Узнав о событии, радостная Галина Андреевна лично приехала осмотреть свое приобретение. История с Бородиным ее вообще не смутила, у чиновницы были дела поважнее. Полным ходом шла подготовка к важнейшей сделке в ее жизни, сулившей баснословные барыши. И Чайкина хотела, чтобы договор был подписан именно здесь, в замечательном трехэтажном особняке. Несколько часов обильно напомаженная женщина гуляла по жилищу и прилегающему участку: разглядывала колонны, смотрелась в зеркала и оценивающе щупала статуи и барельефы, как обычно щупают на рынке яблоки. Вообще, в чиновнице было что-то базарное. Хотя возможно, что это была общая особенность ее поколения.
– Каковы хоромы! Не дом, а дворец! – восторженно вскрикнула Чайкина и от удовольствия зажмурилась. – Вот заживу!
Галина Андреевна тотчас взялась доводить особняк до ума. Первым делом обнесла черным шестиметровым забором, сплошь утыканным видеокамерами, перед ним натянула два ряда колючей проволоки. Установила дорогую иностранную сигнализацию, воздухоочистители, вставила бронированные двери и пуленепробиваемые окна, настроила различные защитные экраны и приспособления против взлома. Поначалу она хотела установить в дом множество умных систем и даже планировала заменить семью Ильназ какими-нибудь роботизированными устройствами, но интеграция высоких технологий в древнее здание заняла бы несколько месяцев, а работ и так было запланировано выше крыши. Чайкина решила заняться этими вопросами уже после того как будет подписана сделка ее жизни.
Не лишилось внимания чиновницы и внутреннее убранство. Галина Андреевна, чрезмерно падкая на эклектику, облагородила ряд помещений в соответствии со своими вкусами, а прямо напротив главного входа повесила два портрета – себя и лордхана. Сначала даже подумывала насчет мозаик в византийском стиле, но так и не нашла мастера, который бы взялся за столь тонкую работу. Так или иначе, к грядущему мероприятию особняк был готов.
Однако стоит упомянуть о причинах и целях готовившейся сделки. Дело в том, что за несколько лет до описываемых событий один тартарский химик пришел к невероятному выводу. Проанализировав состав отходов, вывозимых на свалки в течение десятилетий, он заявил, что продолжительные процессы гниения и разложения образовывают в недрах помоек новые органические вещества, которые попросту невозможно получить в иных условиях. Необычной идеей заинтересовались в высших кругах Тартарии, и лордхан лично дал добро на исследование нескольких особо перспективных мусорных гор. Первые же замеры окрест Лжинска дали ошеломительные результаты – химик попал аккурат в яблочко. Лабораторные испытания дали основания полагать, что новые вещества способны устроить переворот в целом ряде отраслей от ракетостроения до биопротезирования. Хотя и состав, и цвет, и свойства, и даже агрегатное состояние ископаемых разнились от помойки к помойке, в народе распространилось единое название «свалочная нефть». А иностранные компании уже выстраивались в очередь к тартарским бюрократам за разрешением на разработку. Лордхан по столь знаменательному поводу даже провел внеочередной парад.
Так что для Чайкиной мусорные горы оказались золотыми. Злые языки порой утверждали, что пост главы Лжинска она получила именно под разработку окрестных месторождений. По крайней мере, почти все время, свободное от пиар-акций и внутренних интрижек, чиновница уделяла мусорному бизнесу. В итоге, одна из зарубежных компаний даже запустила экспериментальный комплекс по добыче свалочной нефти, и когда он начал приносить плоды, решилась на более масштабные инвестиции. Теперь Лжинск из «мусорной столицы» должен был превратиться в «столицу свалочной нефти».
Впрочем, не все пошло так гладко, как хотелось. Удешевление способа добычи привело к тому, что выбросы уже от одного экспериментального комплекса приводили к странным осадкам, вызывавшим у жителей облысение. К тому же город периодически накрывало облаком вонючих испарений. И хотя жители Тартарии давно были отучены от любых проявлений неповиновения, письменные жалобы – последняя отдушина в тартарском законодательстве – снежной лавиной обрушились на городскую администрацию. А надо отметить, что на жалобы чиновники отвечали вручную – с одной стороны, это позволяло «быть ближе к народу», с другой, обосновывало необходимость содержания огромного штата бюрократии. Так что теперь свет в продолговатом трехэтажном здании администрации, напоминавшем огромный кирпич, горел круглосуточно. Недолго думая, Чайкина решила, что так дело не пойдет. Связалась с руководством местных организаций, дала указ привезти людей на главную площадь, заранее украшенную вывесками «Свое – не пахнет!», и выступила с речью.
