…В 1984 году начались гонения на рок-группы. Пришел Черненко и издал указ все это дело прикрыть, заявив, что рок-группы - это идеологическая пропаганда, что они забирают у нас молодежь. И министру культуры Демичеву он дал приказ, а Демичев издает свой приказ по всему Союзу о запрещении профессиональных рок-коллективов. И сразу 800 групп во всех филармониях было расформировано. Без права работы. Под эту чистку попали все, даже Юрий Антонов.
- Но ведь это чисто удар по экономике!
- А это их не волновало! Их волновало другое: они видят, что дело движется к революции, к перестройке. Тем более, что комсомол развязный стал, бардаки устраивает, и пионерия уже подтягивается: жвачка, рок-н-ролл - и надо же что-то делать. Им уже не до денег стало.
Разумеется, все филармонии немедленно сели «на картотеку» (фраза «сесть на картотеку» означала долги по зарплате – Прим. В. М.) Но это не волновало правительство! Им надо было с рок-н-роллом кончать и что-то другое придумывать. Но что-то другое они придумать не смогли. Поэтому все равно филармонии группы держали и втихаря работали. Но если узнавали про это, то директоров увольняли сразу.
Потом начались сдачи программ. Каждая группа обязана была сдать программу комиссии из Министерства культуры, чтобы получить право выступать. Но петь было можно только песни членов Союза композиторов. Союз композиторов тогда полностью поддерживал партийных чиновников, потому что им было выгодно, чтобы все пели только песни членов Союза композиторов: это же авторские, причем очень большие! Поэтому в первую очередь виноват не Демичев и даже не Черненко, а Союз композиторов! Они все это затеяли, они написали большое письмо, что все эти рок-группы губят нашу эстраду. И потом, когда они всех разогнали, они начали нас всех брать в свой оборот. Вышел специальный указ со списком репертуара. Всего каждому коллективу разрешалось петь только три своих песни. Все остальные песни, которые можно исполнять, были указаны в списке, который обязательно должен был быть у каждого коллектива.
Ну, что делать? Мы все это выучили. Но, естественно, все сделали по-своему, по-нашему. Сдаем одну программу: нет, так петь нельзя! - говорят нам.
Весь 1984 год мы сдавали программу, целый год промучились. Я просто больше своих песен вставлял, не три, а шесть. И вот из-за этих шести песен у меня программу-то и не принимали.
И тогда я решил типа бороться за мир и взял такое якобы комсомольское такое направление, но рок-н-ролл в этом присутствовал. И на этом фоне продвигал свои песни.
У меня на сцене был экран, на котором показывают кино. Когда мы пели «Нет ядерному взрыву!», там шла кинохроника. Одновременно срабатывала пиротехника и начинались взрывы. Мне помогали люди со Львова, которые поставили свет и звук. У нас аппарат был классный, свет классный! Я даже пригласил режиссера! И когда шла песня о ветеранах: «Однажды утром умер мой отец, так не увидев нового рассвета» - в это время у ветеранов слезы текли. И даже в комиссии люди плакали! В комиссии - я смотрел - женщины сидят и плачут. «Ну, - думаю, - теперь-то примут программу! Такую программу невозможно не принять!» И что же вы думаете?! Начался разбор полетов. Мне говорят «Очень жестко... Очень грубо...» А основная «фишка» у них была: «Так за мир не борются!»
«А как борются?!»
Я говорю: «Так что? Рок-музыка не нужна?»
«Нет, нужна, - отвечают мне. - Но так за мир не борются!»
И я тогда решил обратиться за помощью к Иосифу Кобзону, которого очень уважал. Иосиф Кобзон приехал на сдачу той программы. Но он проявил себя так, как... он и должен был себя проявить. Он сказал, что «песня «Ядерному взрыву - нет, нет, нет!» сделана совсем не по-русски, а ее надо петь по-русски». Вот он так сказал - и нас закрыли. Он пришел за меня заступаться, но, видимо, увидел в нас конкурентов, и вместо того, чтобы помочь, он нас закрыл. Два слова сказал - и все. Типа все клево, но «не по-русски».
- Мне поэтесса Маргарита Пушкина рассказывала, что «Карнавалу» тогда восемь раз пришлось сдавать программу!
- Да! Больше всех. И тогда я сделал опрометчивый шаг. А, может, и не опрометчивый. Я вспылил там, короче. Там был такой Баев, зам.министра культуры, которого я покрыл матом, когда уходил: «А вам большое спасибо! Спасибо Вам за ваши труды, которые вы положили здесь за полтора года! За все, что мы натерпелись от вас и перенесли! За ту лепту, которую вы внесли в наше российское искусство!» - так при всех и сказал. И уже закрывая дверь, я крикнул ему: «А вы, господин Баев, ё…ый баянист!» И ушел.
И тогда меня вообще закрыли.
Вышел даже специальный приказ по министерству культуры СССР: «Александру Барыкину и группе «Карнавал» запрещается работать на всей территории страны...»
Зато про мои слова в адрес зам.министра узнали во всех филармониях! Пиар пошел сразу просто ломовой!!! Я мог теперь приезжать всюду просто как герой!
- Конечно, он своим приказом подтвердил правильность слухов и домыслов, которые пошли по стране после того прослушивания.
- А дальше получилось так, что на какой-то тусовке я познакомился с чеченским знаменитым танцором Махмудом Эсамбаевым и все ему рассказал. «Саша, - сказал он, - мы не дадим в обиду творческих людей! Ты поезжай в Грозный, там обратишься к директору филармонии, которого зовут Муса Ишаев, это наш поэт местный...» Звоню Мусе. И Муса говорит: «А вы приезжайте все сюда, в Чечню». Мы приехали, а до нас там работал, вернее - три года прятался от Министерства культуры Юра Антонов. А я после него как раз. И тоже ровно три года я там отработал.
А Махмут Эсамбаев пришел к Баеву и сказал: «Ты - Баев, а я - Эсамбаев! Барыкина больше не трогать! А то я сейчас возьму трубку и кое-куда позвоню. И ты здесь сидеть не будешь!» Он с ним иначе, как «на ты» не разговаривал! Для меня Эсамбаев - это человек-спаситель. «Барыкин будет работать в нашей филармонии, - сказал он. - Мы к вам лезть не будем, он будет на юге работать». И мы работали на юге, а сюда, в Россию не совались: Алушта, Алупка, Адлер, Сочи... Перед пионерами в Артеке постоянно выступали! Купались! Плохо что ль?! По югам поездили.
- Мечта всех музыкантов...
- За наш счет они сняли с картотеки свою филармонию, обеспечили симфонический и народный оркестры и свои народные коллективы. Филармония ожила настолько, что они стали строить себе коттеджи. А мне платили. Вернее, приплачивали. Я получал в конверте 80 рублей за концерт вместо 20, как положено по тарифной сетке.
- И еще авторские...
- Ну, авторские тогда были еще небольшие. Хорошие авторские начались, когда я в 1986 году «Букет» написал. А до этого какие за рок были авторские?!
А потом началась перестройка! Уже Баева нет, он пошел директором гнесинского училища. Я когда к нему привел сына устраивать туда, он меня нормально встретил. Представляешь?! Но я был уже звезда, я уже написал «Букет», там уже телевидение. Я говорю ему: «Вы уж извините меня за мое хамство! Вот сына к вам привел...»
Он говорит: «Да ладно, Саша! Все забыто…»