Однажды небо становится темнее и шире, а под тобой качается мокрый асфальт. Ты щуришься, глядя на проезжающие машины, а они расплываются и убегают вдаль. А небо над тобой спустилось, прилипло к голым, в цыпках и коже гусиной, локтям, и город вокруг отдышаться пытается хрипло, а ты цепляешься за дерево, как-то не здесь и не там. Обычно ты к утру как раз успеваешь набраться, а тут вот гляди, прихватило и подвело.
Ты стоишь один, а вокруг тебя государство,
рассыпано, словно выбитое стекло.
А вокруг тебя толпятся миражные рожи, и гудит башка, как рассерженная толпа. Слушайте, ну как же я так, без оружия, выдавали ведь,
а вокруг тебя ночь слепа,
а вокруг тебя ничего, только время - ветром
проносится, обдавая пылью из-под копыт,
и твой бывший товарищ живет за пятьсот километров,
и ход в его жизнь, по сути, тебе закрыт,
и если раньше понятно в кого стреляли,
то здесь только ветер и шум в твоей голове,
ночная дорога, огни и дурное ралли
ночных маршруток, и стекла блестят на траве.
И это не синдром Афгана или Вьетнама, то есть, он, конечно, тоже, но дело не в нем. Господи, да как хочется прошептать, мол, мама, да гори оно все огном, да гори огнем. Гори горем ясным, горным высоковетром и прогорклым дымом теплоцентральных труб. Гори-гори синим пламенем, синим цветом, цветиком-семицветиком, пусть я туп, пусть сижу тут под щитом с рекламой, спина промокла, я мотаю головой, допиваю плохой портвейн,
но блестит и отражается на битых стеклах,
и выкатывается солнце,
большое солнце
оранжевое солнце выкатывается из-за ветвей.
27.03.2009