– Запах есть, но он полезен и приятен! – произнесла чиновница с трибуны. – Не стоит поддаваться провокациям и раскачивать лодку. Лучше подумайте, кому это выгодно. Только врагам! Более того, ответьте, сколько уже нас с вами травят и никак перетравить не могут? Давным-давно, когда наши предки хлебали выбросы от производств, разве лучше было? Да и привыкли мы к противогазам! Даже на лжинский герб добавили. Так что администрация приняла постановление, согласно которому жалобы на новые заводы отныне будут обрабатываться в автоматическом режиме.
Иными словами, Чайкина сказала, что теперь строчить отписки будет не чиновник, а программа. Ибо нечего людей от работы отрывать. В ответ на речь со всех сторон раздались возгласы одобрения и радостное ликование. Надо отметить, что аплодировали и громогласно поддерживали Чайкину все присутствующие и на всех митингах. Это началось после того, как умные видеокамеры научились распознавать в толпе угрюмых и недовольных. Если оказывалось, что таковые работают в бюджетных учреждениях, коих в Тартарии абсолютное большинство, их тотчас увольняли.
До сих пор читателю, как человеку стороннему, недостаточно знакомому с повседневностью Тартарии, могло казаться, что страна эта отсталая и отсталая она во всем. Но это не совсем так. Вернее, лишь отчасти. У системы есть свои проблемы, но это не значит, что надо ее дочиста разрушать, как любил говаривать отец-основатель Тартарии.
Тартария делает неплохое оружие, в ней здравствует сфера услуг, цветет и пахнет химическая промышленность. Пока космодромы не заросли борщевиком, прорывали небесную твердь ракеты с тартарскими космонавтами. Но в чем это государство по-настоящему преуспело, так это во внедрении средств контроля и слежки за своими гражданами. Едва ли не каждая улица напичкана видеокамерами, распознающими лица. Огромные базы данных хранят результаты работы многочисленных микрофонов, установленных повсеместно: в кафе, магазинах, туалетах, общественном транспорте. Затем информацию анализируют нейронные сети и без вмешательства человека распознают реальных оппозиционеров и потенциальных недовольных. Первых сразу арестовывают. Вторых берут на галочку и включают для них режим усиленной пропаганды. Это несложно – благо, каждый второй человек даже по улице ходит в очках или линзах дополненной реальности. Вот ему и подсовываются нужные новости, нужные видеоролики, нужные картинки. Нужные режиму, разумеется. К той же системе слежки и анализа настроений подключены и все средства коммуникации, а также умная домашняя техника, давно доступная тартарскому среднему классу. Особое внимание тартарские элиты уделяют средствам информационной защиты своих данных. Да и тело свое они защищают с удвоенной силой и по-настоящему могут расслабиться лишь за границей, где и проводят большую часть времени. А все потому, что уж слишком пекутся о народном счастье.
Власти Тартарии хотят видеть перед собой идеального гражданина. А идельный гражданин для них – голый, безоружный, тихий человек, на которого нацелена сотня камер и который при малейшем упоминании о начальстве испытывает помесь чувств из восторженности и благоговейного ужаса. Идеальный гражданин обязательно монопат, то есть квалифицированный специалист в одной узкой области, но форменный дегенерат за ее пределами – такими людьми управлять легче всего. Впрочем, он может и ничего не уметь: водители самосвалов и кассиры тоже нужны, ведь автоматизация этих областей по неясным причинам тормозится. С особой тщательностью весь этот опыт тартарский истеблишмент перенимает у восточных партнеров. Еще идеальный гражданин должен быть по максимуму закредитован – так, чтоб остающихся средства едва хватало на еду. В таком случае любое ухудшение материального состояния становится кошмаром наяву, и простая потеря работы ужасает похлеще ядерного апокалипсиса. Так, кредитное закабаление начинается с самой юности, когда молодой человек берет свой первый кредит на учебу. Этот прогрессивный опыт элиты позаимствовали уже у западных коллег.
В образ идеального гражданина, давно покорявший сердца элит самых различных государств и являвшийся гордостью и национальным брендом Тартарии, Чайкина влюбилась если не с первого взгляда, то с первого чиновничьего поста. И последовательно реализовывала свою мечту в прозаичных тартарских реалиях, нарекая свое мировоззрение то «идеологией без идеологии», то «лидерством без лидерства», неиллюзорно отсылая к идеям равенства и терпимости. По крайней мере, она так считала.
Время шло и день Д, наконец, настал. Долгие переговоры завершились успешно, схемы вывода и дележа денег были продуманы, многочисленные второстепенные детали прописаны.
Тонуло в клубах густого дыма сырое августовское утро. Воздух был горек на вкус. Едва рассвело, как по прополотой в борщевике дороге в Лжинск въехал длинный кортеж из черных внедорожников и серых бронетранспортеров, медленно прополз по безлюдным улицам и остановился напротив особняка. Дверь одного из автомобилей открылась, и оттуда вылез мужчина в твидовом костюме.
