательно изучать лепнину на потолке, а кто и пол под ногами, явно выискивая на этих поверхностях остатки мыслей про это самое «вчерашнее».
- А с какого конкретно момента? – раздался осторожный вопрос.
Народ оживился, поскольку до некоего момента (а именно до встречи с французским обозом, везущим шампанское Наполеону для празднования взятия Москвы) помнили все, вот дальше было сложнее…
- Тут поручик и Безухов утверждают, что исчезли все наши лошади, а на их месте привязаны французские солдаты! – не обратив внимание на глас народа, продолжил развивать мысль Давыдов.
- Так это что, обоз сегодня отвоевывать не поскачем? – раздался здравый вопрос из толпы.
- Вы глупец, сударь! – заорал подполковник в стиле ограбленного купца. – Без лошадей мы не то, что обоз отвоевывать, мы вообще никуда не поскачем, а только попремся, да и то пешком!
При слове «обоз» Ржевский вздрогнул. В его голове что-то звонко щелкнуло (стоявшие рядом гусары привычно отпрыгнули) и тяжело заворочались неясные образы, среди которых преобладали почему-то бутылки с шампанским и перепуганные крестьяне, плаксиво что-то выпрашивающие. Но каким образом связаны оба этих явления, поручик вспомнить решительно не смог.
- Понятно – нехорошо прищурился подполковник. – Даю десять минут, и если не вспомните, то…
Что именно «то» грозило орлам и соратникам, командир озвучить не успел, потому как, поводив взором Ильи Муромца по округам, обнаружил отсутствие какого бы то ни было наличия часов, по которым можно было бы отмерить этот самый временной отрезок.
- А куда мой бимбар подевался? – удивленно осведомился Давыдов у преданно поедающего его глазами личного состава. – С бриллиантами, как сейчас помню!
- Так это… а на какие шиши мы вчера провиант покупали-то - осторожно промямлил видимо самый памятливый соратник. – Без провианта Шампань откушивать – это же моветон!
- Ага, а еще и музу Вам сторговали, для обретения, так сказать, вдохновения, - добавил второй.
– Кстати, а голову поправлять будем? – некстати вставил третий, видимо не самый умный, но самый страдающий.
Тут конкретным направлением главного удара, а попросту говоря, посылом в даль светлую, осчастливились уже все присутствующие, включая по случаю приобретенную музу и наглую мышь, по дурости решившую послушать умные речи! Посланные, прекрасно зная горячий характер и меткость командира в метании сапог шпорой вперед, ждать продолжения тоста не стали, а рванули всей толпой на конюшню, типа удостоверится, не белочка ли посетила двоих из них. Оказалось, что не белочка, а французы и точно, в количестве двадцати штук. Попялившись на сжавшихся вражеских вояк, явно пытающихся прикинуться скульптурной композицией работы древнегреческого ваятеля под эпическим названием «Враз охреневшая группа кентавров при виде ополоумевшего Геракла, страдающего жестоким похмельем», гусары занялись привычным делом – чисткой и седланием имеющихся в качестве транспорта мутантов (все лучше, чем пешком в атаку ходить, чай не пехота какая-то лапотная…). Парочка самых сильно впечатлительных «коней» попыталась качать права за международную конвенцию по правам пленных, но, получив ответ, что лошади к таковым не относятся, смирилась…
Небольшая задержка приключилась, когда вышеупомянутый блондин, окончательно осознал весь ужас своего положения в качестве транспортного средства для Пьера и попытался втихую поменяться местами с соседом. Сосед, французскому ежу понятно, на такой бартер не согласился, что и довел изысканными французскими матюками до ушей наглого претендента, в результате чего между бывшими однополчанами приключилась небольшая драка, наблюдая которую привыкшие ко всему гусары принялись с азартом делать ставки на бойцов.
Победила, как всегда, дружба в лице примчавшегося подполковника, привлеченного визгом дерущихся и нестройными воплями болельщиков. Ловко, двумя ударами, успокоив ссорящихся, а заодно и сгребя к себе в карман все поставленные деньги, командир объявил взводу построение.
- Слушай мою боевую команду – громко, как потерпевший, заорал подполковник.
- А нашу когда объявите? – скромно поинтересовался один из «орлов».
