Эту историю рассказал мне дядя Саша. Я её записла. Потом мне сказали, что у кого-то из юмористов нечто подобное было, но это не столь важно. Важно, что дядя Саша рассказал её так, будто сам был участником.
Не знаю, как в других деревнях, а в нашей так повелось: если свинью зарезали, то после того, как её освежуют, всех участников процесса ждет традиционное застолье с жареной картошкой с печёнкой, а в центре стола — бутыль лучшего самогона. Причём я хочу отметить — алкоголиков в нашем селе нет. Все знают, что есть время отдыха, а есть время работы и лучше их не смешивать, иначе — одна головная боль.
В то утро свинью резали у Иловлевых. И всё было бы хорошо, традиционно, если бы хозяйка дома не заартачилась и не запретила хозяину спуститься в подвал за самогоном.
— Нет, — сказала, как отрезала, Надя своему мужу Матвею Иловлеву. Как он к ней ни ласкался, наебурилась баба — и всё. Самогон не выдала. Дверь подвала закрыла на замок, а ключ спрятала под подол. Была у неё такая черта, которую Матвей называл дубоволомной деревянностью.
— Надь, ну стыдно ж перед мужиками, старались, работали, дай самогон, — пытал последнюю надежду Митька. Надя была непреклонна.
— Вот помяни моё слово, Надежда, останешься ты без мужика! — пригрозил Матвей. — Вот возьму и повешусь! Стыдоба-то какая — самогон не дала, когда такой повод!
Надя не восприняла мужнины слова всерьёз и продолжила разделывать свинью — сало в один тазик, мясо на тушёнку — в другой. Обиженные мужики хмельно не пивши разошлись, Митька с ними; так думала Надя, пока не вышла в сенцы. Выходит она, а там Матвей висит. Дурень, и вправду повесился. Заголосила баба. Побежала сначала к соседке: «Нюська, Матвей повесился!», затем к участковому, а Нюська в дом к Надьке, чтоб убедиться, что заправду повесился: событие какое в селе! Горячая новость!
Заходит в сенцы — висит Митька, слегка покачивается. Постояла в раздумьях Нюська, попечалилась, глядь — в тазике на столе сальцо лежит. Недолго думая, Нюська шматень сала хвать — и за пазуху. Ещё несколько секунд попечалилась, посмотрела на Матвея — хороший мужик был, пробурчала «вот и помяну» и побежала домой. И сидеть бы ей дома, но нет – нужно быть в гуще событий: вернулась в дом к Надьке. Участковый ещё не пришёл. И Надьки нет. Матвей висит. Сало лежит. Нюська снова к тазику — и ещё один шматень за пазуху. И тут вдруг мертвец открыл рот.
— Этак из-за тебя, — загробным голосом загудел сказал Матвей, — на мои поминки, дура, сала не останется!
Нюська выпучила глаза и шмякнулась в обморок. Тут пришёл участковый с Надькой на место происшествия. Осмотрел участковый труп и говорит:
— Ничего не понимаю — почему у него язык направо вывалился? У всех повешенных налево, а у этого — направо!
— А я могу и так, — заговорил мертвец, перебрасывая язык справа налево.
Надька — в обморок, а участковый стойкий был и не такое видывал. Матвей расхохотался, — чудо, прям, какое-то, продолжая висеть в петле, потом распахнул фуфайку, а там у него вокруг тела типа качельки из веревок.
Когда Надька отказалась выдать самогон, он пошёл в сарай, соорудил это безопасное приспособление, вернулся в сенцы, зацепил верёвку за крюк и вздернул себя, только вот верёвка на шее была для антуража.
С тех пор Надя слушалась Матвея во всём.
Елена ШУВАЕВА-ПЕТРОСЯН