Мужчине на вид было около сорока. Высок, гладко выбрит, надменен. Окидывая окружающих взглядом своих водянистых глаз, он излучал такое презрение и брезгливость, что людям хотелось либо смущенно потупиться, либо перегрызть гордецу глотку. Звали мужчину Мэтью Смюрдофф, урожденный Матвей Смердов. И был он мажоритарным акционером и региональным главой одной иностранной компании, душившей цепкими лапами финансовой soft power не одну банановую республику. В свое время отец господина Смюрдоффа – на тот момент Фрол Смердов – преуспел в новых видах бизнеса, процветавших тогда на тартарских просторах. То распродавая на металлолом целые заводы, то выдавая микрозаймы под хищнический процент, то вкладываясь в желтую прессу и поп-музыкантов, романтизировавших образ жизни сутенеров и наркоманов, Смердов-старший сделал серьезное состояние даже по мировым меркам. Постарев, Фрол Смердов наконец решил упрочить свое положение и окончательно покинул Тартарию ради страны, гарантировавшей неприкосновенность честно заработанного состояния. Чтобы стать частью цивилизации, перед которой всю жизнь благоговел и преклонялся, он пожертвовал солидным куском капитала и не погнушался пару раз слезно раскаяться в былом сексизме. Вскоре семейство Смердовых перекрасилось в благозвучное Смюрдофф, чем гордилось едва ли не больше, чем нажитым добром.
Впрочем, вскоре Смердов-старший помер, а Матвей, уже ставший Мэтью, окончил престижный университет и старался позабыть, что детство провел в столице Тартарии, а не какой-нибудь более успешной страны. Впрочем, окончательно порвать с Тартарией не удалось – она манила не как родина, но как вотчина. Из других мест деньги текли в руки Смюрдоффа как-то неохотно, и он словно проклятый возвращался туда, где каждая травинка ему казалась враждебной. Здесь он ненавидел все, но и понимал здесь тоже все.
Итак, Мэтью Смюрдофф вышел из автомобиля, окинул презрительным взглядом пейзаж, закашлялся от едкого дыма и быстро двинулся по длиннющей аллее к входу в особняк, внутри которого его уже ожидали. Дом поначалу поразил его, – такую красоту он редко встречал даже за рубежом – но финансист одернул себя и плюнул на землю. Дескать, и не такое видали.
У парадного входа Смюрдоффа встретила Надюша, – она же Надежда Михайловна Стреножина – раболепная помощница Чайкиной, положившая жизнь ради карьеры и готовая поднять свое толстое и рыхлое тело в любое время суток, лишь бы угодить начальнице. Надюша, привыкшая к тяжелому нраву Галины Андреевны, лебезила и заискивала перед финансистом, спрашивала про его впечатления и всячески старалась угодить. Тот отвечал односложно, но чаще просто кивал головой или игнорировал. Наконец, перед Мэтью открылись двери в просторную залу с мраморным полом, несколькими колоннами и круглым столом посередине.
– Хорошо устроились, Галина Андреевна, – заявил он сходу. – Во всей Тартарии сложно сыскать что-то лучше.
– Рада, что вам понравилось, – ответила Чайкина и мягко улыбнулась. – Сейчас подъедет нотариус, а пока позвольте я представлю гостей.
Помимо прочих, в зале было еще трое. Один – правозащитник Эдуард Клецка в прямоугольных очках и с вываливающимся животиком. Только вместо былой щетины были теперь отращены усы. Его Галина Андреевна пригласила сама, ради фона, дабы продемонстрировать зарубежному гостю свою просвещенность и цивилизованность. К тому же, этот старый приятель чиновницы, привыкший клянчить деньги на различных благотворительных банкетах, давно напрашивался на какое-нибудь мероприятие, где мог бы подыскать спонсора. Дело в том, что Клецка готовил очередной информационный проект, посвященный то ли жертвам вербальной агрессии, то ли правам растений.
Вторым человеком был Николай Свиристелов, столичный идеолог и журналист, не гнушавшийся роли ведущего. У него было свое собственное шоу, – одно из самых популярных в стране – в котором пропагандисты, эрзац-политики и прочий сброд подобного рода до хрипоты в голосе спорили на различные животрепещущие темы. Свиристелов – крепкий, неплохо сложенный человек с квадратным подбородком и короткой стрижкой – был одет в черные брюки и черную рубашку с запонками. Напросился он на встречу сам, – не без помощи влиятельных структур, разумеется – и Чайкина была не очень рада гостю, хотя вида и не показывала. У прозорливой чиновницы были все основания думать, что Свиристелов прибыл сюда в роли шпиона: конкуренция за власть и влияние в последнее время обострилась, и далеко не каждый мог рассчитывать на долю от свалочной нефти.