Давыдов взвыл еще громче, отчего парочка ворон на соседней березе выпали в астрал, да так там и остались. Потом начал виртуозно скакать на одной задней конечности, под непередаваемое звуковое сопровождение, что-то типа: «Ахтыж…мать…дая…тебя…восемьраз…иеще восемь…» (цензура, простыми словами), стаскивая сапог с ноги.
- Атас, гусары!!! Ща сапог полетит! – догадался самый смекалистый.
Помня о том, что сапог командир мечет страсть как метко, гусары с неожиданным проворством сыпанули в разные стороны и попрятались за стволы деревьев. Так что, когда подполковник закончил процедуру подготовки сапога к броску, выяснилось, что перед его светлыми очами имеется только одна цель – вечно приторможенный Пьер. Но в него швырять сапог было совсем неинтересно, поскольку вывести Безухова из его сомнамбулического состояния удалось только один раз – когда Ржевский съел его ужин. Вот тут Пьер проявил себя во всей своей, до того тщательно скрываемой, красе. В общем, когда дрожащего поручика сняли с ели, причем в полуоткушенном Безуховым (и моментально зажеванным) сапоге, то все поняли, что лучше и свой ужин отдать… Пьеру – не так мокро и холодно будет босиком на дереве сидеть!
Немного поводив налитыми (кровью, а не тем, чем все подумали) глазами по округам и не найдя достойной цели, подполковник остыл и сунул ногу в обувь. Из-за деревьев короткими перебежками стали возвращаться в строй «орлы». Когда отряд предстал в полном составе, Давыдов произнес зажигательную речь, из которой взвод понял, что тяготы и лишения – это хорошо, но шампанскому пришел полный каюк, а посему, вверенное ему подразделение срочно выдвигается в свободный поиск для пополнения каюкнутых запасов, иначе он, Давыдов, за последствия не отвечает.
Сказано - сделано. Должно быть… В реальности все оказалось несколько сложнее. Поручик поставил своего француза-жеребца и по гусарски лихо запрыгнул в седло. Вернее попытался это сделать, потому что хитрый француз сделал шаг вперед и Ржевский, с неповторимым в приличном обществе воплем, вместо удобного седла оказался в неудобном сугробе. Все побросали подготовку к походу и столпились вокруг, явно ожидая продолжения, которое, в общем-то, не заставило себя ждать. Вылетев в стиле пробки от шампанского из сугроба, поручик кратко, но очень доходчиво, изложил коню, что того ожидает, если он, гад, еще раз сойдет с места. После чего сиганул в седло второй раз. Француз, помня об угрозе, с места не сошел, но присел, так что гусар (опять с неповторимым в приличном обществе воплем) спланировал в холодные и мокрые объятия сугроба, где и остался на некоторое время с самым озадаченным выражением лица, на которое только был способен!
Восстав из сугроба повторно, поручик совсем уже приготовился наглядно продемонстрировать тупому французу претворение в жизнь угроз, но вдруг из спячки выпал Пьер и заорал на весь лес, что вспомнил, куда делись лошади! Гусары дружно повернулись на вопль, даже подполковник бросил наводить блеск на сапоги. По рассказу Безухова выходило, что наглые крестьяне, не удовлетворившись часами командира, потребовали накинуть, поскольку, мол, в закромах пусто, т.к. все сожрал, как тот хомяк, хранцуз, а посему провиант нонче дорог. В общем, лошадей отдали в счет оплаты, справедливо, на тот момент, рассудив, что полверсты до особняка можно и пешком дойти. Тем более что винный запас перли, впряженные в телеги, пленные французы, которых уже потом в стойло и поставили.
Данная новость вызвала у всего личного состава такой подъем энтузиазма, что окрестные вороны предпочли заткнуться, поскольку гусар было все равно не переорать!
На радостях кинулись даже качать Пьера, но после двух подкидываний, руки гусар устали, так что третьей попытки взлета не случилось, в отличие от приземления, причем плашмя!
Построив французов «свиньей» - типа, тонкий намек, да и седла кому-то надо переть, эскадрон затянул что-то похожее на: «Знаю я Наполеона, Он Америку открыл!..», и строевым шагом направился в деревню на экспроприацию лошадей взад! На балконе особняка стояли и махали платочками маркиза, ради такого случая покинувшая будуар и муза, справедливо предполагающие, что после очередного набега на французские обозы, бравые гусары вернутся. А подполковник, может быть, даже допишет виршу…