Перенесено в Instagram.
Летом водить меня в детский сад мама не хотела (ребенок должен сменить обстановку и отдохнуть), а девать меня было особенно некуда. Папа был тогда с нами в первом разводе и мог взять меня разве что на выходной, да и то изредка.
В деревне у бабушки с дедушкой я гостила три-четыре недели, но оставались еще два летних месяца.
Поэтому мама пристраивала меня в какой-нибудь санаторий-профилакторий типа «Зайчик». (Название реальное. Зайцы сыграли-таки не последнюю роль в моей жизни https://zen.yandex.ru/media/id/5c5f28b75bd0cb00ac3e01da/pro-zaichikov-5c6246fabaa1d800ad6170da:)
Это было что-то вроде пионерского лагеря в черте города с вылазками на природу и на пляж, плюс профилактика и лечение заболеваний.
В «Зайчике» с нами отдыхали дети из детского дома – группа человек десять. Десять маленьких волчат. Я их боялась. В тихий час они могли устроить «темную»: накрыть тебя одеялом так, что будет трудно дышать, и мутузить. Ни за что. Для них это было развлечением.
Постепенно я стала привыкать к ним. А они – ко мне. Меня перестали мутузить в тихий час. На прогулке мы гуляли вместе.
Я рассказывала им истории из своей жизни, которые они слушали внимательно, не перебивая.
Для них это была неизвестная жизнь.
Знаете, когда рассказывают, что дети из детских домов не знают, например, что чай нужно подслащивать сахарным песком. Что они думают, будто его достаточно заварить, и он будет сладкий – это правда. Они мало знают жизнь вне стен детского дома.
Когда ко мне приходила мама, детдомовские дети толклись в сторонке – не решались подходить. Когда она доставала из пакета апельсины или шоколад для меня, они смотрели с завистью. Они не завидовали апельсинам или шоколадкам. Они смотрели, как мама целует меня и обнимает, как вытирает измазанный шоколадом рот. И слушает о том, где мы были и что мы видели.
Однажды на прогулке кто-то из ребят озвучил мне свои чувства. И я из самых лучших побуждений пообещала ему, что мы возьмем его жить к себе. Потом ко мне подбегали по очереди ребята, и я всем торжественно обещала, что мама усыновит их.
Когда мама в очередной раз пришла меня проведывать, то за нами гуськом ходили ребята из детского дома. Все десять. Иногда кто-нибудь из них робко выкрикивал: «Мама!» И тут же, смущаясь, отбегал в сторону.
Когда мама выяснила, в чем дело, она ужаснулась и принялась долго объяснять мне, что к чему, и почему мы не сможем взять ребят жить к себе домой. Даже кого-нибудь одного.
Я сказала об этом детям. Они сожалели, но это не было для них ударом. Эти дети были сильными.
Я однажды видела, как во время прогулки мальчик из детского дома пнул за что-то девочку из детского дома. Она не побежала жаловаться воспитателю или няне, она не расплакалась громко посреди участка. Она ушла за веранду и тихо-тихо, горько-горько плакала.
Она привыкла к тому, что некому за нее вступиться.
Мама приходила проведывать меня часто. Я ждала ее, сидя на заборе. Самым счастливым моментом было различить знакомый силуэт в конце дорожки.
Мама смеялась: «Вот ведь какая мамошница, только бы возле моего подола сидеть». Когда меня с мокрыми от слез глазами после ухода мамы обступали дети и спрашивали, что со мной, я отвечала: «Я – мамошница!».
Я думала, что это - болезнь. Я ей болею, поэтому мне так тоскливо без мамы, и я плохо переношу разлуку.
Предполагалось, что в санатории-профилактории дети лечатся и отдыхают. На самом деле, в заведении царила обычная совдеповская показуха.
При родителях тетки-воспитатели елейно улыбались и сюсюкали. В отсутствие родителей – орали и швыряли вещи.
Мама догадывалась об этом, поэтому старалась задобрить чудищ.
Например, она приносила пирожные из расчета два – мне, два – воспитателям.
«Оля, мы пирожные возьмем», - вопрошали совдеповские тетки-воспитатели во время обеда, уже открыв пакет с моей передачей и вынув из него каждая себе по пирожному. Я кивала.
За такие подношения на меня орали меньше, чем на других детей, мамы которых не обладали подобным даром предвидения.
Но эта схема срабатывала не всегда.
Как-то ночью я вышла в туалет и заблудилась; не смогла понять, как вернуться в спальню.
Я набрела на лестницу и спустилась вниз.
Внизу сидела дежурная, которая меня отругала и поставила в ночной сорочке, босиком на бетонный пол в предбанник, между двумя входными дверьми.
Через некоторое время ноги стало сводить от холода, да и стоять там мне надоело, и я пошла гулять по асфальтовой дорожке вокруг санатория. Дорожка, нагретая за день солнышком, была теплее, чем бетонный пол.
Я забрела на участок и присела на лавочку в деревянном домике.
Мне нравилась ночь: тишина, горящие желтые фонари, луна в небе…
Когда дежурная спохватилась, меня в предбаннике уже не было.
Вместе с поднятыми по тревоге воспитателями искали меня везде.
Я не спешила выходить из укрытия. Мне не хотелось возвращаться в недетский дом.
Искали меня до утра.