Если Клецка и Свиристелов бросились к финансисту едва ли не наперегонки, заискивающе улыбаясь и заливая уши елеем лести, то третий человек проявил себя куда сдержаннее. Налысо бритый мужчина с серо-стальными глазами и бескровными губами, одетый в идеально подогнанную серую форму, двинулся медленной и уверенной походкой.
– Майор Безродов, – произнес он с ледяной улыбкой, пристально глядя в глаза Смюрдоффу, и пожал тому руку. – Я представляю тартарские спецслужбы.
– Очень приятно, майор, – ухмыльнулся финансист и повернулся к чиновнице. – Галина Андреевна, дорогая, я, кажется, настаивал, чтобы все лишние люди остались вне здания. Как и средства коммуникации. Мы договорились о полной конфиденциальности.
– Майор – не лишний человек. Он представляет орган контроля, без которого в Тартарии теперь не делается ничего. Это не в моей власти.
– А Тартария год от года прогрессирует, как я вижу.
– Я вам не помешаю, будьте уверены, – выговорил Безродов с нажимом. – А господа Свиристелов и Клецка подождут нас наверху.
Столичный идеолог глянул на серого человека исподлобья, но ничего не сказал. Лишь тихо буркнул что-то себе под нос.
– Долго придется ждать, – сказал Смюрдофф.
– Мы терпеливы, – подобострастно ответил правозащитник. – В конце концов, вам же нужна компания, чтобы отпраздновать столь важную веху в модернизации нашего государства.
Как бы то ни было, в особняк прибыл человек, выполнявший роль нотариуса и Чайкина со Смюрдоффом приступили к долгой процедуре подписания документов. Формальности соблюдались тщательно, пункты договора зачитывались вслух и за всем этим бесстрастно наблюдал майор Безродов, застывший на своем венском стуле, словно каменное изваяние. Друг за другом следовали многочисленные биометрические подписи, каждая из которых предполагала, что на документе остается крохотный кусочек биоматериала. В некотором смысле договаривающиеся стороны подписывали документы собственной кровью.
А правозащитник со столичным журналистом расположились в гостиной на втором этаже и попивали крепкий чай, пахший черной смородиной. Эдуард Клецка вновь и вновь обдумывал как бы поделикатнее ему выпросить финансирование, Свиристелов же не мог отделаться от мыслей о Безродове. Они уже встречались ранее – тогда серый человек объяснял идеологу, в каком ключе стоит интерпретировать информацию о пытках недовольных. Несмотря на невысокое звание, майор обладал определенным влиянием и был поверенным лицом одного очень крупного чиновника. Краем уха Свиристелов слышал, что на Безродова у начальства очень большие планы. В целом же о майоре ходили слухи, как о холодном и безжалостном человеке, готовом выполнить любой, даже самый отвратительный приказ.
– Давно так не горело, – нарушил тишину Эдуард Клецка, тщетно вглядываясь в серый дым за окном. – Метров на пять видно, не больше.
– Это надолго. Военные опять чудачат. Борщевичных дикарей жгут, – зевая, ответил Свиристелов и покосился на собеседника. – Дикари нынче в опале. Прямо как ваши подзащитные.
– Ну что вы такое говорите? – взвился Клецка. – На правозащитников незаслуженно клевещут! Говорят, что мы якобы защищаем всяких мерзавцев. Но это все ложь!
– Я знаю, вы защищаете исключительно честных и порядочных людей, – ответил Свиристелов с нескрываемым сарказмом.
Клецка не сразу сообразил, что над ним насмехаются, и сперва даже воссиял, – больно падок он был на чужое признание – но увидев выражение лица собеседника, скуксился и насупился.
– Позвольте же, – правозащитник даже изобразил обиду. – Мы защищаем меньшинства! Мы не должны отстаивать привилегии тех людей, которые здесь и так хорошо устроились, все эти варварские массы. Я уж не говорю о дикарях борщевистах – эти давно перешли все границы и перестали быть людьми.
– Легитимнейший вас держит затем, чтобы демонстрировать загранице, что и здесь идет какая-никакая демократизация. Но если без обиняков, то это вопрос дипломатии. Я ничего не имею против конкретно вас, Эдуард, но давайте смотреть правде в глаза: вы – пятое колесо в мчащейся тартарской телеге.
– Без демократии Тартарии никогда не стать полноценным государством! – с вызовом ответил Эдуард, и показалось, что он, быть может, даже верит в свои слова.
– При настоящей демократии нас с вами повесят на фонарных столбах где-нибудь на Великом полночном пути. Вас – на левом, меня – на правом, а посередине проедут на танке прямиком к чьей-нибудь столице! Спасибо, не надо. Хватило уж всем. А фальшивка у нас и так есть. Для Галины Андреевны, как-никак, выборы проводили. А Легитимнейшего я и знать не знаю, сколько раз переизбирали.
– Но вы же понимаете, что именно настоящая демократия укрепляет власть царя над народом, – неизвестно, оговорился ли Клецка, но поправляться не стал. – А наш правитель рискует упустить наиболее совершенные решения.
– Можно поподробнее? – нахмурился Свиристелов.
– Ходят слухи, что Легитимнейший вообще не живет в Тартарии. Якобы он управляет государством из-за границы, и большинство первых бюрократов тоже. Я понимаю, что он очень многое сделал для страны: остановил ее распад, модернизировал экономику, многие годы он стоит на страже нашего мирного неба, не допуская революции и гражданской войны…
– А как же борщевистское восстание? – надавил идеолог, думая прижать собеседника к стенке.
– Из ваших сюжетов я знаю, что это лишь разрозненные банды дикарей, – выскользнул Клецка, чем даже раздосадовал Свиристелова, который от неудовольствия скривил губы. – И все же, если все сказанное соответствует действительности, почему он бросает народ? Это наводит… Это может навести недальновидных людей на мысль о том, что Легитимнейший – представитель своего рода колониальной администрации на землях Тартарии. А если такие люди вобьют себе что-то в голову, то не вытравишь потом. К тому же, управляя из столицы, наш правитель был бы еще эффективнее.
– А был ли мальчик? – хохотнул Свиристелов, вдруг одернул себя и резко оглянулся, подумав, что в комнату мог бесшумно войти майор или кто другой из серых людей.
Не то, чтобы идеолог сильно боялся Безродова, но по опыту знал, как такие люди могут даже из случайно оброненного слова сплести веревку, на которой потом тебя и повесят. Но майора за спиной не было. Свиристелов вновь повеселел и продолжил:
– Понимаете, Легитимнейший правит страной почти полвека. Мы недавно проводили соцопрос и выявили, что три четверти людей откровенно не знают, является Легитимнейший отцом-основателем Тартарии или это разные люди. Признаться откровенно, даже я не знаю, так как на эту тему написано слишком много противоречивых трудов. А сам я родился уже после его прихода к власти. Мне сорок четыре.
– На что вы намекаете? – Эдуард Клецка хотел, чтобы его визави сам закончил мысль и тот понимающе улыбнулся.
– Я говорил с ним однажды, но все было чересчур официально. А ведь грамотные специалисты могут без труда сделать голограмму. Мне показалось, что голос шел откуда-то не оттуда, да и за руку со мной здороваться Легитимнейший тоже не стал. Так, махнул лишь.
– А все его встречи и командировки?
– Знали бы вы, Эдуард, как мы манипулируем общественным мнением. Мы даже войны придумываем. У нас целый отдел занимается постановочными расправами над мирным населением!
– Как вы так можете? Мы же все хотим прозрачности! Без нее не будет прогресса! – воскликнул Клецка, но в его словах сквозила фальшь.
– Нам даже удалось вписать борщевичную напасть в контекст национальной идеи, – гордо заявил Свиристелов.
– Неужели? – удивился Клецка.
– Представьте себе! Разросшийся сорняк делает существование маленьких городков крайне проблематичным – помощь из центра не всегда приходит, а надо постоянно обороняться. Иначе попросту зарастет все. На защиту от борщевика уходят все силы трудоспособного населения, и в итоге жители попросту не могут себя прокормить. Так, все мелкие городки активно вымирают, а люди из них уезжают в мегаполисы, в крупные деловые центры.
– И что же из этого?
– Ну как? Централизация происходит! А тут и про крепкую руку, и про порядок, и про то, как столица всех спасает и кормит можно добавить. Раздолье! У меня сын даже диссертацию пишет «Борщевик как скрепа национального сознания Тартарии».
– Голь на выдумки хитра! Кстати, давно хотел спросить. А почему вы так на Ленина в последний год набросились? Дела давно минувших дней, как-никак.
– Тут все пляшет от военных. Как дикаки-борщевисты ориентируются в своих джунглях? Правильно, по памятникам Ленину! Только они еще торчат из зарослей, остальное все уж развалилось давно. Дикари даже додумались устанавливать на эти памятники фонари. Типа маяков. «Лампочками Ильича» их называют. Я сам видел, как в ночи сверкает.
– Так из-за этого? – рассмеялся Клецка.
– Конечно. А год назад мы ленинские тропы этих пионеров мочить начали! Ну и памятники заодно сносятся – так связь между их поселениями нарушается. На одного Ленина, кстати, две противотанковых ракеты уходит. Вот как умели строить! Но порой новые Ильичи возникают. Есть даже теория, что они как грибы прорастают.
За разговором время летело незаметно. Эдуард Клецка, несмотря на то, что формально занимал противоположную идеологическую позицию, тайно завидовал Свиристелову. Правозащитник мечтал именно себя почувствовать в центре внимания, ведь в свое время как раз для этого он пошел в адвокаты. И все же, ему не хватало решительности, смелости, находчивости, и он не помнил ни одного судебного разбирательства, которым бы мог гордиться. Как ни странно, именно эти качества Клецки позволили адвокату обрести свое место в тартарской судебной системе. А еще роман с дочерью одного олигарха – ныне, кстати, женой Свиристелова.
Наступил вечер. Ритуалы были проведены, договора подписаны, нотариус отпущен и удовлетворенные взаимовыгодным соглашением господа и дамы двинулись наверх, в гостиную. Клецка со Свиристеловым издалека услышали высокий голос Чайкиной – та раздавала указания помощнице. Спустя несколько секунд в комнату вбежала полная и грудастая Надюша в синем в облипочку платье и принялась суетливо что-то поправлять на столе. Столичный идеолог смерил ее презрительным взглядом, а Галина Андреевна, лишь войдя в гостиную, тут же прикрикнула:
– Что ты возишься? Внизу из ресторана уже еда привезена, шампанское, закуски всякие. Неси скорее, вечно из-за тебя проволочки!
– Может, официанты сами все занесут? – робко проговорила Надюша.
– Сами? Ишь чего удумала! – Чайкина аж взбеленилась.
– Наденька, к чему нам лишние глаза и уши? У нас же дружеская беседа, – мягко добавил Смюрдофф, и погладил Галину Андреевну по плечу, как бы купируя приступ ярости.
Так, Надюша побежала вниз, а Чайкина достала замысловатой формы ключ, открыла встроенный в стену огромный сейф, напоминавший антиквариат родом из начала двадцатого века, а не современное высокотехнологичное устройство, и положила туда договор.
– Здесь наши документы будут в сохранности, – сказала Галина Андреевна и повернула ключ.
– Что за ретроградство? – Смюрдофф насмешливо поднял бровь. – Чем плох биометрический замок, который откроет сейф, просканировав ваше лицо?
– Как ни странно, Мэтью, но Галина права, – с легкой улыбкой проговорил майор. – Это у вас цивилизованная страна. А здесь – Тартария. Злоумышленники воруют трехмерные оттиски лиц из наших баз данных, иногда обманом снимают их с жертв. И потом воспроизводят личность перед биометрическим замком.
– Неужели? Какой ужас. И правда, Тартария!
– Раньше воры использовали голограммы, а когда наши системы научились различать иллюзию и реальность, то эта мразь принялась печатать трехмерные макеты головы на принтерах. Причем точность поражает! Вплоть до малейших пор, до волосков. А теперь они даже имитируют мимику при помощи встроенных в такую голову специальных электродов.
– Находчивая сволочь тут обитает, в общем, – ухмыльнулась Чайкина. – А мой ключик никому просто так не воспроизвести. Он особенный, – и спрятала ключ в сумочку с биометрическим замком.
– Ну, сумочку могут свистнуть, – проговорил Клецка с застенчивой улыбкой.
– Товарищ майор, что ли? – вставил Свиристелов, и вся компания захихикала. – Некоторые моменты из договора, впрочем, стоило бы прояснить. Для общественности, так сказать.
– Не стоило бы, – грозно произнес майор, и в воздухе тотчас повисло тяжкое молчание.
Меж тем на стол было подано. Нет смысла перечислять яства, которыми баловала себя Чайкина и ее почтенные гости. Одно лишь можно сказать, что, сильно устав за день, они приступили к ужину с двойным аппетитом. Оттрапезничав и подняв пару тостов за успех сделки, вся компания развалилась в креслах и на мягких венских стульях и пустилась в непринужденные беседы.
– Отчего у вас форма такая серая, майор? – спросил Смюрдофф. – У нас вот вовсю переходят на универсальный камуфляж, который сам подстраивается под цвет местности.
– У нас немного иные задачи, – майор потупил взгляд, и внимательный наблюдатель мог бы заметить, что он смутился. – Наша серая форма тоже в некотором роде универсальна. Как вы знаете, в Тартарии повсюду дым и смог – горят то свалки, то заросли борщевика, которые мы безуспешно пытаемся выжечь.
– В нашем правительстве подсчитали, чего будет стоить уничтожение борщевика, – добавила Надюша. – Мало того, что это приведет государство к экономическому краху, так еще и весь мир – к экологической катастрофе. Либо из-за химикатов, которые с осадками распространятся по всей планете, либо из-за последствий пожаров. Если внезапно заполыхают все заросли тартарского борщевика, то это поднимет в воздух такое количество дыма и пепла, что наступит что-то наподобие ядерной зимы. Да и мы тут все задохнемся. Потому все, что лордхан может делать, это ставить кордоны и заграждения на границах Тартарии, чтобы не допустить распространения борщевика в другие страны и в те районы нашей страны, которые еще не охвачены бедствием. Благо, нам помогают развитые страны.
– В Тартарии от этого жить легче не становится, – вставил Эдуард Клецка, с опаской покосившись на майора Безродова, но тот проигнорировал реплику.
– Наверху лучше знают, – и Надюша развела руками, как бы демонстрируя свою покорность и общее бессилие.
– Я могу рассказать вам про операцию против дикарей, в которой я участвовал недавно, – с вызовом сказал Безродов и насупился.
– С удовольствием послушаем, – ответила Чайкина, подливая в бокалы гостей шампанское.
– Дело было месяц назад. Мы знали, что эта сволочь прячется в катакомбах, надежно скрытых под зарослями этого проклятого борщевика. Недавно дикари напали на самосвалы, которые везли столичный мусор на помойку.
– А ведь раньше их мужчины искали на свалках, чем поживиться! Какая неблагодарная мразь! Значит, мы их кормим со своего стола, а они нападают! – гневно воскликнул Свиристелов.
– Больше кормить не будем! Теперь мусор посыпают специальным отравляющим веществом, которое делает жизнь дикарей просто невыносимой. Дохнут пачками. Чем ближе к свалке, тем больше. Мы находили трупы с такими раковыми опухолями – жуткое зрелище! И главное, действует не сразу. Целыми племенами их выкашиваем.
– Ну, правильно. Подрываете экономическую базу борщевистов. Побочные продукты нашей цивилизации – это их хлеб! – одобрил Мэтью. – Впрочем, как только полным ходом начнется добыча свалочной нефти, наши ЧВК защитят помойки от всего этого дикого сброда, загонят его обратно в заросли!
– Так или иначе, три машины при первой атаке сгорело. Еще два десятка застряло на борщевичных полях. Тоже потом сожгли. Вернулось всего две. У врагов же какая тактика? Посеять панику среди водителей. Сожгут пару самосвалов, – в начале и в хвосте колонны – остальные с перепугу дают деру в поля. А когда застрянешь среди пятиметрового борщевика, то что делать? Даже направления не разберешь, куда идти. Я уж не говорю про ожоги от ядовитого сока. Выйти из машины в таких условиях – верная смерть. Жуткая смерть!
– Ужас! Где мы живем? Где мы живем? – произнес Эдуард Клецка, вперившись глазами в одну точку и закручивая ус.
– Но вы же правозащитник, господин Клецка! – хитро прищурившись, ответила Галина Андреевна.
– Я нормальных людей защищаю. Таких, как ваша Ильназ. Таких, как вы! А тут какие-то изверги, обезумевшие животные.
– Ну не суть, – примирительно махнул рукой Безродов. – Очертили мы район. Напалмом – раз! Отрезали пути к отступлению. Высадились. Одна группа – у реки, а наша – прямо на свалке, на самый высокий холм. Видели бы вы, как это все выглядело! Стою я со своими ребятами прямо на вершине мусорной горы. На нас – новенькие серенькие костюмы, специальные защитные скафандры. Стройные стоим, в рядочек. В километре справа – стена огня, в километре слева – стена огня. Пылает борщевичок. Впереди – река, вижу, как наши там высаживаются. Ну, мы на господствующих высотах турели поставили, построились и вперед, заросли прочесывать.
– А по вам турели не попадают? – с недоверием спросил Клецка.
– Милый человек, на нас же датчики специальные! – рассмеялся Безродов. – Плюс у турели очень грамотная система распознавания «свой – чужой». Нас она отличает, а как кого чужого заметит, сразу огонь. Но заросли борщевика, конечно, очень портят малину. Умеют дикари там прятаться. У них свои методики. В общем, с первым их постом соприкоснулись у сожженного самосвала, пара дикарей за ним спряталось. Открыли по нам огонь из своих доисторических автоматов. Я огонь турели сразу на самосвал направил, прижал уродов к земле. Группа слева, группа справа, каждая по десять человек. С флангов окружили, прихлопнули. Потом еще несколько похожих постов взяли. Но у входа в свои пещеры они, конечно, знатно окопались.
– Что же могут противопоставить нашей передовой армии какие-то животные с автоматами? – усмехнулась Чайкина.
– Во-первых, минные поля. Во-вторых, эти чудики хоть и дикари, но очень хитрые. Выдумали излучатель, воздействие которого вызывает особую химическую реакцию в материале наших скафандров. Разрушаются вещества, защищающие тело от сока борщевика, и тогда яд медленно начинает просачиваться на кожу солдата. Боец думает, что это испарина или пот и не придает значения. Ну а потом все понятно. Пару лет назад мы так полностью потеряли несколько отрядов. То есть возвращается с зачистки отряд целиком, без потерь. А через три дня все помирают в госпитале, мучаясь от страшных ожогов. Потери доходили до ста процентов.
– Да как эти животные могли такое выдумать? Они даже наших роботов какой-то электромагнитной пушкой выводят из строя. Это им все заграница поставляет. Хотят расшатать нашу государственность. У нас за рубежом много завистников, – выпалил идеолог.
– Кто же покусится на вашу борщевично-свалочную державу? – злобно и, не скрывая высокомерия, произнес Смюрдофф. – Какая уважающая себя страна? Тартарии помогают исключительно затем, чтобы ее зараза на других не перекинулась!
– А вот вы, например, покусились, – Свиристелов прищурился и поглядел на финансиста в упор. – Свалочную нефть захотели к рукам прибрать? Захотели! Наш рынок сбыта захотели получить? Захотели! И наше государство создало все условия, чтобы такого экономического потенциала достичь!
Мэтью Смюрдофф схватился за живот, закатил глаза и принялся ойкать.
– Ну не смешите, не смешите меня! Вы передо мной еще своей статистикой похвастайтесь.
– А я похвастаюсь, я похвастаюсь. У вас люди чуть что, так на улицы бегут права качать. Раз в неделю – митинг. Раз в две – погром. А у нас государственность такая, что никто носу высунуть не смеет. И я, кстати, хотел бы напомнить о вашем происхождении, Матвей.
От слов о происхождении глаза Смюрдоффа загорелись яростью. Мэтью поглядел на Свиристелова так, что журналист сразу же понял, какого врага нажил своим длинным языком. Испугавшись далеко идущих последствий, тартарский идеолог сразу дал на попятную:
– Ну не обижайтесь, Мэтью. Это я так, красного словца ради. Вы уж отвыкли от тартарских шуточек, а мы никак не изживем свой провинциальный юморок. Кто, в конце концов, не желает как вы, стать частью настоящей цивилизации? Это же, наоборот, показатель выдающейся личности!
Смюрдофф презрительно хмыкнул, и в воздухе повисло бы неловкое молчание, если бы пуще прежнего разволновавшийся Клецка не спросил:
– Так вы раздавили гадину в итоге?
– Разумеется. Иначе бы я тут не сидел, – ответил повеселевший маойр. – Мы заставили дикарскую оборону демаскировать себя и отступили. Остальное сделали подоспевшие беспилотники. Прицельным огнем выбили гадов с позиций, и те отошли в катакомбы.
– Там их, наверно, и не достать. В этих жутких пещерах.
– Наоборот. Теперь у нас есть специальные бомбы для таких пещер. После взрыва по подземным каналам проносится мощная ударная волна, которая уничтожает все живое. Жуткий перепад давления.
– Тартарские инженеры делают. Брали мы недавно анонимное интервью у них, – вставил Свиристелов довольно.
– Как только борщевисты отступают в пещеры, наш отряд берет местность и ставит на входах в катакомбы специальные маркеры для таких самонаводящихся бомб. Потом отходит и вуа-ля, дело в шляпе! Мы бы не рисковали людьми и били сразу по пещерам, но враги слишком хорошо маскируют входы. А зимой и вовсе наверх носа не кажут. Разведчика к ним подослать тоже, как вы понимаете, трудно. А еще добавьте сюда общую задымленность. Так что приходится действовать вслепую.
– За победу! И за нашего доблестного майора! – произнесла Галина Андреевна и подняла бокал.
– За победу! – громыхнули голоса кругом.
Впрочем, долго пить и веселиться этим успешным людям не пришлось. Буквально через минуту после тоста в коридоре раздался топот и рыдания, потом удар, – человек то ли упал, то ли уронил что-то тяжелое – затем вновь рыдания. Наконец, в дверь гостиной постучали. Быстро, нетерпеливо. Затем еще раз. И опять. Все это перемежалось всхлипами и причитаниями. Майор уж взялся за пистолет, но Галина Андреевна остановила его, сделав жест рукой.
– Голос похож на Ильназ, домработницу, – сказала она и крикнула: – Ильназ, это ты?
– Я, Галина Андреевна, – глухо раздалось из-за двери. Затем вновь послышались рыдания, еще что-то на непонятном гостям языке, снова рыдания. – Откройте, я прошу. Помогите!
Продолжение в части III